Родители ездили на работу в Ни. Это значило, что дома не становилось ни папы, ни мамы, одна только бабушка. Добровольно и торопливо мама и папа выходили за дверь и растворялись в утренних сумерках. Пять дней в неделю до самого вечера они пропадали неизвестно где. Пока родителей не было дома, бабушка распространялась сразу по всей квартире. Она одновременно гремела посудой на кухне, шумела водой в ванной, выходила оглядеть двор с балкона и сидела в большой комнате, чтобы лучше присматривать за порядком. Пока бабушка присматривала за порядком, вещи лежали на своих местах, часы спокойно тикали на полке, и Чудовище почти никогда не показывалось. А когда вечером приезжали родители, бабушка уменьшалась, стягивалась опять до размеров своей комнаты, а в квартире становилось шумно, тесно, часы начинали торопиться, скоро уже было пора спать, а когда выключали свет, Чудовище выступало из темноты, открывало глаза и смотрело на Алю.
У бабушки отдельная комната. У неё там есть всё, что нужно: кровать с подушками, много фотографий в рамках на стене, фарфоровые фигурки, которые Але нельзя трогать, тумбочка у кровати, на которой стоят флакончики и коробочки с лекарствами, которые тоже нельзя трогать.
Телевизор тоже стоит в комнате у бабушки. Папа сказал, что всё равно там смотреть нечего, а мама сказала, что ребёнку можно смотреть телевизор не больше двадцати минут в день, чтобы не портить глаза. Так что телевизор отдали бабушке, пусть посмотрит перед смертью. Она всё делает «перед смертью», и Аля иногда даже завидует ей. Перед смертью всё становится уже нипочём, даже такое, что может навредить человеку. Перед смертью, например, можно есть карамельки сколько хочешь.
– Бабуль, ты уже ела сегодня конфету. Ты себе зубы испортис, – как-то заметила Аля.
– Такие зубы от конфет не портятся, – отмахнулась бабушка. – И не смей делать замечания старшим. Это надо же! Не дадут спокойно съесть конфету перед смертью!
Телевизор тоже можно смотреть перед смертью не по двадцать минут в день, а пока не закончатся все интересные передачи. Так что когда подходит к концу художественный фильм по первой программе, бабушка со вздохом встаёт, шаркает к телевизору, поворачивает чёрный круглый переключатель, и смотрит по второй программе, например, концерт. Когда заканчивается концерт, она опять встаёт, перещёлкивает на местную программу и слушает новости. А потом уже просто заканчиваются телевизионные каналы – их ведь только три и все они чёрно-белые.
– Бабуль, можно я побуду с тобой? – спрашивает Аля. Родители на работе. На улице идёт дождь. Над домом висят тучи, в большой комнате темно, и Чудовище молча пялится на Алю своими страшными глазами. Она не может оставаться с ним в одной комнате.
– Побудь, побудь, – кивает бабушка.
– А дядя Женя скоро приедет?
– Ну откуда же я знаю?
– А у него есть дом в Крыму?
– Конечно есть.
– А его, правда, слон построил?
– Что за ерунду ты говоришь? Какой ещё слон?
– Дядя Женя сказал, что это не ерунда. Дядя Женя-капитан сказал, что слоны умеют строить дом и что они умные!
– Да, что же это такое! – вскрикивает бабушка и даже машет руками. – Что это за ребёнок! Не даст спокойно телевизор посмотреть перед смертью!
Але приходится сидеть тихо. В комнате пахнет лекарствами. На экране рассказывают скучные новости. Аля краем глаза смотрит на бабушку, которая сидит рядом. Бабушка не двигается, молчит и дышит.
«Хорошо, что она дышит, – думает Аля. – Значит, до смерти ей ещё далеко».
Новости, наконец, заканчиваются и начинается балет. Кроме мультиков, Але по телевизору нравились цирк и особенно балет. Балет – это когда девушки в белых коротких пышных юбочках красиво прыгают по сцене.
– Бабуль, это Чайковский! – узнала Аля.
– Ах ты моя умница! – бабушка притянула Алю к себе, погладила по голове. – Кто бы мог подумать, что ты Чайковского запомнишь! У тебя ведь всё в одно ухо влетает, из другого вылетает. А Чайковского запомнила!
Бабушка порылась в кармане халата, вытащила карамельку, сунула Але в руку.
– Маме не говори, что я тебе конфеты давала.
– Не скажу, – пообещала Аля. Бабушка почесала под седыми волосами возле уха, посмотрела на Алю, у которой одна щека раздулась из-за карамельки.
– Ты, может, у нас пианисткой вырастешь? Может, нам тебя в музыкальную школу записать?
– Нет, бабуль, – Аля замотала головой. – Пианино на корабль не поместится.
– На какой корабль? – нахмурилась бабушка. – Зачем тебе пианино на корабле?
– Ну, бабуль! Дядя Женя-капитан сказал, что я невеста. Значит, когда он приедет, он на мне поженится и мы будем плавать вместе на его корабле. Я тоже буду капитаном.
– О, Господи! – бабушка засмеялась. Но потом сразу рассердилась:
– Что за наказание мне с этим ребёнком перед смертью! Ты где эти глупости взяла? Вот откуда? Дядя Женя тебя просто так невестой назвал.
– А зачем тогда он мне про слона и дельфинов рассказывал? И про обезьян?
– Дядя Женя взрослый, а ты маленькая! Ему тридцать шесть, а тебе шесть!
– Ну, так я вырасту. Мне потом тоже будет тридцать шесть. И когда нам будет поровну, тогда он на мне поженится!
– Не говори ерунды! – отмахнулась бабушка. – Никогда он на тебе не женится. Вы родственники, а на родственниках не женятся.
Аля не знала, как убрать человека из родственников. Повзрослеть до тридцати шести лет и стать такой же взрослой, как дядя Женя – это она могла. Но вот если он перестанет быть родственником, то он ведь больше не будет приезжать в гости. Потому что в гости ходят только родственники или те, с кем вместе работаешь.
– Бабуль, – позвала Аля и подёргала бабушку за халат. – Бабуль, ну всё равно. Пусть даже нельзя с дядей Женей пожениться, но я всё равно хочу быть капитаном.
– Капитаном? – удивилась бабушка.
– Ну, когда вырасту, – скорее уточнила Аля.
– Девочек на флот не берут, – пожала плечами бабушка.
– Но я хочу плавать на корабле! Я хочу быть капитаном, как дядя Женя! – закричала Аля.
– Дашь ты мне телевизор посмотреть по-человечески в конце-то концов! – отмахнулась бабушка. – Если не можешь сидеть спокойно, иди поиграй в другой комнате.
Аля замолчала и тоже стала смотреть телевизор. Лучше сидеть здесь с бабушкой, чем там с Чудовищем. И потом смотреть балет ей нравилось. Это было красивее, чем папин спорт, например. Вот когда в стране проходила Олимпиада, то приходилось часто смотреть спорт по телевизору.
Олимпиаду придумали древние греки, про которых дома было несколько книжек с картинками. Люди полюбили соревноваться ещё вот с тех самых древних времён. Собирались в каком-нибудь древнегреческом месте и несколько дней соревновались друг против друга. Те, которые проигрывали, не обижались. Все спортсмены, даже после драки, которую называли борьбой или боксом, обязательно потом мирились и жали друг другу руки. В детском саду объясняли, что олимпийские игры устраивают для того, чтобы дружить. Дома по телевизору Олимпиаду тоже смотрели дружно. Але было уютно и весело, когда вся семья собиралась в бабушкиной комнате, но смотреть соревнования было скучно. Подумаешь: группы товарищей собираются, раздеваются до трусов и маек и начинают из последних сил делать какие-то упражнения или бегать, или играть в спортивные игры. Аля удивлялась, что всем было до этого дело, и все вокруг хотели смотреть соревнования с трибун стадиона или по телевизору, и по-настоящему переживать из-за неудач и радоваться успехам этих совершенно незнакомых людей. Папа, во всяком случае, очень переживал за футболистов и хоккеистов, выкрикивал фамилии, так словно игроки могли его услышать, бил кулаком по краю бабушкиной кровати и нервно выбегал покурить. Але не очень нравились соревнования. Ей вообще на Олимпиаде больше всего запомнился толстенький меховой олимпийский мишка с круглыми ушами и добродушной полосочкой улыбки под черным носом. Мишка ни с кем не соревновался и всему радовался. В самый последний день Олимпиады на стадион вынесли огромного надувного мишку с воздушными шариками в лапах. Все прощались с ним и пели, что теперь ему пора возвращаться в свой сказочный лес, и он вдруг, правда, оторвался от земли и полетел, полетел куда-то в небо.
– А мишка ещё вернётся? – спросила Аля, вытирая выкатившиеся сами собой из глаз слезинки.
– Хватит с нас уже Олимпиады, – отмахнулась бабушка, потом посмотрела на Алю и добавила очень уверенно:
– Ты же понимаешь, что мишке в сказочном лесу будет намного лучше. А вот тебя надо бы записать в какую-нибудь секцию.
Получалось, что такое важное событие, как Олимпиада, не проходит бесследно, не растворяется в памяти, как олимпийский мишка над стадионом.
– Хорошо бы ребёнка записать на какой-нибудь спорт, – говорила теперь время от времени бабушка.
– Надо бы, надо бы, – соглашался папа, с шуршанием переворачивал страницу спортивной газетой и скрывался за ней почти целиком. А мамы в такие моменты почему-то вообще никогда в комнате не было, она каждый раз на кухне что-то готовила.
– Родители твои и не почешутся, – ворчала бабушка. – Придётся мне самой перед смертью суетиться.
Але не хотелось суетится по поводу спорта, но бабушка повела Алю записываться в секцию гимнастики.
Детская спортивная школа располагалась в самом центре города, на проспекте 25-го Октября, в сложенном из желтоватого известняка здании, которое было совсем не похоже на все остальные дома, потому что оно было с колоннами перед входом и с башенкой на крыше. Все называли это здание странным словом «кирха».
– А почему «кирха»? – спросила Аля, когда они поднялись по широким ступеням к дверям.
– А потому что раньше это была лютеранская церковь, – непонятно объяснила бабушка, обмахиваясь платком. На самом деле, бабушка тоже волновалась, хотя наверняка меньше, чем Аля. – Тут раньше внутри были скульптуры и орган – это такой музыкальный инструмент. Но теперь от всего этого ничего не осталось.
Аля ещё никогда не бывала внутри никакой церкви, но знала, что их строят для богов. Ей казалось, что в такие здания нужно входить, чувствуя что-то особенное, но что именно, она не знала и немного волновалась. Бабушка решительно потянула на себя высокую деревянную дверь. Под сводами кирхи в лучах летнего солнца, льющегося в зал с обеих сторон через окна, Аля увидела людей – маленьких и постарше – облачённых в одинаковые белые футболки и синие трусы. Эти люди легко вспархивали над брусьями, с кошачьей непринужденностью изгибались на шведских стенках и беззаботно парили под потолком на кольцах. Это было какое-то удивительное племя, может быть даже одна семья, так слаженно они двигались и так похоже выглядели. В них без сомнения было что-то божественное, как в той самой Алиной книжке с картинками про мифы Древней Греции.
Одна из богинь снизошла до бабушки и внучки. Она покрутила Алю так и эдак, заставила поднять руки и сделать несколько наклонов и приседаний. Потом сказала, что Аля не подходит: не тот возраст и комплекция. Аля не совсем поняла, что говорила спортивная богиня, но обиделась на равнодушное выражение её лица. Богиня не полюбила её, не приняла в этот круг избранных, которыми зрители восхищаются даже по телевизору.
Бабушка поджала губы, взяла Алю за руку и решительно прошагала к дверям. И тут Аля с облегчением и радостью поняла, что раз её не полюбили и не оставили здесь, то можно будет просто спокойно вернуться домой. Раз её не взяли, то никто не будет заставлять её ставить рекорды. Она не представляла себе, как это: ставить рекорды. И вообще, бабушка ведь говорила каждый раз, когда Аля начинала заниматься спортом дома, что места для этого у них в квартире слишком мало. Так что ставить рекорды было бы просто некуда.
Проспект обдал их жаром раскаленного пыльного асфальта и грохотом проезжающего мимо грузовика с огромной синей мордой и деревянным, сбитым из разболтанных досок, кузовом.
– Всё, идем домой! – сказала бабушка, отмахиваясь от поднятой грузовиком пыли. – Ну её, эту гимнастику. А давай-ка мы с тобой сейчас купим мороженого!
Спорт, получается, и правда, приносил человеку много пользы, раз за одну только попытку записаться в спортивную школу человеку уже полагалось мороженое.
– Зачем только отдавать ребёнка на спорт? – говорила бабушка вечером на кухне родителям. Аля катала по коридору зайца в игрушечной машинке и всё слышала. – Это же одни комплексы будут у ребёнка. Эта тренерша сегодня мне заявила, что у Александры не тот возраст и комплекция. Она что же, получается, уже слишком старая или слишком толстая для художественной гимнастики? Вы подумайте только! В шесть-то лет!
– Ну, ничего, обойдёмся как-нибудь без спортивных секций. Скоро Алька пойдёт в школу, у них там будет физкультура, – ответила мама.
– Физкульту-ура, – проговорила бабушка так, как будто положила в рот горькую таблетку. Аля, слушая взрослые разговоры, теперь совсем запуталась, и чтобы разобраться, хорошая штука спорт или всё-таки вредная, пошла в комнату, вытащила с полки книгу про древних греков и стала смотреть картинки. А бабушка ушла к себе и начала там вздыхать, как будто перед смертью.
Спорт так и остался чем-то не совсем понятным. Огромные усилия спортсменов и нешуточные переживания болельщиков растворялись в воздухе вместе с дымом выкуренных папой за матч сигарет. С балетом всё обстояло иначе. Спектакли часто повторяли по телевизору, а отдельно музыку из балетов – по радио. А ещё были пластинки. Своим танцем балерины рассказывали целые истории, так что это была не просто беготня и прыжки по сцене. Балерины не падали во время спектакля и не получали травм, бригады докторов не бежали к ним через зрительный зал, прерывая игру музыкантов. Зрители в зале сидели не такие, как на стадионе, а чинные, спокойные и нарядные, они не нервничали, не кричали и не спорили, не выбегали покурить. Одним словом, балет казался Але намного привлекательнее спорта.
Аля сползла с бабушкиной кровати, встала на цыпочки, сделала несколько маленьких балетных шажков.
– Ну просто настоящая балерина! – задумчиво перекатывая за щекой карамельку, проговорила бабушка. Потом вздохнула, надела другие очки и принялась нашаривать ногами тапки. Потом она встала и пришаркала к телевизору. Здесь на белой вышитой салфетке стояла поражавшая своей прекрасностью фарфоровая фигурка балерины, изящно изогнувшейся и откинувшей назад правую руку. Бабушка взяла балерину, обтерла с неё ладонью невидимые глазу пылинки, отряхнула вышитую салфетку и снова опустила на неё фигурку.
– Видишь, какие балерины красивые!
Аля подошла, влезла коленками на стул и стала водить пальцем по гладкому прохладному фарфору, впитывая через кожу изящный поворот головы и изгиб тонкой руки.
– Не трогай, – сказала бабушка. – Разобьёшь.
– А как её звали? – спросили Аля просто так, не особенно рассчитывая на ответ.
– Наталия, – не задумываясь, ответила бабушка.
– Почему Наталия? – удивилась Аля.
– Что значит: почему? – бабушка посмотрела на Алю поверх очков. – Вот ты почему Александра?
– Потому что вы думали, что родится мальчик. И он будет Александр, Александр Сергеевич. Как Пушкин, – ответила Аля. – А родилась я.
– Это Наталия Дудинская. Народная артистка, – бабушка снова смахнула с фигурки невидимые пылинки.
– Взаправдашняя?
– Ну а какая же ещё? Она тут и училась, в Ленинграде. А потом выступала в самом лучшем театре, в Кировском. И была она такая красивая, что скульптор с неё слепил эту модель. А я однажды её вживую на сцене видела.
– Её? – задохнулась от восторга и непонимания Аля. Сразу было и не представить, как маленькая фарфоровая фигурка распрямляется, поднимается во весь свой сказочно малый рост и выступает хрупкими ножками по сцене среди обычных взрослых танцовщиц. Аля тряхнула челкой и представила себе иначе: увеличила балерину Наташу до человеческих размеров, правда так и оставила ей глянцевую идеальную белизну фарфоровой кожи.
– А потом? – спросила Аля шепотом, не решаясь теперь и дотронуться до фигурки.
– А потом была война, – сказала бабушка, глядя теперь уже куда-то мимо балерины. – И всю театральную труппу отправили в эвакуацию. Но вот она, – бабушка провела пальцем по изящной головке, – Она вернулась и выступила в осажденном городе. Станцевала на сцене. Не побоялась.
– Чего не побоялась? – не поняла сложных слов Аля.
– Ничего не побоялась, – вздохнула бабушка. – Ни голода, ни холода, ни бомб, ни обстрелов. Вот такая: тонкая, изящная, на пуантах и среди разрушенного города, в холоде, без света. А вокруг бомбы падают и взрываются.
– И она тоже тогда умерла, как другие люди в войну?
– Нет, она не умерла. И потом вернулась в Ленинград и снова выступала. Тогда-то я её на сцене и видела. Посчастливилось мне.
Бабушка снова вздохнула и пошла обратно к кровати.
– Вот что за ребёнок. Так ведь и не даст посидеть спокойно ни минуты перед смертью.
– Ба-ре-лина, – прошептала Аля. Слово было таким же сложным, как движения танцовщиц на экране. Язык заплетался так же, как ноги в попытке повторить все эти прыжки и шажочки.
Аля поднялась на цыпочки, шагнула раз и другой, подпрыгнула, раскинув руки и вытянув ноги.
– Бабуль, смотри, я уже ба-ре-лина! Бабуль, скажи, похоже? Похоже?
– Похоже, – кивала бабушка, перекатывая за щекой карамельку. – На циркового медведя похоже. Прекрати по полу топать. Сейчас соседи снизу милицию вызовут.
Аля послушно остановилась, опустила руки и перестала быть барелиной.
– На балерину надо много лет учиться, – сказала бабушка, снова меняя очки и глядя в телевизор. – Надо с утра до вечера заниматься. Смотри, какая у них осанка, какие движения! У них режим жизни специальный. И никаких конфет!
– А чтобы на корабле плавать тоже нужен режим и никаких конфет? – спросила Аля, возвращаясь к бабушке на кровать.
– Чтобы на корабле плавать? – рассеянно переспросила бабушка. – Нет, на корабле можно конфеты.
Она протянула руку, пошарила на тумбочке среди коробочек с лекарствами, нашла ещё конфету и протянула Але.
– Будешь?
– Буду!
– Ладно, бери, только маме не говори.
О проекте
О подписке