Я нахожу в шкафчике ванны бинты, пластырь и перекись. Заливаю рану, и заматываю запястье и ладонь так, чтобы особо не тревожить рану. Вечером попрошу медицинские инструменты у Амира.
Тихий стук в дверь вынуждает меня прекратить трястись от плохих мыслей, быстро обмотаться полотенцем, и выйти в комнату. Я подхожу к двери и осторожно открываю её, выглянув в щелку.
– Одежда, – произносит незнакомая мне женщина. Её волосы собраны под тёмный платок, а пальцы на руках кажутся узловатыми – вероятно, она всю жизнь тяжело работала.
– Спасибо, – благодарю её я, забирая одежду и мягкую обувь, вроде тапочек, – а..
«… не подскажете, где тут детская?» – хочу спросить я, но она быстро разворачивается и уходит, даже не подняв взгляд. Какие-то тут совсем нелюдимые работницы.
Я закрываю дверь и осторожно приподнимаю одну из деталей одежды за краешек. Тяжёлая ткань скользит между пальцев. Опять платье. Длинное, тёмного, синего цвета, с рукавами в три четверти. И тёмное нижнее белье. На одежде болтаются бирки, и я понимаю, что её вытащили не из шкафа жены Амира. По крайней мере, даже если оттуда, то все это ещё ни разу не ношеное.
Я переодеваюсь. Стою, сжимая свое белье в руках, замечаю в комнате мусорку, и, вздохнув, швыряю белый лифчик и трусы в неё. Зачем держаться за свои вещи, если все равно не дадут их носить?
Я теперь вынуждена изображать арабскую принцессу и кавказскую пленницу в одном лице. А им леггинсы не положены, а значит и смысла нет в милом бесшовном бельишке.
Выхожу из комнаты, последний раз посмотрев на себя в зеркало, закрываю дверь и иду по пустым коридорам, пытаясь вспомнить, где детская. Боже мой, как тут вообще Амир живёт? Неужели ему уюттно в этом дворце? В доме должен быть слышен детский смех, а тут хоть кричи в одном конце дома – в другом тебя не услышат.
На комнату сына Амира я натыкаюсь совершенно случайно. Просто прохожу мимо двери и слышу тихое воркование, и следом – недовольный вопль ребёнка. Заворачиваю к двери, открываю её и вижу, как уже знакомая нянька пытается посадить малыша на горшок, а тот вырывается, протестующе вопя и отталкивая женщину.
Она поворачивается на звук и тут же встаёт с колен, отпуская ребёнка.
– Не хочет? – стараясь быть вежливой, интересуюсь я, – давайте я помогу?
Я замолкаю растерянно, потому что женщина с каменным лицом проходит мимо меня. Спустя секунду она закрывает дверь, оставив меня ошарашенно думать, что за идиотизм тут творится, а ребёнка – растерянно торчать возле горшка без штанишек.
– И вам хорошего дня… – скептически хмыкаю я. Подхожу к малышу, глажу его по голове, глядя в серьёзное личико, – прости, что пришлось уйти.
Он отводит взгляд и осторожно трогает вышивку на рукаве моего платья.
– Обнимемся? – предлагаю я ему, – хочешь, тебя обниму? Малыш? Или поиграем? Может, хочешь пить или кушать? – я задаю эти вопросы с паузами, и на каждый малыш робко мотает головой. На столике лежат книжки и фломастеры, которые я купила в Детском мире, и я с энтузиазмом хвастаюсь за них. Единственное приятное занятие тут – это занятия с ребёнком.
Я рисую солнышко, домики, животных, вожу ручкой малыша по альбомным листам, пихаю кусочки мозаики в книжках, и неожиданно понимаю одну простую вещь, глядя, как ребёнок пытается неуверенно за мной повторять: он, похоже, впервые занимается подобным.
– Боже, малыш… – вырывается у меня, – как же вы играли с мамой? – он в ответ робко мне улыбается, и, будто застеснявшись, опускает глазки в пол. На первый взгляд у малыша вроде бы нет неврологических проблем. А я начинаю подозревать, что эта странная Мирослава просто плюнула на него, абсолютно им не занимаясь. Он просто почти ничего не умеет!
– Не переживай, – подавив желание выбежать в коридор и заорать, выплеснув всю злость на эту женщину, я беру малыша за ручку. Он смотрит на меня уже увереннее, и снова улыбается, – мы с тобой все наверстаем. Да?
– Да… – тихо повторяет он., а мне охота расплакаться. Врагу бы не пожелала в два года узнать, что такое родительское равнодушие. Этот чертов Амир тоже хорош. У него ребёнок вернулся, а он куда-то отчалил.
Мы играем до самого вечера. Я уже могу с уверенностью сказать – это очень любознательный и умный малыш, просто действительно многое для него в новинку. Может, он действительно принимает меня за маму, а может, просто цепляется за человека, который хотя бы просто похож на его мать, но под конец дня малыш становится веселее и увереннее выражает эмоции, что-то лепеча на птичьем языке.
Нашу идиллию прерывает стук в дверь. Спустя мгновение она открывается. На пороге появляется та же самая молчаливая нянька. Сухие, тонкие губы поджаты недовольно.
– Уже вечер, пора спать, – произносит неожиданно она, а я пожимаю плечами.
– Я знаю. Прекрасно. Мы через пять минут уже ложимся.
– Я уложу и накормлю его. Амир Ринатович просил вас дождаться его возвращения у него в комнате.
«А бедный малыш даже попросить ничего не может…»
– Ребенок уже поел и искупался. Я сегодня сплю тут! – отрезаю я, обнимая малыша, который доверчиво жмётся ко мне и зевает. Нянька впервые поднимает взгляд и прожигает меня им. Ух. Грозная женщина.
– Амир Ринатович сказал, чтобы вы спали в его комнате, – повторяет она таким тоном, будто хочет откусить мне голову.
У меня перехватывает дыхание. Мало мне этого Амира, так ещё и все остальные решили, что могут помыкать мною, как хотят?
– А я сказала, что сплю сегодня тут! Если он чем-то будет недоволен – он может прийти и сказать мне об этом! – сквозь зубы шиплю я. Тонкие губы поджимаются вообще в едва заметную ниточку, но мне плевать, – видите, что малыш тревожится? Я обязательно расскажу Амиру, что вы хотели заставить ребёнка переживать, засыпая без матери, если сейчас же не уйдёте!
Тётка разворачивается и уходит, закрыв дверь. Фыркнув ей в спину, я переодеваю малыша в пижаму, которую нашла в комоде, обнимаю и укладывают в кровать. Потом вспоминаю, что хотела дать ему попить перед сном.
– Погоди секундочку, – произношу я и убегаю в соседнюю комнатку. Там есть детский столик, холодильник и чайник с водой. Наливаю немного воды в кружку, возвращаюсь и вижу, как малыш уже лежит с закрытыми глазами и размеренно дышит.
Видимо, ему хватило потрясений за эти два дня с головой. Я уношу кружку обратно и принимаюсь бродить по комнате, все рассматривая, перебирая вещи, пытаясь понять, как тут жили раньше. Родители не скупились ребенку на игрушки, но большинство из них выглядят слишком новыми… будто бы ими и не играли.
Я открываю шкафчики, нахожу в комоде рюкзачок, раскрываю его и достаю свидетельство о рождении. Тимур. Тимка, Тимошка. Ему подходит это имя. Почему-то мне кажется, что малыша так назвала Мирослава – имя кажется мне ласковым, Амир наверняка бы выбрал более резкое… может, я ошибаюсь. Следом выпадает та самая записка, и я кручу её в руках. Просто лист бумаги. Никаких опознавательных знаков.
В ящике лежат документы, которые я быстро просматриваю. Плановые осмотры, взвешивания, прививки, УЗИ. В самом низу лежит альбом «Мой первый год», который я с трудом вытаскиваю, и, с замирающим сердцем раскрываю.
– О, Боже, – вырывается у меня. Я едва не роняю альбом из рук, и в этот момент дверь открывается.
Я вскидываю голову. На пороге стоит Амир.
– Посмотрела? – усмехается он и заходит в комнату. Я снова пораженно смотрю в альбом, на фотографию. Первую фотографию с малышом и его матерью.
Не могу поверить! Я в очередной раз чувствую, будто схожу с ума – на фотографии я. Те же длинные волосы с рыжим отливом, светлые брови, такой же нос, губы и глаза, да даже дурацкая ямочка на одной щеке – и та есть!
– Не может быть… – бормочу я, переставая хоть что-то понимать. Я думала, мы с Мирославой всего лишь похожи. Однако, женщина в зеленом платье на фото, которая держит на руках сверток с малышом – моя копия. Я растерянно поднимаю взгляд на Амира.
– Вы говорили, что мы похожи. Да мы просто одно лицо!
Он молча идет к кроватке, где спит малыш. Садится рядом с ним, и осторожно проводит ладонью по темным волосам. Я даже замолкаю, не решаясь прервать такой момент и рассматриваю белые шрамы на смуглой коже руки. Это поразительный контраст – такой огромный и суровый мужчина рядом с маленьким, спящим крохой.
– Что тебя удивляет? – приподняв иронично бровь, наконец смотрит в мою сторону Амир.
– Люди не могут быть настолько похожи. И потише говорите, малыш спит. Это что, какое-то спланированное похищение? – я листаю альбом, и перед глазами мелькают фото. Тимур, Тимур, вот снова он с матерью – она уже накрашена так, как я никогда не красилась, но сходство очевидно. Месяц ребенку, два, три… на четвертом месяце фото неожиданно кончаются и дальше идут незаполненные листы. Похоже, Мирославе просто наскучило вести альбом, и я с хлопком закрываю его.
– Не пойму, это фотошоп? Бред какой-то. Фотоколлаж?
– Может быть, вы сестры? Они иногда бывают похожи.
Я вскидываю голову. Возмущенно втягиваю воздух и яростно шепчу:
– Смешно! Вы издеваетесь?! Глупая шутка.
– Я редко шучу, – Амир поднимается, прекращая гладить малыша. Мне становится зябко – темные глаза смотрят на меня со снисходительностью и иронией. Будто бы этого монстра забавляют мои метания. Мужчина неспешно подходит к комоду, открывает один из ящиков и что-то ищет там. Достает темный прямоугольник и швыряет мне. Я едва успеваю его поймать, и едва не роняю альбом.
– Это что?
– Паспорт твой.
– Мой вы порвали, – фыркаю я, открывая документ, – это паспорт Мирославы. Хотите убедить меня, что она существует? – я пробегаю глазами по строчкам, – вы издеваетесь, спрашиваю вас? У нее день рождения в один день со мной.
О проекте
О подписке