Грядки с затейливо посаженными тюльпанами превращают садик перед домом в роскошный яркий ковёр. Голубые мускари напоминают маленькую реку, в которую глядит апрельское небо. Заметив, что Жиль засмотрелся на цветы, Канселье сбрасывает скорость.

– Не надо, – негромко говорит его пассажир. – Выглядит так, будто…

Он не договаривает, замолкает. Канселье пожимает плечами, и электромобиль сворачивает в сторону Оси. На подъезде к главному зданию города бушует цветущая форзиция, и дорога утопает в золотых облаках. Золото сменяет нежный розовый – сакура. Прищурившись, Канселье смотрит на высокие деревья, припоминая, сколько же лет самой старой сакуре – вон той, высоченной, стоящей отдельно.

– Теперь весь мир будет таким, да?

– Ну… с годами, думаю, да.

– Я выходил за пределы города, – говорит Жиль, всё так же глядя в сторону. – Несколько раз. И видел только травы. Высокие травы, можно заблудиться.

– Деревья тоже есть, – уверенно произносит Канселье. – Только маленькие ещё. Я недавно видел саженцы, они сейчас очень быстро растут. Быстрее обычных деревьев, которые сажают в парке. А в Третьем круге трава выросла даже на крышах. Видел?

Жиль сдержанно кивает. Канселье в очередной раз выворачивает руль, машина съезжает с главной улицы и метров через сто останавливается напротив увитой плющом ограды. Жиль подхватывает с сиденья связанную сестрой сумку-торбу и, толкнув дверцу плечом, быстро выскакивает на тротуар.

– Боится он меня, что ли? – бурчит под нос Канселье, выключает двигатель и следует за подопечным.

Подросток лихо перемахивает через полутораметровый забор, отпирает ворота, пачкая пальцы ржавчиной.

– Да я бы через калитку зашёл, – усмехается начальник полиции.

– Так ключа нет.

– А ты отмычкой.

В ответ Бойер бросает на него такой суровый взгляд, что Канселье чувствует себя неловко. Желание шутить с пацаном тут же пропадает, и мужчина молча следует за Жилем к виднеющемуся в глубине одетого юной листвой сада двухэтажному дому с огромными окнами от пола до потолка и односкатной крышей. Тропинка огибает дом семьи Бойер по часовой стрелке, открывая светло-серую стену из материала, имитирующего камень.

– Здрасте, месье Артюс! – звонко кричит с балкона семилетняя дочка Вероники – Амелия.

– Веснушка, зови маму, – распоряжается Жиль. – Месье Канселье к ней.

Вероника уже встречает их у дверей, одетая в мужские брюки, перемазанные землёй, и голубую рубаху навыпуск. Светлые, как у брата, волосы подколоты шпильками в высокую причёску, руки теребят тряпку.

– Здравствуйте, месье Артюс. Прошу прощения: занималась садом, не успела привести себя в порядок. Проходите, пожалуйста. Ой, забыла: Амелия у нас сегодня невидимка. Мы с Ганной её заколдовали, – говорит она и заговорщицки подмигивает.

– Веро, месье Канселье хотел с тобой пообщаться. А я пойду велосипед в дом занесу, – не давая никому вставить слова, выпаливает Жиль и быстро выскальзывает за дверь, вопрошая на ходу: – И где же эта веснушка? Обещала мне помочь со звонком на велике, а теперь её нигде не видно…

Мимо взрослых пулей проносится рыжеволосая малявка в шерстяном платье и носках. Дверь хлопает снова, и Вероника разводит руками:

– Ну… раз уж дочка сегодня невидимка, я не видела, как она ушла. Чашечку чая, месье Артюс?

– Да, мадам. Не откажусь.

Хмурое лицо Канселье озаряет улыбка, и он следует за Вероникой в гостиную. Эта маленькая беззащитно-хрупкая женщина с некоторых пор вызывает у него исключительно восхищение. Дело не в её юности и красоте, вовсе нет. По долгу службы Артюс Канселье прикоснулся к личной жизни четы Каро, и то, что открылось ему, заставило по-иному относиться к Веронике и Бастиану. Настолько, что подписанную бумагу о разводе он не решился доверить посыльному, привёз мадам лично.

За чаем Вероника говорит о чём угодно, только не о своей семье. О цветах, что сажает в палисаднике. О детях начальника полиции. О полученной работе и о маленьких школьниках Второго круга, которых обучает чтению и письму. О запасных частях от электромобиля покойной матери, которые, возможно, подойдут месье Канселье для его машины. О снеге, что выпал неделю назад и лежал почти сутки…

– Мадам Бойер, – мягко прерывает её рассказ Канселье. – Я хотел бы поговорить о вашем брате.

Вероника умолкает, сжимает губы в строгую линию – совсем как Жиль. Смотрит серьёзно и прямо.

– Вы о том, что он не хочет наследовать место отца? – спрашивает она, бесшумно касаясь ложечкой чаинок на дне чашки.

– Да, мадам. Его упрямство и нежелание учиться заставляют меня опасаться за будущее Совета.

– Месье Артюс, боюсь, всё куда хуже. Он и дома не всегда ночует. Единственный способ оставить его рядом – говорить, что мне без него одиноко. Иногда страшно. И ради меня он живёт в Ядре, хотя считает, что здесь ему не место. И я не знаю, что может заставить его следовать предназначению.

Канселье отставляет в сторону опустевшую чашку. Осторожно постукивает ногтем по хрупкому белому фарфору и с сожалением говорит:

– Я просчитывал разные варианты, но, похоже, сработает только один. Заставить его работать на город может лишь желание облегчить жизнь тех, кто ему дорог. И вы очень поможете, если попробуете ненавязчиво подвести брата к этой мысли.

Вероника качает головой, не отрывая взгляда от дна чашки.

– Вы заходите не с той стороны, месье Артюс.

– И вы не хотите мне помочь? – мягко спрашивает он.

– Нет. Жиль прекрасно знает, что общества вне Ядра для меня не существует. И если я начну просить его помочь людям из низов, это прозвучит фальшиво. Я не имею права на фальшь.

– Лукавите, мадам Вероника. Говорите, вы не заинтересованы в низах? Зачем тогда вы устроились работать в школу Второго круга? А как насчёт Ксавье Ланглу?

Тонкие пальцы с аккуратными бледно-розовыми ногтями обнимают чайную чашку чуть сильнее, нежели просто в попытке согреться. В синих глазах всё та же безмятежность и вежливость, но…

– Месье Канселье, – тщательно подбирая каждое слово, говорит Вероника, – если вы знаете что-то, что вас совершенно не касается, не торопитесь это использовать. Может сработать не так, как вы ожидаете.

Канселье кивает, встаёт из-за стола.

– Я вас понял, мадам. Прошу прощения. Впредь обещаю быть более тактичным. Благодарю за гостеприимство, мне пора возвращаться.

Молодая женщина улыбается, но начальник полиции видит, что это лишь дежурная вежливость. И он спешит добавить:

– Ещё раз простите, мадам. Я не хотел вас обидеть. Со всем уважением к вам и вашему дому.

Она провожает его до ворот и, когда он садится в машину, тихо говорит:

– Когда вы приходите в мой дом гостем, я вам рада. Но когда начальником полиции – мне хочется захлопнуть перед вами двери. Я прошу вас помнить об этом.

Велосипед бодро громыхает по тропинке, ведущей к реке. Ядро давно осталось позади, Жилю удалось улизнуть до того, как куратор покинул их дом. Мальчишка сбрасывает скорость на повороте, чуть отклоняется влево. Маленькие руки, обнимающие его за талию, сжимаются крепче, в спину утыкается усыпанный веснушками нос.

– Что ты видишь, когда закрываешь глаза?

Жиль улыбается. Умеет же она спросить, даром что такая мелкая.

– Невидимок, – отвечает он.

– И меня видишь?

– Тебя – особенно. Ты опять слюнявишь мне свитер. Зачем?

Девочка вздыхает:

– Он мне нравится. У него цвет печенья. Я пробую цвет на вкус.

Жиль ловко огибает разросшийся лозняк, велосипед подбрасывает на кочке, Амелия звонко ойкает.

– Не пищи, не уроню. Держись крепче. Так какой самый вкусный цвет?

– Конечно, зелёный! Он никогда не обманывает, он всегда свежий!

– Хорошо, что у твоей мамы нет зелёных платьев, – смеётся подросток.

Амелия звонко вторит ему. В обществе девочки Жилю удивительно спокойно. Или, как говорит Вероника, комфортно. Амелия с первого дня их знакомства признала Жиля своим. Наотрез отказалась называть его дядей, привела свой логичный довод: «Дяди мальчишками не бывают. Дяди – это только взрослые. Мам, можно он мне тоже будет брат?»

– Жиль, а почему я своё платье вижу, а ты меня не видишь совсем?

– Ты же для себя видимая, вот так вот.

– Но оно же не я. Ты должен видеть не меня, а платье, ботинки, бант…

Ох, трудно поддерживать эту игру, но приходится.

– Тебя в чём заколдовывали? Голую?

– Не-а! Одетую.

– У Ганны всегда было жутко сильное колдунство. Вот твоим вещам тоже досталось. Эй, там впереди твой любимый участок пути. Готова?

Тропинка мягко идёт под уклон. Ровная, прямая, ни кочек, ни камушков. Жиль плавно набирает скорость, крепко держит руль. Амелия за его спиной радостно верещит, разжимает руки, раскидывает их в стороны.

– Мы лети-и-им! – кричит она и смеётся.

Ветер бьётся под одеждой Жиля, пьянит, наполняет тело невероятной лёгкостью. Даже если не закрывать глаза, кажется, что он парит над землёй, над городом. И мир отдаляется, становится таким маленьким, что можно взять Азиль в горсти вместе со всеми жителями, фабриками, домами, Собором и сине-серой ленточкой Орба, перехваченной шестью мостами. Хочется отпустить руки, стать сорванным ветром листком, довериться воздуху, но каждую секунду Жиль помнит о том, что за его спиной – маленькая девочка, бесценное сокровище, человек, который одним своим присутствием облегчает любую боль.

«Ночь после возвращения, – шепчет ветер. – Ты помнишь?»

Жиль помнит.

Скользкие от чужой крови слабые пальцы, которые он пытался удержать до последнего. Зрачки, суженные до точек. Грязь, размазанная текущими по лицу слезами. Безумное, повторяемое, как молитва: «Всё хорошо, всё будет хорошо, ты живой, ты есть…» Она сорвала голос, зовя его по имени, пока полицейские запихивали её в машину.

Слепота. Беспомощность. Тщетный поиск её тепла, вкуса, запаха. Так голодный младенец, оставленный в темноте, отчаянно ищет мать. Её, которая значит жизнь. Её, которая есть свет, любовь, центр мироздания, смысл бытия.

«Жиль, ты меня слышишь? Всё обойдётся, её освободят. Жиль, успокойся. Дыши. Всё будет хорошо…»

Он цеплялся за голос учителя, старался слушать, слышать, подчиняться. Но через час арестовали и Ксавье Ланглу. За ним пришёл лично Канселье.

Мир сделался зыбким, как серая студенистая масса. Бог из света и любви превратился в неумолимое возмездие – а затем и вовсе покинул город, сгорбившись и хромая, словно старик. Силы впитались в серые стены кельи Собора. Воздух стал вязким, забил горло на вдохе. Темнота обняла, стиснула, сковала, повлекла за собой Жиля, потерявшего смысл сопротивляться и тянуться к свету.

«Эй! Эй, ну посмотри же!»

Звонкий голосок и резкий хлопок заставили Жиля вздрогнуть и открыть глаза. Город, что терялся где-то за пеленой, внезапно обрёл лицо, обрамлённое ярко-рыжими кудрями, круглые карие глаза и веснушки на курносом носу. Девочка. Это маленькая девочка лет шести.

«Смотри! Повторяй! Считаем!»

Она хлопнула в ладоши, и Жиль словно против воли повторил. Девочка довольно кивнула, хлопнула ещё дважды.

«Слышишь, да? Это сколько? Правильно, два. Повтори! А теперь сколько? Три, молодец! Как думаешь, сколько раз я сейчас хлопну? Подумай хорошо!..»

– Ты меня вернула, – еле слышно говорит Жиль и улыбается.

После он много раз ломал голову над тем, как Амелия это сделала. Спрашивал у неё – получал один и тот же ответ: «Мне надо было, чтобы ты прислушался и подумал головой. Ты слышал звук, ты думал следующую цифру. Это моё колдунство».

Один. Один. Два. Три. Восемь. Одиннадцать. Девятнадцать…

– Хватайся! – командует Жиль.

Амелия заливается счастливым смехом, и, лишь почувствовав её руки, смыкающиеся вокруг талии, он мягко нажимает на тормоз, останавливая велосипед.

Жиль ставит левую ногу на землю, медленно выдыхает. Сердце колотится так, будто он сам только что бежал. Нёсся под горку с радостно визжащей крохой на закорках. Ощущение постепенно тает, восстанавливается обычный ритм дыхания и пульс. Всё. Теперь перекинуть через раму правую ногу и помочь спешиться Амелии. И не забыть, что она невидимка, да.

Девочка вприпрыжку носится по берегу Орба, собирает камешки, рассовывает по карманам. Жиль сидит на нагретом солнцем валуне, подставив изувеченную щёку тёплым лучам. Двигаться не хочется совсем, и он лишь наблюдает за Амелией из-под опущенных ресниц.

– Веснушка, ты где? В воду не лезь, мама за мокрые носки выругает!

«Невидимая» девчонка скачет вокруг него, зажав рот ладошками, чтобы не смеяться. Напрыгавшись, садится на корточки поодаль и старательно складывает один камень на другой, строя башню. Больше четырёх окатышей уложить не удаётся, но терпению Амелии можно позавидовать.

– Камушки шевелятся, – с деланым удивлением восклицает Жиль. – Малышка, это ты тут?

– Это не я, это они сами! А я уже сплавала на тот берег и обратно, – гордо заявляет Амелия.

– Значит, мама будет в гневе, – щурясь на солнце, констатирует Жиль. – Сладкого никто из нас не получит, а тебя никто не расколдует.

– Ну и хорошо! А сладкого я наворую, всё равно не видно, что это я!

– Да отлично, что уж. Все будут наступать тебе на ноги, толкать, садиться к тебе на колени за столом. А твои друзья не смогут играть с тобой и станут вести себя, словно тебя нет. Вот так вот.

Амелия мрачнеет, рассматривает на свет свои пальцы.

– Может, оно само пройдёт, а?

Жиль фыркает, не сдержавшись:

– С чего ему? У Ганны очень сильные заклинания, а уж с мамой вместе они заколдовали на совесть!

Амелия предпринимает ещё одну попытку построить башню, но камешки снова рассыпаются. Она разочарованно вздыхает, встаёт, отряхивает руки и идёт к Жилю:

– И что, совсем-совсем не видно, да?

Жиль старательно делает вид, что смотрит сквозь неё.

– Абсолютно. Разве что в грязи тебя измазать.

Круглое личико Амелии становится очень печальным, губы кривятся:

– И… и ты не сможешь увидеть, сержусь я на тебя или улыбаюсь?

– Ага.

В детских глазах мелькает страх.

– И сможешь забыть, как я выгляжу? Вот даже если ты не шутишь сейчас, ты правда сможешь забыть?! И все-все забудут? И Бог тоже?!

Тут уже Жилю становится не по себе.

– Эй… Иди-ка сюда, невидимая девочка, буду тебя расколдовывать!

Он закрывает глаза, подхватывает Амелию на ощупь под мышки, бежит с ней к самой воде, вскидывает над собой. Девочка испуганно хватается за его руки, косится на искрящуюся серебром поверхность Орба.

– Держись крепко-крепко!

Жиль отступает на шаг от кромки реки и, перехватив малышку понадёжнее, раскручивает её, вращая вокруг себя. Амелия сперва держится за него мёртвой хваткой, зажмурив глаза, а потом лицо её расслабляется, и вот она уже словно парит над землёй, доверившись ветру.

– Здорово-здорово-здорово! – довольно верещит Амелия. – Ещё кружи! Ещё! Лета-а-а-ать!

Когда над широким, ленивым Орбом звучит детский смех, Жиль чувствует небывалое облегчение. Словно кто-то большой снимает обруч, сковывающий его виски, и падает с глаз серая пелена, и мир обретает краски, звуки, запахи. Жиль снова ощущает себя нужным и сильным, пропадает выматывающее отчуждение и тоска. И хочется таскать рыжую малявку на закорках, подбрасывать её высоко, бегать с ней по берегу наперегонки, щекотать так, чтобы она заливалась хохотом, учить пускать камешки по воде и свистеть, сунув пальцы в рот.

– Ещё, ещё! – требует она, и он кружит её по берегу, пока усталость не берёт своё.

Почувствовав под ногами землю, раскрасневшаяся Амелия делает пару шагов и падает.

– Ой, от меня мир убегает! – довольно восклицает она.

Жиль усаживается рядом.

– Ну вот, теперь я тебя вижу. У тебя румяные щёки и испортилась причёска, – радостно сообщает он.

– Дурацкая игра эта невидимка, – говорит вдруг Амелия. – Страшная какая-то. А вот летать – здорово!

– Очень, – подтверждает Жиль и ложится на камни, пережидая головокружение.

Амелия перебирается поближе, убирает с его лица чёлку.

– Это опять болит?

От прикосновения её пальцев боль под шрамами огрызается, заставляя Жиля поморщиться.

– Угу.

– У тебя там что-то горькое и серого цвета. Лежи смирно.

Она долго устраивается рядом с ним, возится, укладываясь поудобнее. Наконец ложится, прижавшись щекой к его щеке, рыжей макушкой упираясь мальчишке в шею и плечо.

– Эй, ты зачем вверх тормашками-то?

– Полежим так чуть-чуть…

И боль исчезает. Быстро, словно кто-то спугнул крысу, и она унеслась прочь. Будто не было её совсем.

Щекочет нос рыжий локон. Жилю ужасно хочется чихнуть, но он терпит, дышит ртом. «Если я пошевелюсь, всё пропадёт, – думает он. – Так уже было. Убираешь тепло – снова побаливает».

– Жиль, а давай сделаем что-нибудь, что нельзя? Например, обойдём стену.

– Какую стену? – не сразу понимает он.

– Между Вторым и Третьим кругом. Которая людей друг к другу не пускает.

– Её не обойти, веснушка.

– Почему? Она же не круглая. Потому что Второй и Третий круг – это вообще не круги! Значит, у неё есть концы.

Жиль задумывается. Ну да, название «круг» – условное. Скорее, полукруги. Круг – это Ядро и его стена. Третий круг – большая капля, узкой частью уходящая к морю. А Второй – маленькая капля, площадью в каких-то пару квадратных километров. И между ними стена, которую реально обойти, если только…

– Ну есть же концы? – требовательно переспрашивает Амелия.

– Есть. С одной стороны стена на двести метров уходит в море. И обогнуть её можно только на судне. Или на лодке. А лодок в Азиле мало. Да и береговая охрана поймает и по ушам надаёт. Они строгие.

Амелия вздыхает, переползает на четвереньках к Жилю под бок, устраивается поуютнее.

– А что с другого конца?

– Орб. Широкое обрывистое место с быстрым течением и омутами. А ещё там сети расставлены. И если кто рискнёт вплавь перебраться – запутается и утонет. Или по ушам получит от береговой охраны, если доплывёт.

– Зачем так сделали, Жиль?

– Чтобы все ходили через ворота, – скучно отвечает он и кончиком пальца касается малышкиного носа.

Амелия что-то тихо напевает, убаюкивает. Время течёт медленно, со стороны моря тянется вереница дождевых облаков. Жиль рассматривает их, видит то полузнакомый профиль, то раскрывающиеся в вышине цветы, то плывущих в толще морской воды рыб. Веки тяжелеют, сон крадётся на мягких лапах…

– Проснись. И расскажи, что ты видишь, когда закрываешь глаза.

Небо. Серые тучи от края до края. Как бетонная стена вокруг тюрьмы, перед которой он только что стоял.

– Невидимок, – отвечает Жиль одними губами. – Я же говорил тебе.

Девочка тоже смотрит в небо.

– Там что-то есть. По ту сторону облаков. Поехали скорее домой.

Всю обратную дорогу Амелия молчит и, лишь когда велосипед выезжает из-под арки пропускного пункта, просит:

– Давай проедем мимо дома папы? Только ты не останавливайся, пожалуйста.

Жиль пожимает плечами, нажимает сильнее на педали, пуская велосипед в гору.

«Зачем ей туда? Она же отца боится до слёз, – думает парнишка, прислушиваясь к мерному сопению Амелии за спиной. – Суд запретил ему к ней приближаться, но вдруг он выбежит и нас догонит? Тьфу, глупость, конечно. Он под домашним арестом, не выбежит. Вон охрана у ворот стоит».

Чем ближе он к роскошному особняку на вершине холма, тем сильнее цепляется за него девочка. Жилю становится её жалко.

– Слушай, может, домой поскорее? Сама же просила.

– Я просто хотела посмотреть, там ли зверь, – шёпотом отвечает Амелия, выглядывая из-за его спины. – Но я не вижу.

– Давай в другой раз посмотрим, а?