IV
Узы

– Глотай, сучонок! Пей – или сдохнешь!

Кружка с водой стукается об зубы, саднит разбитую губу. Дышать тяжело – словно сквозь толстое грязное одеяло. У воздуха привкус пыльной дряни и церковных благовоний, от него раскалывается голова.

– Пей! – орёт в ухо мужской голос. – Пей, крысёныш!

Перед глазами мельтешат, толкая друг друга, мутные красные кляксы. Свет причиняет боль, давит на грудь. В губы снова тычется холодный жестяной край, вода льётся по лицу, попадает в нос. Кто-то подсовывает под затылок ладонь, приподнимая голову. Вовремя: накатывает приступ тошноты, мальчишка попёрхивается, с трудом поворачивается на бок, и его желудок исторгает наружу целое море воды.

– Умница, Жиль. – Голос невидимого мужчины теплеет. – Хорошо. Давай-ка ещё.

И снова в него вливают воду. Глотать нет никаких сил, Жиль стискивает зубы, пытается отстраниться. Сильная рука хватает его за волосы, встряхивает.

– Сдохнуть хочешь? А хер тебе! Я тебя вытащу. Пей, стервец! Глотай, или зубы выбью!

Он пытается закричать, но вместо этого лишь судорожно глотает вливаемую воду. Попёрхивается, получает пощёчину, сглатывает. Его знобит, в ушах гремит ритм собственного сердца, во рту привкус крови и вода, вода, словно Орб теперь течёт сквозь него.

– Допивай! – командует мужчина. – Что, блевать тянет? Голову вбок – и давай.

Пытка кажется бесконечной. В Жиля вливают воду, он исторгает её обратно, и его снова поят силком, и опять до рвоты, и так раз за разом.

– Пей, малый, пей. Давай, чтоб все потроха промыло. – И Жиль снова давится, кашляет до спазма в животе.

Он не запоминает, сколько кружек воды в него влили, прежде чем он почувствовал, что может говорить и смутно видеть. В красноватом свете профиль сидящего рядом с ним мужчины кажется знакомым. Жиль старательно щурится, всматриваясь. Нос с горбинкой, острый подбородок, высокий лоб, зачёсанные назад гладкие волосы, собранные в хвост.

– Очухался, недоумок? – сурово спрашивает Артюс Канселье.

Подросток прикрывает глаза и бессильно обмякает. Начальник полиции буровит его презрительным взглядом, хлопает себя по коленям:

– Ну что, поехали в госпиталь? Там тебя приведут в порядок, а к утру весь город узнает о том, в каком состоянии потомок рода Бойер попал к медикам?

– Трепло, – еле слышно шепчет Жиль.

– А при чём тут я? Медсёстры разболтают. Вот радости-то вашей сестрице, Советник Бойер. А что это ты так смотришь? Не нравится перспектива?

– Уйдите.

Канселье невесело усмехается, встаёт, шурша форменной чёрной курткой, подхватывает Жиля под мышки.

– Поднимайся, – командует он. – Поехали.

Бойер пытается сопротивляться, но сил нет совсем. Начальник полиции перекидывает его руку через своё плечо, рывком поднимает с дивана. Жилю ничего другого не остаётся – только следовать за Канселье, с трудом передвигая ноги и сгорая от стыда.

– Могу оставить тебя до утра, – ехидно комментирует полицай. – Полы помоешь, приберёшь тут, тряпки выстираешь. Хозяевам притона приятно будет.

Возле дома ожидает электромобиль Канселье. Жиля пинком отправляют на заднее сиденье, машина трогается. Краем глаза мальчишка замечает, как отъезжает следом тёмный кабриолет. Де Ги?..

Жиль подбирает колени к животу, обхватывает себя за плечи и утыкается лицом в жёсткую обивку сиденья. Думать не хочется ни о чём. Просто холодно, пусто, стыдно. И чёртов Канселье не затыкается:

– Вот в кого ты такой идиот, а? Мадам Веронику не жалко? То, что тебе наплевать на всех, кроме своей косой, давно понятно. А сестру ты за что так? Мало того, что её из-за тебя элитарии сторонятся? Она знает, что ты на наркоте сидишь?

– Я не сижу, – вяло отзывается подросток.

– Ну да! А кто передоз словил? Малыш, ты мне-то мозги не еби! Я вас таких каждый день вижу пачками. И тебе очень повезло, что ты жив остался. Как давно закидываешься? Доза какая? – Тон жёсткий, таким только дознание вести.

Жиль не отвечает, и Канселье оставляет его в покое. Жив – и слава богу. Остальное можно и потом выяснить.

Электромобиль проносится мимо тёплого свечения окон Собора, огибает городской парк и останавливается возле одного из коттеджей, в которых живут семьи Второго круга.

– Прибыли, – цедит Канселье сквозь зубы. – Выходи сам, помогать не буду.

Жиль выбирается из машины, озирается по сторонам, обнимая себя за голые плечи.

– Мы же в госпиталь… – начинает он растерянно.

– Мою жену зовут Соланж. Дочь – Валери. Сына – Этьен. – Тон Канселье строгий, но уже не уничижающий. – Нрав свой дурной в жопу засунь и будь вежлив с ними. Переночуешь у нас, и утром я тебя отвезу в Ядро. Если мне только покажется, что ты ведёшь себя не так, – поедешь в госпиталь. Вопросы?

– Зачем вы это делаете?

Канселье пожимает плечами, слегка пинает колесо машины и идёт по дорожке к дому. Жиль плетётся за ним. Как только они поднимаются на крыльцо, в окошках первого этажа загорается свет, дверь открывается, и навстречу выходит женщина лет сорока – сутулая, коротко стриженная, но при этом очень приятная. Большие тёмные глаза смотрят на Жиля с таким беспокойством и сожалением, что юному Бойеру становится жутко неудобно. «Вот же людям подарок среди ночи, – думает он. – И почему Канселье меня там не оставил, правда?»

– Принимай, мать, – бурчит Канселье, на ходу целуя жену в щёку. – Вода горячая есть? Мне б отмыться.

– Да-да, Артюс, я нагрела два больших бака, – торопливо кивает женщина и снова обращает приветливый взгляд на Жиля: – Здравствуйте, месье Бойер. Будьте нашим гостем, прошу.

– Здравствуйте, мадам Канселье. Я… я очень сожалею, что так…

Он замолкает, окончательно смущённый её приёмом, и следует за Соланж в дом. Разувается в тесном тёмном коридоре, проходит дальше и оказывается на кухне. Канселье, голый по пояс, подхватывает с электроплиты цинковый бак и сердито рявкает:

– Все с дороги! Обварю кипятком – сами виноваты будете!

Хозяйка дома мягко касается запястья Жиля, отводит мальчишку в сторону:

– Присядьте пока здесь.

Жиль провожает проносящего кипяток Канселье взглядом и осторожно спрашивает:

– Мадам, а можно мне тоже умыться? Я… Мне правда неловко. Воняю, как…

Соланж присаживается перед ним на корточки, смотрит внимательно в глаза, кивает:

– Я вам тоже нагрею воды. Пока муж в ванной, принесу влажное полотенце.

Полотенце оказывается горячим. Жиль с наслаждением вытирает лицо, прячет озябшие пальцы в мокрую ткань, прижимает к себе.

– Да вы замёрзли, – с сожалением замечает мадам Канселье. – Сейчас, у нас есть плед.

Она исчезает в соседней комнате, чем-то погромыхивает, возвращается с акриловым пледом, укутывает им незваного гостя. И внезапно Жиля прорывает. Он по-детски всхлипывает, торопливо закрывает лицо ладонями:

– Простите, мадам… Мне очень стыдно, я…

– Тише-тише. Жиль… Можно вас так называть? – Получив в ответ кивок, она продолжает: – Вам вовсе не обязательно каяться. Я вас ни в чём не обвиняю и не осуждаю. Мне просто хочется вам помочь.

– Я не… не знаю, что и зачем творю. Мне просто хотелось уйти. – Слова льются сами, раздражая горло. – Я везде чужой, всем… Всё, что мне дорого, обесценено другими. Я не хочу жить так, как меня вынуждают. Моим близким за меня только стыдно. А мне жутко от того, как другие живут… Мадам Соланж, простите, что я вам всё это…

Она кладёт ладонь ему на затылок, поглаживает.

– Сколько вам лет, Жиль?

– Пятнадцать.

– Потому всё так и болит. Вы взрослеете. Мои дети уже прошли через это, каждый по-своему. Это просто надо пережить. И постараться не потерять себя. Я знаю о вас по рассказам мужа. Вы сильный и непростой мальчик, Жиль.

– Ты спроси, что этот сильный и непростой мальчик принял, – мрачно бросает Канселье, заходя на кухню в одном полотенце. – И зачем его к блядям понесло. А, всё равно не ответит. Иди мойся, крысёныш чёртов!

И уже прикрывая за собой скрипучую дверь тесной ванной, Жиль слышит, как Соланж спокойно и твёрдо обращается к мужу:

– Если есть в тебе хоть капля совести – не доламывай, а помоги подняться. А не можешь этого – хотя бы помолчи.

Жиль сидит в ванне, пока вода не становится холодной. Замывает пятна рвоты на штанах, натягивает мокрое на себя. Да, неуютно, но терпимо. Не зима же. И хотя бы не воняет больше. Таким не стыдно и к мадам Канселье вернуться.

– Вот, совсем другое дело! – радостно восклицает Соланж, когда Жиль несмело заходит в кухню. – Завернитесь пока в плед, погрейтесь. Мы с Артюсом сейчас придумаем, как сделать вам кровать, и вы поспите.

– Спасибо. Мне не надо, – качает головой подросток. – Я же уличный, привык спать сидя. Можно я у окна стул займу? Мне будет удобно, честно.

– Лучше помоги дверь с петель снять, – ворчит Канселье, в клетчатой домашней рубахе совсем не похожий на грозу азильской преступности.

– Зачем дверь? – удивлённо приподнимает бровь Жиль.

– Положим на стулья – будет кровать. Так, жена, иди в спальню, мужики сами управятся. Юный свин, ты поддерживаешь, я снимаю?

Вместо ответа Жиль ставит стул к окну, садится, подобрав ноги, оборачивает себя пледом, облокачивается на спинку и закрывает глаза.

– Ну… спи уж, упрямец, – разводит руками Канселье и выключает свет.

Утром позёвывающий хозяин дома спускается в кухню и застаёт жену с ножницами в руках: Соланж стрижет Жиля перед зеркалом. Канселье удивлённо рассматривает коротко подстриженный затылок, тонкую мальчишескую шею, чёлку, укороченную с одной стороны до середины щеки, и вопрошает:

– Э-э-э… косичку-то не жалко? Соланж, чего это вы решили?

Косичку Жиль сворачивает и убирает в карман. Избегая смотреть в зеркало, поднимает взгляд на Канселье:

– Больше не крысёныш. Вот так вот.

– Ну-у-у… как вести себя будешь, – не теряется начальник полиции.

– Доброе утро, Артюс. Мы решили, что Жиль из дома не убегал, а просто сходил подстричься, – спокойно отвечает мадам Канселье. – Ну, пожалуй, и всё. Завтракаем?

Час спустя электромобиль Канселье мчит, погромыхивая, в направлении Ядра. Жиль сидит рядом с водителем, привычно молчит и смотрит в окно. Память безжалостно возвращает его к вчерашним событиям, раз за разом заставляя то краснеть, то бледнеть.

– Что-то ты совсем неважно выглядишь, – замечает Канселье. – Не спал ночью?

– Не спал. Амелия больна. Я её чувствую. Ночью опять был приступ.

– М-да. А что с ней?

– Одержизнь.

– Чего-чего?

– Припадки такие, – вздыхает Жиль. – Доктора не знают, что это. Никто не знает.

– Уж не та ли неведомая хворь, которая сейчас детишек охватила?

Мальчишка коротко угукает. Канселье, прищурившись, косится на него:

– А как ты это чувствуешь? Ну, когда ей плохо.

– Не могу объяснить. Знаю – и всё.

Жиль скользит взглядом по полю кукурузы, которое проносится за окном. Всходы в этом году слабые, растут медленно. Обычно в это время они выше и гуще раза в два.

– Я хотел спросить, – не поворачиваясь к Канселье, начинает он. – Только если вы на такие вопросы отвечаете.

– «Такие» – какие?

– Неприятные.

– Обычно я их задаю. Давай, ладно.

– Как вы меня нашли?

Канселье усмехается, барабанит пальцами по рулю. Жиль ждёт ответа, поворачивается к куратору.

– Давай остановимся на том, что кому-то стало не всё равно и он позвал полицию, – наконец говорит Канселье.

– И приехали почему-то именно вы.

– Ну-у-у… Потому что этот человек знал, кого звать, когда кто-то из элитарных ублюдков вляпывается в говно.

– А с чего вы помогаете тем, кого терпеть не можете? – не унимается Жиль.

– Или это моя работа, или я кому-то что-то должен. Всё, вопросы кончились?

– Значит, и то и другое.

– Вот прими как версию и заткнись на хер! – взрывается Канселье. – Привычнее, когда ты злишься и молчишь!

Жиль прячет ехидную улыбку и до самого дома не издаёт ни звука. Начальник полиции конвоирует его до крыльца, где их встречает заплаканная Вероника.

– Доброе утро, мадам Бойер. Передаю с рук на руки. Рекомендую связать и дальше туалета не выпускать.

– Шуточки у вас, – хмурится Вероника и тут же спохватывается: – Спасибо огромное, месье Артюс.

Канселье отмахивается и быстро уходит, оставив брата с сестрой наедине. Жиль смотрит под ноги, боится взглянуть Веронике в лицо. И лишь когда вокруг него смыкаются объятья и Веро поднимается на цыпочки, чтобы прижаться к его щеке, Жиль понимает, что она по-настоящему волновалась и счастлива, что её бестолковый брат вернулся.

– Я это… подстригся. Вот так вот, – говорит он первое, что приходит в голову.

Она молчит и кивает. И улыбается, трогая его обстриженную чёлку.

Хлопает дверь за спиной, и подростка за талию обхватывают маленькие руки Амелии.

– Жиль! Я снова сделала ящерицу… и она рассыпалась! – отчаянно кричит она. – Опять! Опять!

Она тянет его за руку, заставляя наклониться, и шепчет на ухо:

– Я знаю, как должно быть. Я знаю, но мама не понимает! Пойдём скорее, я должна тебе всё-превсё рассказать!

Она прохаживается туда-сюда по комнате – до ужаса взрослая с высокой причёской и в перешитом из маминого платье. Взгляд Амелии суров и серьёзен, пухлые губы сжаты, настрой решительный.

– И ты мне не веришь, – без укора, просто констатируя факт, говорит она Жилю, сидящему на подоконнике. – Не веришь же…

– Я не виноват, что это бредово звучит, – хмурится он. – Вот ты бы сама на моём месте поверила? Что кто-то далеко-далеко знает, как тебя вылечить, и аппаратура в доме Роберов включилась, чтобы тебе это сказать, и ты поняла, а другие нет. Ты ещё скажи, что знаешь, на каком языке сигнал пришёл.

– На английском, – не задумываясь, отвечает Амелия.

– Откуда ты всё это взяла, веснушка? Придумать у меня бы не хватило фантазии.

Амелия берёт с дивана книгу о птицах, хлопает ею по столу, поднимая облако пыли. Удовлетворённо хмыкает:

– Мне приснилось.

– Нельзя верить снам, – возражает Жиль.

– Мне приснилось, когда я лепила ящерицу, – спокойно дополняет девочка.

Жиль качает головой: нет, не верю. Малышка поджимает губы, хмурится и являет свой последний довод:

– А если совсем незнакомый мне месье скажет всё то же, что и я? Тогда ты поверишь?

– Что ещё за незнакомый месье? – в один голос спрашивают Жиль и тихо сидящая в стороне Вероника.

– Месье, которого вы не знаете, но знает папа. И то чуть-чуть.

– Стоп-стоп! – восклицает Вероника, выставив ладони вперёд. – Я совсем запуталась. Амелия, откуда ты знаешь, что папа…

– Мам, – в голосе девочки – сплошной укор, – не это важно. Важно то, что я говорю правду.

Она переводит взгляд с матери на Жиля, потом обратно.

– Его надо найти и поговорить. Он правильнее вам всё расскажет.

– Мы ни с кем говорить не будем! – Вероника почти кричит, и Жиль понимает, что она испугана. – Амелия, детка, это просто сон!

Жиль стискивает виски ладонями. «Так, соберись. Если ей правда приснилось – да, всё ерунда, и делать то, о чём она просит, – пустая трата времени. А если нет? Если действительно все эти знаки складываются в нечто, что понимает только веснушка? И то как-то смутно… Что тогда?»

– Послушай, Веро, – примиряющим тоном начинает брат. – А если… а если мы попробуем? Просто поговорить. Что мы теряем?

Она молчит, в глазах мечется страх. Нет, в резиденцию Каро она точно не пойдёт. Ей проще цепляться за то, что Амелии всё пригрезилось. А вот Жилю уже не проще. Пока он подыскивает нужные слова для разговора с сестрой, в детскую заглядывает Ганна:

– Доктор пришёл. Срочно требует вас, мадам.

Вероника спускается в вестибюль, Амелия следует за ней. Франсуа Ламонтань прохаживается вдоль высоких – от пола до потолка – окон вестибюля. И не улыбается в знак приветствия – вопреки привычке.