Оправданный

Посвящено Д. А. Ровинскому

И судят и рядят. Пред ними худой,
Больной горемыка-парнишка
Весь бледный стоит и поник головой.
Конечно, не вор, а воришка.
И речи юриста карающий звук
Беднягу громит что есть духу…
И сетка улик сплетена… И паук
Поймает неловкую муху.
Они говорят, говорят, говорят —
Так сильно, так гладко и важно.
В ответ им зевают, кряхтят и сопят
Двенадцать усталых присяжных.
Всё стихло. Они принесли приговор
И громко прочли: «Не виновен».
Вот усики злобно крутит прокурор
(Не может он быть хладнокровен)…
А что же преступник?.. Небось им поклон
Отвесил и в пояс и в ноги…
Но нет… Он прощением словно смущен.
Он плачет… О чем? – об остроге.
Ну да… об остроге. Ведь теплый приют
И хлеб у него отнимают —
Простили его и свободу дают…
Свободным его величают.
Свобода?.. ему?.. это – холод, нужда,
Бесхлебье и нищенство снова…
Насмешкою скверной звучит, господа,
Бедняге то громкое слово.
Слеза за слезой накипала в глазах
Воришки. «Зачем оправдали? —
Вертелся вопрос на дрожащих губах. —
Куда мне идти?» Все молчали,
Но вдруг волосами проворно встряхнул
Оправданный; вмиг ободрился,
Лукаво и смело на судей взглянул
И низко им всем поклонился.
Нашел он: «В кабак я отселе пойду, —
А там уж известна дорога…
Мне добрые люди укажут… найду…
Прямую – опять до острога!»

<1878>

Два мальчика

Посвящено Е. Ф. Юнге

На море тихо, на солнышке знойно,
Берег как будто бы дремлет спокойно;
Не шелохнутся на дереве ветки;
Лишь между камней, как малые детки,
Мелкие резвые волны играют,
Словно друг друга шутя догоняют.
К морю купаться бежит цыганенок,
Смуглый, красивый, здоровый ребенок;
Так и горят воровские глазенки,
Смуглые блещут на солнце ручонки,
Кинулся – поплыл… Движения смелы,
Точно из бронзы всё отлито тело.
Славный мальчишка, хоть нищий, да вольный…
С берега смотрит с усмешкой довольной
Мать молодая в лохмотьях картинных,
Глазом сверкая под массою длинных
Взбитых волос, незнакомых с гребенкой…
С гордостью смотрит она на ребенка,
С гордостью шепчет: «Хорош мой галчонок!.,
Я родила тебя, мой цыганенок!..»
В мягкой коляске заморской работы
Возят вдоль берега жалкое что-то,
Бледное, вялое… В тонких пеленках,
В кружеве, в лентах – подобье ребенка.
Личико бледное, всё восковое,
Глазки усталые, тельце сквозное.
Видно, что смерть уж его приласкала —
Песенку спела ему – закачала.
Он под вуалями спит как в тумане,
Рядом плывет в парчевом сарафане
Мамка-красавица с грудью продажной
Белой гусынею, плавно и важно.
Барыня знатная, мать молодая,
Их провожает, глубоко вздыхая.
Смотрит в колясочку взглядом печальным,
Смотрит на море… По волнам зеркальным
Смелый мальчишка с веселой улыбкой
Плавает быстро, как резвая рыбка.
Барыня знатная завистью тайной
Вся загорелась при встрече случайной.
Думает: «Боже мой, боже великий!
Вот ведь живет же зверек этот дикий…
Счастие дал ты цыганке косматой.
Нищая, нищая, как ты богата!»
Жаль мне вас, барыня! Знаю, вам больно,
Но ведь у вас утешений довольно…
Всё у вас есть; всё, что счастьем зовется;
Нищей цыганке того не дается…
Даны зато ей здоровые дети, —
Изредка… есть справедливость на свете.

<1878>

Перелетные птицы

Из Ришпена

Вот грязный задний двор, совсем обыкновенный;
Конюшня, хлев свиной, коровник и сарай,
А в глубине овин под шляпой неизменной
Соломенной своей, – тут для животных рай.

Тут вечно ест и пьет бездушная порода;
На солнышке блестит навоз, как золотой;
И дремлют сонные канав и лужиц воды,
Омывшие весь двор вонючею рекой.

Вдали от мокроты и жирной кучи черной,
Там, где навоз просох и так овсом богат,
Хозяйка-курица разбрасывает зерна,
Гордясь семьей тупых, прожорливых цыплят.

Отец-петух сидит повыше на телеге,
Доволен, жирен, сыт, – свернулся он клубком;
Он спит блаженным сном, он утопает в неге
И сонные глаза завесил гребешком.

Вон плавают в пруду мечтательные утки,
На тину устремив сентиментальный взгляд,
И с селезнем своим раз по двенадцать в сутки
О радостях любви законной говорят.

Рубином, бирюзой на солнце отливая,
На крыше высоко, под золотом лучей,
Нарядная сидит и радужная стая —
Семья породистых, спесивых голубей.

Как войско стройное в своих мундирах белых,
Пасется в стороне красивый полк гусей;
А дальше – черный ряд индюшек осовелых,
Надутых важностью и глупостью своей;

Здесь – царство, гордое своею грязью, салом,
Счастливый скотский быт разъевшихся мещан;
В помойной яме жизнь, с навозным идеалом;
Здесь щедрою рукой удел блаженства дан!

Да! счастлив ты, индюк! И ты, мамаша-утка!
Утятам скажешь ты, наверно, в смертный час:
«Живите так, как я… Не портите желудка…
Я – исполняла долг… Я – расплодила вас!»

Ты – исполняла долг?.. Что значит «долг» – для утки?
Не то ли, что она весь век в грязи жила
Да, выйдя на траву, топтала незабудки
И крылья мотылькам со злобою рвала?

Не то ль, что никогда порыва вдохновенья
Не грезилося ей в тупом, тяжелом сне,
Что не было у ней неясного стремленья
На воле полетать при звездах, при луне?

Что под пером у ней ни разу лихорадка
Не растопила жир, не разбудила кровь,
Не родила мечты уйти из лужи гадкой
Туда – где свет, и жизнь, и чистая любовь…

Да! счастливы они!.. Не трогает нимало
Их ни один живой, мучительный вопрос,
И в голову гусей отнюдь не забредало
Желание – иметь другого цвета нос…

Течет в их жилах кровь так плавно, тихо, мерно,
И где ж волненьям быть, когда в них сердца нет?
Лежит у них в груди машинка с боем верным,
Чтоб знать, который час и скоро ли обед…

Да! счастливы они! Живет патриархально,
Спокойно, весело и сыто пошлый род…
Он у помойных ям блаженствует нахально,
По маковку в грязи, набив навозом рот.

Да! счастлив задний двор!.. Но вот над ним взвилася
Большая стая птиц, как точка в небесах…
Приблизилась… Растет, плывет – и пронеслася,
Нагнав на птичник весь непобедимый страх!

Вспорхнули голубки с своей высокой крыши, —
Испуганы, они валятся кувырком;
Увидя, что полет тех птиц гораздо выше,
Уселися в пыли с цыплятами рядком.

Вот куры от земли приподняли головки;
Петух, со сна, вскочил и, с гребнем набоку,
Застукал шпорами, как офицерик ловкий,
Воинственно крича свое «кукуреку!»

Что с вами, господа?.. Да будьте же спокойны!
Чего орешь, петух?.. Не докричишь до них!..
Молчи… Они летят на берег дальний, знойный,
Не соблазнит их вид навозных куч твоих.

Смотрите! В синеве прозрачной утопая,
Далеко от земли, от рабства и цепей,
Летят они стрелой, ни гор не замечая,