Но было и еще что-то, тугим обручем обхватившее грудь, становившееся тяжелее с каждым шагом. Она вошла в квартиру, поставила чемодан у двери, постояла в тишине, не зажигая света. Стянула с ног кроссовки и босиком прошла в гостиную. За окном ранние сумерки без борьбы отступили под натиском дождя, и комната была укутана в темноту, настолько полную, насколько только бывает темнота большого города. Света хватало, чтобы различать очертания предметов и мебели, но цвета уже растворились в оттенках серого.

Она неслышно подошла к полке над телевизором, где на самом видном месте лицом вниз лежала рамка с фотографией. Она лежала так последние три года. Тамара бездумно приподнимала ее, протирая пыль, и никогда не разворачивала.

Ее рука опустилась на тыльную сторону рамки, пальцы ощутили шершавую поверхность подставки. Вдох. Выдох. Пальцы сомкнулись, и она подняла рамку, поставив ее ровно. Ее взгляд мгновенно скользнул по фото без всякого ее участия.

Паша смотрел в камеру, а она смотрела на Пашу. Обе Тамары – и та, что на фото, и та, что смотрела на счастливую пару, пойманную в моменте, – смотрели на Пашу, как будто в мире не существовало больше ничего, как будто вся вселенная была стянута вдруг в одно человеческое существо. В комнате было темно, но на фотографии совсем не сложно увидеть румянец на Пашиных щеках, выцветший зеленый цвет его рубашки, красные, как вишни, губы. У Паши всегда были такие удивительно красные губы, товарищи дразнили, мол, стащил у жены помаду. Паша только смеялся. Он вообще много смеялся, вот как сейчас, глядя прямо в камеру.

Обруч вокруг груди вдруг сжался невероятно туго, дыхание перехватило, и несколько бесконечных моментов Тамара едва не запаниковала, ей показалось, что она больше никогда в жизни не сможет вдохнуть. А потом все вдруг закончилось, воздух хлынул в легкие оглушающей волной, и невидимый стальной удав, пытавшийся сломать ее грудную клетку, разжал объятия, отступил. Не до конца, но далеко – так далеко, что его присутствие едва угадывалось.

Тамара вдохнула полной грудью, не отрывая взгляда от фотографии. Яркость красок померкла, растворяясь в темноте комнаты. Спустя минуту Тамаре уже с трудом удавалось различить лица. Рука потянулась сама перевернуть фото лицом вниз – и остановилась. «Ты можешь смотреть на меня», – прозвучал в голове такой знакомый и удивительно ясный голос. Ее собственный голос ответил: «Я могу на него смотреть».

Она оставила фото на месте.

В понедельник Тамара не пошла на работу, а пошла утром в банк. Она попросила выписку со счета и поговорила с финансовым менеджером. После этого она поехала в офис, кивнула в ответ на приветствия, игнорируя летящие вслед «Что-то она мало загорела» и «Небось, в номере не сильно загоришь», и направилась прямиком в отдел кадров. Взяв бланк заявления об уходе, она без малейших колебаний его подписала. Кадровичка раскрыла было рот, но Тамара посмотрела на нее так, что желание задавать вопросы пропало мгновенно.

Конечно, ее стремительности было мало. Потянулись мучительные две недели, когда босс то и дело допрашивал, требуя объяснений, а коллеги перестали даже делать вид, что шепчутся, и обсуждали версии в голос. Самой необычной Тамаре показалась история про то, что она попала в гарем к какому-то индийскому радже, от которого теперь ждала ребенка. Большинство, однако, не разделяло столь буйных фантазий и сходилось во мнении, что босс просто переводит ее из сотрудниц в любовницы. Сам босс был горячим сторонником этой версии, то и дело подкарауливал Тамару в углу приемной или по дороге в туалет и то сулил купить квартиру и поселить «на всем готовом», то угрожал «ославить на весь рынок». Тамара на все отвечала одинаково:

– Спасибо за ваше мнение, но я приняла это решение осознанно, и оно остается неизменным.

– Да что вообще это значит? – взорвался в конце концов босс. – Какое, твою мать, решение? Решает она там что-то… Тебе вообще ничего решать не надо, сечешь? Я все для тебя сделаю, какого рожна тебе надо?!

Тамара заставляла себя улыбаться и повторяла свой ответ снова и снова.

Это были не самые приятные две недели, но они были интересны, как научный эксперимент: удастся ли ей сохранить спокойствие в атмосфере гнева, непонимания, а иногда и агрессии?

Она снова почувствовала себя ребенком, играющим в игру, что-то вроде «кто последний слово скажет, тот дурак». Коллега язвит, а Тамара делает внутренний шаг назад и решает – позволить ее словам пробудить в ней раздражение или нет? Босс орет, слюной брызгает, угрожает, а Тамара осознает вероятность того, что он может ее покалечить, но не поддается страху. Она поняла вдруг, о чем говорила Магда. В самом деле, каким беспомощным выглядит этот сильный и отнюдь не глупый мужчина, когда от ярости и обиды, что мир не живет по его сценарию, его буквально разрывает на части. Он топал ногами, как двухлетний забияка в песочнице, и даже швырнул в нее вазу – намеренно промахнулся в попытке запугать, но ничего изменить не мог. И его действительно стало вдруг жалко, как ребенка, испугавшегося, что мамы нет рядом, или запутавшегося в собственных лапах щенка. Испытывать страх или даже неприязнь к нему после этого стало невозможно.

И все же эксперименты экспериментами, а Тамара вздохнула с облегчением, когда две недели закончились. Она недрогнувшей рукой зачерпнула денег из той части бюджета, которую выделила на перемены, и отправилась на два дня в загородный спа-отель, записавшись на полный комплекс процедур.

– Нет ли у вас ковриков для йоги? – спросила она по приезде.

– У нас даже класс есть с утра, – улыбнулась ресепшионист. – Приходите в восемь тридцать, до завтрака.

Тамара пришла. Класс не был таким, как у Мастера Биту, асаны сменяли друг друга быстро, и Тамаре не всегда удавалось синхронизировать движение с дыханием, как добивалась инструктор. Но, оттолкнувшись руками от коврика и вытянув копчик вверх в позе «Собака мордой вниз», она улыбнулась, почувствовав, что попала домой.

Вернувшись в Москву, она купила себе собственный коврик, каучуковый, тонкий и легкий, с хорошим захватом, и несколько комплектов красивой и функциональной одежды для занятий. Первым делом она обзвонила все близлежащие студии йоги и записалась на пробное занятие. Она посещала классы каждый день, иногда несколько в день, пока не сделала выбор, и некоторое время занималась в студии. Однако со временем она поняла, что получает больше удовольствия от собственной практики, и стала чаще заниматься дома под обучающие видео или восстанавливая в памяти индийский класс, а в студию заходила раз-другой в неделю, больше по вечерам. Преподаватели и другие ученики стали узнавать ее, а она их, и, перебрасываясь с ними словом-другим перед классом или после, Тамара заметила вдруг, что впервые в жизни ей приятно быть частью группы, принадлежать к этому расплывчатому и постоянно меняющему конфигурацию конгломерату людей, объединенных йогой.

Красота, думала она. Красота. Слова Мастера Биту постоянно возвращались к ней, как беспокойный бумеранг.

Красота была силой, которой у нее было в избытке и которой она никогда не пользовалась.

Наоборот, часто она чувствовала себя скованно, старалась скрыться от взглядов, неизменно сопровождавших ее, едва она входила в комнату. Бог дал, подумала она. Бог дал. Не для того же, чтобы ее прятать.

Она позвонила Наташе.

– Ты говорила, у тебя есть знакомый стилист. Дай телефон.

Не видя подругу, Тамара знала, что Наташа закатила глаза.

– Наконец-то, – сказала она. – Серега говорил, что тебе в Индии мозги вправят, а я не верила. Думала, тебя уже ничем не проймешь.

– Ну вот, проняло, – засмеялась Тамара. – Давай телефон.

Стилист Евгения критическим, но не осуждающим взглядом рассмотрела ее гардероб и вынесла вердикт:

– У вас хороший вкус, Тамара, но вы как будто стесняетесь собственного тела.

Тамара посмотрела вниз на сложенные на коленях руки.

– Мама всегда говорила: неприлично выделяться, рекламировать себя. Я и так… заметная. Если еще и подчеркивать что-то начну, то совсем неприлично.

Евгения внимательно на нее посмотрела и чуть наклонилась вперед.

– Нет ничего зазорного в том, чтобы признать свои достоинства. Это не означает автоматически выставить себя на панель. Часто говорят, что красота – это оружие, и она может им быть, конечно. У меня есть клиентки, которые так и говорят: «Хочу завоевать такого-то и такого, сделай меня красивой». Но сама я предпочитаю смотреть на красоту как на инструмент. У вас есть очень мощный инструмент в вашем арсенале, который всю жизнь может служить и для вас, и для окружающих. А вы им не пользуетесь. Более того, как будто его отвергаете. Как если бы вам при рождении от чистого сердца родители сделали подарок, а вы вместо благодарности нос морщите и отказываетесь.

Тамара улыбнулась, покачала головой.

– Никогда об этом так не думала.

Слова странным эхом перекликались со словами Мастера Биту.

Евгения кивнула.

– Это понятно. Будем честными, мало женщин с вашими данными, и задачи, как правило, другие. Как скрыть жирные бедра, как сделать так, чтобы меня всерьез воспринимали, и все в том же духе. А вы чего от гардероба хотите? Какую задачу вам нужно решить, что вы хотите в мир транслировать?

Тамара задумалась.

– Я хочу, чтобы меня воспринимали серьезно не только за внешность, – медленно произнесла она. – Я остаюсь работать в той же сфере и хочу, конечно, чтобы во мне видели профессионала. Но еще… еще я хочу чувствовать, что все это, – она взмахнула руками в направлении собственного тела, – все это под моим контролем, я здесь хозяйка. Не знаю, как точно описать… – Она задумалась. –  Знаете, я недавно начала заниматься йогой. И когда я на коврике, я чувствую себя всемогущей, что ли. Не в том смысле, что все получается, но что все решения здесь мои – как глубоко потянуться, поработать или отдохнуть, одна позиция или другая. И никто не может вмешиваться, потому что это моя практика. Кто-то может подсказать или помочь, но опять же – потому что я им разрешаю.

На своем коврике я как будто становлюсь неуязвимой, это мое пространство, и я делаю на нем, что пожелаю.

Не как принцесса в башне, которую стерегут, а настолько все здесь в моем ведении, настолько все в этом пространстве – мое решение, что никакие стены и башни даже не нужны.

Она моргнула вдруг, поняв, что погрузилась в какой-то свой мир, забыв про присутствие стилиста. Несмело улыбнулась.

– Получится что-то такое в мир транслировать?

Евгения улыбнулась в ответ, и даже глаза ее загорелись ярче от вдохновения.

– Не знаю, но мы точно попробуем.

«В основном, – подумала Тамара после нескольких этапов шопинга и финальной ревизии, – у нас получилось».

Новая работа нашла ее сама в течение двух месяцев, которые Тамара выделила себе на перезагрузку. В то время процесс еще не имел названия, но позже она поняла, что именно ее она себе и устроила, и провела с удивительной последовательностью и неослабевающим напором.

Она жила с ощущением, что необходимо постоянно продолжать двигаться, поддерживать это устремление вперед, потому что, если она остановится хоть на секунду, если отвлечется на мгновение, то уже не сможет вернуться в строй, а откатится назад в пропасть депрессии и спящей воли.

Страх упасть назад подталкивал ее в спину, не давая расслабиться, и она была ему за это благодарна.

Новая работа, помимо достойной ее зарплаты (сами предложили без разговоров, как будто почувствовали, что на меньшее она не пойдет) и удобного расположения, выгодно отличалась от всех предыдущих тем, что начальником у нее была женщина. Они далеко не всегда были согласны друг с другом, и между ними не сложился органичный рабочий тандем, но по крайней мере Тамара была избавлена от необходимости выслушивать тонкие и не очень намеки, что не все ее обязанности прописаны официально в должностной инструкции и не хочет ли она интересным способом заработать сверхурочные. Работать с Галиной было сложно, но Тамара уважала ее как профессионала, и это было гораздо более ценно.

Конечно, были еще коллеги-мужчины, директора отделов на параллельных с ней позициях, но ее новый имидж или, скорее, новая внутренняя осознанность и уверенность помогали ей без усилий удерживать нежелательные порывы на расстоянии вытянутой руки. Взгляды следовали за ней постоянно, но правила игры поменялись. Вместо «Твоя по требованию» ее сигнал изменился на «Смотри, но не трогай» и «Только по приглашению». Первые несколько недель у нее то и дело дух захватывало от такой реакции, и никак не верилось. В голове крутилась веселая мысль: «А что, так можно было?»

Вместо мужчин, по определению считавших ее своей собственностью, ее внезапно окружали мужчины, стремившиеся всеми силами заслужить ее внимание и одобрение – добиться того самого приглашения. Приглашения, к слову сказать, Тамара раздавала, не стесняясь, когда очередной претендент казался ей интересным. Но тут вскоре вскрылась новая проблема. Ни один из них не хотел ее отпускать. Впервые в жизни ей закатывали сцены ревности – и не только в отношении мужчин, к которым она проявляла хоть малейшее внимание. Ее любовники не хотели ее делить ни с работой, ни даже с тем временем, которое она посвящала уединению и йоге.

– Зачем тебе растягиваться, ты и так красивая? – недоумевал Саша, когда Тамара, не дожидаясь утра, попросила его уехать. – Я думал, завтраком меня накормишь.

Тамара вздернула бровь.

– Я не кухарка.

Он обнял ее за талию, провел губами по шее.

– Ну, выйдем куда-нибудь, я ж не о том…

Она поцеловала его долго, дразняще-грязно, как будто не было предыдущих пяти часов, проведенных вместе – пяти очень, очень интересных часов, от которых завтра будет приятно ломить все тело, и отстранилась решительно, как будто переключив режим.

– Утра только мои, – сказала она, глядя в замутненные желанием глаза. – Тебе пора.

Такие лица бывают у людей, внезапно трезвеющих в разгар шумной деревенской свадьбы – изумление, смешанное с неверием, потом шокированное осознание, что все сказанное – правда. Тамара ждала реакции спокойно. Если человек не мог этого принять, их встреча была последней, хоть он и не знал об этом. Если же мог, все получалось очень приятно для них обоих. По крайней мере, до тех пор пока он не начинал заводить разговоры про «Пора съезжаться». После этого расставание было окончательным, без оправданий и объяснений.

Вместо репутации доступной женщины за ней вскоре закрепился бренд холодной стервы, этакой женщины-дракона, которая пожует и без колебаний выплюнет. Но почему-то эта репутация никак не сокращала количество желающих попасться к ней в лапы.

Утра были ее, и она не могла и не хотела это объяснять. Она защищала их с той же яростью, с которой медведица защищает своих детей. Только утром, расстелив коврик, она была собой, настоящей. Только здесь не было зрителей, чье внимание всегда оценивало, всегда преследовало какую-то цель. Только здесь она отчетливо слышала биение собственного сердца в те минуты, когда хватало смелости прислушаться.

Ей нравилось вытягиваться и нравилось подолгу удерживать позы силы, особенно все позы воина. Балансы давались ей легко, и постепенно она начала осваивать сложные балансы на руках с переменой позиций. Время на коврике было время игры, приключений и экспериментов, и она смеялась, теряя равновесие в «Вашистасане» или заставляя танцевать «Позу орла».

Только прогибы, глубокие наклоны назад давались ей с трудом. Тамара их не любила, они служили постоянным напоминанием о том, что в жизни существуют ограничения. Это было ужасно обидно и непонятно. После всей огромной работы над собой, которую она проделала и продолжала делать, после того как мир заработал по ее правилам – как? Как могло подводить собственное тело – первое, над чем она получила контроль?

– Я не вижу какой-то физической проблемы, – сказала ей преподаватель в студии, когда Тамара решила проконсультироваться у нее после класса. – Плечи у вас не зажаты, по крайней мере не сильно. Давайте посмотрим.

Инструктор попросила ее выполнить несколько асан, то фиксируя ее руку, то отпуская, провела по всем вариациям поз «Кобры» и «Сфинкса», пока Тамаре не стало казаться, что спина у нее перманентно выгнута, а плечи забыли, где суставы.

– Зажим? – спросила она, усевшись с облегчением, когда инструктор наконец разрешила.

– Да. Сильный мышечный зажим. На самом деле это хорошие новости, потому что с мышечными зажимами можно работать. Природной гибкости у вас, я по классам вижу, много. Суставы раскрыты и хорошо проворачиваются – широкий диапазон движений у тела. Серьезные мышечные зажимы появляются, когда мы либо постоянно сидим или много стоим неправильно, или почему-то неосознанно напрягаем какую-то зону. – Инструктор задумалась. – У меня была ученица, которая живот всегда держала в напряжении, никак не могла расслабить, даже в шавасане. Не специально, а подсознательно. Сражались мы с ней с этим животом, сражались, а потом поговорили как-то, выяснилось, что она росла в неблагополучной семье. Отец пил и оплеуху мог запросто отвесить, и она привыкла с детства сжиматься. Живот ведь самая уязвимая зона, здесь нет ребер, нет защиты. Вот она и сжимала мышцы пресса и так привыкла, что годы спустя расслабить не могла.

– Так и не может?

– Может теперь, – инструктор кивнула. – Мы с ней на дыхательные практики переключились, абдоминальное дыхание очень помогло и «Надишодана». Не сразу, конечно, но постепенно. Когда приходит осознанность, все можно отпустить.

Тамара задумалась.

– Меня никто в детстве не бил, – сказала она. – Зачем же я сжимаю?

Инструктор улыбнулась с сочувствием.

– Здесь можно по-разному работать. Можно через психологию – понять, от чего вы зону сердца защищаете или где чувствуете угрозу. Но можно и просто через йогу, через практику. Выполняйте больше прогибов, больше практик на раскрытие грудного отдела. Я советую через практику попробовать, потому что психология, она все-таки от ума и через ум работает. А ум – такая штука, в чем угодно себя может убедить, а уж кругами нас водить и вовсе мастер. А тело не лжет, просто работает. Так, может, и медленнее, но точно эффективно.

– Спасибо, – кивнула Тамара. – Я попробую.

Она не сказала инструктору, конечно, от чего прячет сердце. Не потому, что не доверяла, а потому что и сама не хотела об этом думать, признаваться себе самой. Лучше через йогу, подумала она. Медленно, но верно. И когда время придет, она будет готова. В практике часто было так – она внезапно ставила тебя перед фактом, что ты готов, игнорируя просьбы ума об отсрочке, игнорируя страх. Ты готов – и практика не оставляет тебе шанса отсидеться, остаться на, может быть, не слишком комфортной, но привычной позиции.

Йога, как река, сдвигает с насиженного места даже камни рано или поздно. Для их же блага, разумеется.

И если Тамара выстраивала свои практики так, чтобы прогибов в них было поменьше, стараясь этого как бы не замечать, – рассказывать об этом кому-то было совершенно необязательно.

Они пересеклись в том месте, где рано или поздно встречаются друг с другом все женщины офиса – в женском туалете. При виде Тамары Катя застыла, как пойманный в ловушку зверек, руки замерли, запутавшись в шелковом шарфе, который она никак не могла завязать к своему удовлетворению.

– Добрый день, – поздоровалась она неестественно высоким голосом.

Тамара улыбнулась, стараясь улыбкой передать, что не представляет собой угрозы. Как там говорится про леопарда и его пятна… Эх. Но попробовать стоило.

– Добрый, – сказала она, добавляя мягкости в голос. – Вы Катя, я не ошибаюсь? Наш самый многообещающий аналитик?