– Да, хорошая девочка, – сказала вместо этого она, наблюдая, как Катя-новый-аналитик споткнулась в очередной раз, зацепившись за кабель острым носком туфли. Просто полоса препятствий эти кабели по всему полу. Айтишники еще неделю назад обещали все убрать в короба, так и не собрались. Придется напомнить, пока половина офиса себе ноги не переломала. – Зря только ты ее в это болото отправил. Она пока свеженькая, незашоренная. Пара месяцев с ними – и будет как все.

– Слушай, у нас прекрасные рисечеры. Что ты на них зуб точишь?

Она нетерпеливо повела плечом.

– У нас рисечеры, которым ничего не интересно. Ты когда-нибудь видел ученого, которому ничего не интересно? Это не ученый, а так, бюрократ. Я тебе давно говорю, их там всех встряхнуть пора, а ты их все по шерстке гладишь. Ну ладно, дядя у Пашковой твой друган, но свежую кровь-то им зачем скармливать?

– Ну, а куда ее? – Нахмурившись, Алексей переключился в деловой режим и выпрямился в кресле. – Тебе лишний аналитик не нужен, у тебя полный штат.

Тамара пожала плечами.

– Умному человеку всегда место найдется.

В общей комнате Катя встала было со стула, но тут же села обратно, зацепившись юбкой за выступ подлокотника, отцепила, встала, не удержала равновесие и снова споткнулась о тот же провод.

– Умному, – усмехнувшись, протянул Алексей, наблюдая, как Катя, красная до ушей, скованной походкой направляется к принтеру. – Тут вопрос, как она и до сих пор жива с такой сообразительностью. Хотя не могу не признать, то, что она именно тебе подражает, все-таки очко в пользу интеллекта.

Тамара покачала головой, но ничего не сказала, оставив без внимания лесть и не отвечая на критику. Она посмотрела на слипшиеся пластыри на Катиных лодыжках, сквозь которые проступала кровь, и перед глазами у нее встали сухие, но такие говорящие строчки из резюме: «Диплом бакалавриата с отличием», «Магистратура с отличием», «свободный английский», «разговорный испанский». Сервантеса читала в оригинале. Тамара вздохнула.

– Ты по делу пришел или так, развлекаешься?

Он моментально забыл о Кате, вытянулся в кресле чуть не в стойку, как пес, которого позвали на прогулку.

– Хотел тебя увидеть. – Он улыбнулся, но неуверенно, пытаясь угадать ее настроение.

Тамара посмотрела на него задумчиво. Он редко позволял себе личные моменты на работе, слишком полным был его рабочий график. По ее опыту, это означало, либо что его день складывался очень хорошо, либо что он хотел отвлечься от стрессовой ситуации любыми способами хоть на какое-то время. Он не был небожителем, но на свете было не так много вещей, способных заставить Алексея Капотина ощутить на себе давление стресса. Ее взгляд задержался на его плечах, слишком нарочито расслабленных. Она откинулась на спинку кресла, без труда удерживая его внимание.

– Мы же вечером увидимся, – произнесла она, добавив в голос несколько капель обещания. – А сейчас мне нужно работать.

Он развел руками, улыбаясь.

– Я тебя разве отвлекаю?

Она выпрямилась в кресле, перевела взгляд на монитор.

– Отнюдь. Но если бы я хотела быть живой картиной, я бы согласилась участвовать в перфомансе, когда Слава просила. Не могу вспомнить, какая у нее была тема… Кажется, «Фрукты и девушки», что-то про историю страсти. Или «Дикие цветы и дикие девушки»? Надо уточнить, а то, может, зря отказываюсь.

Как и ожидалось, он скривился.

– Ты нарочно это сейчас сказала, чтобы отбить у меня аппетит.

– Ты обедаешь с Гашинским, у тебя и так нет аппетита.

– Ну вот, а теперь совсем нет. Одни панк-натюрморты перед глазами.

Она улыбнулась и не ответила, но про себя довольно кивнула. Он выглядел сейчас гораздо больше собой, чем минуту назад.

– Как бы меня ни радовали твои страдания по искусству, мне нужно утвердить две стратегии, – сказала она. – Дверь вон там.

Он встал, изобразил, что нахмурился.

– Как грубо. Я пожалуюсь на тебя руководству.

Она засмеялась.

– Да, и заодно передай ему, что он пропустил пятнышко под подбородком, когда брился утром.

Он состроил гримасу.

– Я опаздывал.

Что само по себе тоже было нехарактерно, но Тамара решила, что дальнейшее уточнение обстоятельств можно отложить на потом. Алексей был человеком прямолинейным и удивительно честным. Если бы проблема была серьезной, он бы сказал. Или скажет еще в свое время. Ему можно было доверять.

– Ну вот, и сейчас опоздаешь, если не поторопишься. Останется третий раз – и выбьешь страйк.

– Ладно, ладно, – он вскинул руки, сдаваясь, отступая к двери. Ухмыльнулся. – Знаешь, для человека, который отчаянно сопротивлялся каждый раз, когда его хотели повысить, ты удивительно любишь командовать. – Он поймал ее взгляд. – Все, все, ушел.

Тамара подождала, пока дверь за ним закрылась. Невольно вспыхнувшая улыбка медленно сошла с лица.

Она не любила служебных романов и никогда их не искала, но они следовали за ней всю жизнь. В какой-то момент она поняла, что, если революцию нельзя подавить, ее нужно возглавить, и сама встала за штурвал, выбирая, к каким берегам направить корабль. Это дало ей ощущение контроля, она перестала наконец чувствовать себя жертвой обстоятельств – хотя бы в одном этом аспекте. Ее новое положение было где-то даже приятным, хотя в довесок к свободе выбора добавилось ощущение, что она постепенно становится злодеем в собственной истории – настолько легко давались ей ее победы.

Она долго держала Алексея на расстоянии, хотя и знала с самого начала, к чему все идет. Но если желание и восхищение других не вызывало у нее ничего, кроме раздражения, уважением она дорожила. Она работала много, работала честно и с удовольствием, и, если владелец бизнеса нанял ее не за экспертизу, а за красивые глаза, его ждал большой сюрприз. К чести Алексея, он воспринимал свой бизнес слишком серьезно, чтобы заполнять ключевые посты красивыми мордашками, и поначалу с пониманием относился к ее позиции. Однако по мере того, как время шло и работа Тамары говорила сама за себя, он начал терять терпение.

«Слушай, ты уже все всем доказала, – сказал он после того, как она привела в компанию пятого крупного клиента. – Мне уж тем более, хотя мне и не надо было ничего доказывать, я с самого начала знал, что ты сила. Почему, как ты думаешь, я переманил тебя от Улановой? Она до сих пор мне за это мстит при каждом удобном случае. По-моему, единственный, кто сомневается в твоем потенциале, – это ты».

Это была единственная тема между ними, которая могла привести к размолвке. Они не ссорились – Тамара была не из тех женщин, которые ссорились. Когда она видела, что продолжать разговор бессмысленно, что дальше – только обидные слова и упреки, она говорила: «Давай сделаем паузу». Все ее любовники в скором времени начинали ненавидеть эти три слова и бояться их гораздо больше, чем более распространенного: «Ты сломал мне жизнь, скотина!» Потому что после «Давай сделаем паузу» следовала бездна тишины. Тамара уходила или выставляла любовников за дверь, и невозможно было предсказать, сколько эта «пауза» продлится. Те, кто, не выдерживая молчания, начинали звонить, атаковать подарками и даже извинениями, кто объявлялся без приглашения, с теми пауза превращалась в тихий, но окончательный разрыв.

– Знаешь, ты когда-нибудь допрыгаешься, – сказала ей как-то Наташа в перерыве между второй бутылкой шардоне и третьим сезоном «Анатомии Грей». Они смотрели его марафоном, растянувшись на Наташиной кровати, пользуясь каникулами Наташиных детей. – У нас сама знаешь как. До тридцати замуж не выскочила, все – ты лежалый товар, перестарок. Я знаю, ты думаешь, к тебе это не относится, но, черт, ворожея ты моя дорогая, тебе уж скоро сорок. Хватит мучить мужиков. Выбери уже одного и живи спокойно. Чего ждать-то?

– Я уже была замужем, – монотонно сказала Тамара. – Мне хватит.

Наташа закатила глаза.

– То есть ты всю жизнь намерена по Павлу убиваться? Он не оценит, ты знаешь. Где бы он ни был.

Тамара промолчала.

После паузы Наташа сказала:

– Надеюсь, Коля мой с ним там, где-нибудь. Надеюсь, они-то хоть вместе. Совсем ведь мальчишки были, господи. Меня Ника на днях спрашивает: «Мама, а что на самом деле бывает после смерти? Не как ты в детстве говорила, а на самом деле?» А я откуда знаю, что ей сказать.

– А что ты им в детстве говорила?

– Ничего, – вздохнула Наташа. – Говорила, что смерть случится очень-очень нескоро и незачем волноваться раньше времени.

Тамара почему-то засмеялась.

– То есть сейчас ты говоришь, что пора? Начинать волноваться?

Наташа нахмурилась, посмотрела на нее недовольно.

– Не передергивай, а? Я же серьезно.

Тамара погладила ее по руке.

– Прости. Мне просто трудно воспринимать смерть серьезно. Не в том смысле, что это шутка, а как-то… Не знаю. После Паши, после того, как они погибли, все как будто уже случилось, понимаешь? Я как будто вместе с ним умерла тогда, только тело почему-то здесь забыли. Я знаю, это не то же самое, но я как будто уже умерла один раз. И после этого страха нет. Я тоже не знаю, что там и есть ли там что-нибудь вообще. Но я больше не боюсь, хотя, может, и надо.

Наташа слушала молча и долгое время ничего не говорила, бездумно глядя в пространство. Наконец, она пошевелилась, словно выбираясь из-под паутины сна, и растянулась на кровати, положила голову Тамаре на живот.

– Надо было их к маме в деревню отвезти, – глядя в экран, сказала она. – Там бы Мама Люба им все объяснила про Бога и ангелов и как хорошие дети попадают в рай.

– Ты сама-то веришь в ангелов? – спросила Тамара, пропуская сквозь пальцы тонкие светлые пряди подруги. – Тебе вот в детстве мама объясняла, и что? Ты веришь?

– Не знаю, – голос Наташи сделался небрежно равнодушным. – На каком-то уровне, наверное, верю. В церковь хожу. Ну, окей, захожу. Бывает. Но это как-то отдельно, понимаешь? Церковь и ангелы – отдельно, а Колька мой – тоже совсем отдельно. Я не люблю про это думать, – добавила она почти обиженно, тоном точь-в-точь как у Ники. – Только надеюсь, что хорошо ему там, где бы он ни был. Потому что должно же быть хорошо, правда? Иначе зачем все это.

Тамара молча гладила ее по волосам, пока на экране чрезмерно привлекательные доктора решали свои любовные и изредка карьерные проблемы.

Возможно, Наташа была права. Возможно, Тамара слишком задержалась в статусе горюющей вдовы. В конце концов, даже с момента этого разговора прошло уже два года, а от самой трагедии ее и вовсе отделяло почти пятнадцать лет. Из всех ее знакомых сейчас одна только Наташа знала всю историю; большинство же людей, с которыми она общалась каждый день, и не подозревали, что в ее прошлом были такие страницы.

Ощущение времени – невероятно странная штука. Они познакомились, когда Тамара была на третьем курсе института, и были они удивительно, шокирующе юными. Ей казалось, что невозможно быть таким юным, что так бывает только в кино или во сне. Между прошлым и настоящим – вечность, но в то же время – только миг. Кажется, что все это было только вчера. Стоит только оглянуться через плечо, и ощутишь аромат фиалок, которые он принес на первое свидание, увидишь краешек скромного свадебного платья, почувствуешь, как подгибаются коленки от внезапного звонка телефона в тихий субботний вечер. «Тамара Константиновна Авдеева? Супруга Павла Ивановича Авдеева? С сожалением вынуждены вам сообщить…»

Только вчера, только вчера. Неужели прошло уже пятнадцать лет? Да когда же, как же они пробежали?

Отражение в зеркале здесь едва ли помощник. Кожа гладкая, как у девушки, едва-едва обозначились морщинки. Те же скулы, тот же нос, те же глаза… Хотя вот, пожалуй, глаза все-таки подсказывают, не дают забыть.

Она вспомнила, как дразнил ее за эти глаза учитель в Индии. «Лед на себе таскаешь, – смеясь, говорил он, тыкая пальцем над каждой бровью. – Здесь килограмм. А здесь два. Таскаешь, таскаешь. Брось уже. Вам, белым женщинам, худеть все время нужно, вот и похудей вот тут. И вот тут. Горе много весит».

Тамара невольно улыбнулась, вспомнив первую свою незапланированную поездку в Индию. Случайная ее компаньонка сбежала, едва увидев вместо душа в ванной ведро для горячей воды. Из-под него радостно выбежал таракан и, расправив крылья, пошел на взлет. Тамара и сама не понимала, почему осталась. В номере – одно название, что номер – невыносимо жарко, еле-еле работает вентилятор, постельное белье с дырками самых невообразимых форм, по стенам шуршат гекконы, а из-за стены доносится храп соседа по этажу. Воздух тяжелый от влаги джунглей, от ароматов благовоний, специй и коровьего навоза. Вода из крана льется слегка зеленая. На двери нет замка. Окна без стекол затянуты москитной сеткой, и москиты поют свои заунывные напевы, не умолкая, особенно усердствуя после захода солнца. По крыше то и дело дробью бьет дождь, превращая удивительно красную дорожную пыль в густую грязь. Все это никак не перекликалось с описанием «расслабляющего йога-ретрита в тихом уголке прекрасной Индии».

Подруга, которая и была инициатором поездки и с которой предполагалось делить номер, развернулась на пороге, подхватила забрызганный грязью чемодан и помчалась догонять только что отъехавшее такси с прытью, удивительной для миниатюрной девушки, которая провела пятнадцать часов в дороге. А Тамара – Тамара осталась. Она и сама не могла сказать, почему. Не то чтобы условия чем-то ее прельщали, но в ее угнетенном состоянии она восприняла их совершенно спокойно, приняв как данность. Она большую часть суток провела в пути, а на ногах – еще дольше, и мозг отказывался думать, а хотел только спать. Она успела купить бутылку воды, выпить большую ее часть и добрести до кровати.

Она была тогда, конечно, сильно моложе, ей только исполнилось двадцать девять. После смерти Павла прошло два года, которые она провела словно в каком-то забытьи, совершая движения по инерции, мало отдавая себе отчет в своих действиях.

Жизнь превратилась в механический повтор необходимых действий: встала, умылась, оделась, поела, пошла на работу, вернулась, повторила все в обратном порядке. День за днем, месяц за месяцем.

Наташа ругалась на нее страшно, злилась за неспособность взять себя в руки. Перед Наташей было стыдно, но от нее было легко прятаться – у Наташи, в отличие от Тамары, осталось на руках двое маленьких детей. Ей было не до того, хоть она и старалась, натравливала на Тамару всех оставшихся знакомых и подруг, потому что ей было страшно.

Тамаре и самой было страшно иногда, потому что мысль, что можно просто все закончить, была слишком естественной, слишком легко приходила на ум, слишком удобно убаюкивала, потихоньку разрушая волю. Тамара знала, чего боится Наташа, и этот страх, это нежелание, несмотря ни на что, причинять близкому человеку еще больше боли, удерживало ее на краю в те обманчиво тихие вечера, когда навязчивые мысли подступали слишком близко.

Индийское утро было ярким и громким. С пяти часов утра с кухни доносился лязг кастрюль и тяжелых чугунных сковородок и громкие голоса женщин, готовивших завтрак. В храме Шивы Разрушителя за поворотом дороги шла утренняя служба, и звучали непривычно шершавые, но певучие слова санскрита. С южной стороны, издалека, ветер доносил звуки утренней молитвы с верхушки минарета. Разные религии окружали здесь со всех сторон, и Тамаре показалось спросонок, что она попала в какой-то совершенно другой мир, полусказочный, полуиллюзорный, в котором, выйдя за порог, можно нос к носу столкнуться с героем древней легенды и где персонажи эпосов продолжали жить бок о бок с обычными людьми. Из кармана пластикового дождевика, который она оставила накануне за порогом, выпал, громко вереща, бельчонок. Едва оказавшись на свободе, вскарабкался по плечу, перескочил на стену балкона, а оттуда – на ближайшее дерево и скрылся в листве, не попрощавшись. Тамара оторопело посмотрела ему вслед и улыбнулась – неуверенно с непривычки, почувствовав себя совсем немного Белоснежкой.

На кухне ее встретили две пожилые женщины в удивительно красивых сари. Обе улыбались приветливо и тут же налили ей маленькую чашку горячего чая с молоком и травами. Они знали всего несколько английских слов, но многого и не требовалось для короткой беседы: «Откуда?» «Сколько лет?» и такого навязчивого и бестактного на Севере, но такого естественного в Азии – «Замужем?». Удивительно, но Тамара, привыкшая вздрагивать при звуке последнего вопроса, вдруг совершенно спокойно покачала головой, только улыбка вышла слегка грустная. «Хорошая, – сказала одна, одобрительно глядя на Тамару. – Очень красивая». «Но грустная, – сказала вторая. – Надо замуж». Тамара покачала головой, но почему-то засмеялась. Женщины засмеялись вместе с ней. «Сейчас иди, – сказала одна, забирая у нее пустую чашку. – Сейчас йога».

Тамара отправилась по территории искать йога-зал по мокрым от росы тропинкам. Она никогда раньше не занималась йогой и мало что о ней знала. Как она вообще здесь оказалась?

Йога-зал вырос перед ней внезапно – некрасивое строение на сваях без стен, москитная сетка натянута между опорами, которые поддерживали крышу, крытую пальмовыми листьями. Единение с природой здесь точно не было красивым маркетинговым обещанием. На крыльце возле входа – ассортимент шлепанцев и сандалий. Тамара быстро скинула свою обувь, аккуратно поставила в стороне, чтобы легко было запомнить, и, приподняв занавеску, вошла в зал.

Это было небольшое пространство вытянутой овальной формы, с ровными деревянными полами, гладкими от времени. В центре у противоположной от входа стены на коврике сидел, скрестив ноги, учитель – поджарый мужчина лет пятидесяти на вид, одетый в традиционную набедренную повязку и улыбавшийся так, словно сегодня был самый счастливый день в его жизни. Перед ним на таких же тонких, видавших виды ковриках из какой-то странной дерюги располагалось человек пятнадцать – все европейцы по виду, взъерошенные с дороги, бледные от недостатка сна, с недоверчивыми от волнения глазами. Когда Тамара вошла, многие обернулись, но только на мгновение, и она моргнула с непривычки, и только тогда сдвинулась с места, когда занавеска снова приподнялась, пропуская внутрь еще одну припозднившуюся гостью. Они машинально улыбнулись друг другу, и Тамара последовала за ней к стойке с ковриками в углу. Девушка захватила себе еще и странную плоскую подушку с соседней полки, и Тамара, подумав, сделала то же. Она постелила коврик позади всех, не желая нарушать спокойствие ранее прибывших, но, к ее удивлению, другие ученики тут же и без подсказки подвинулись, создав пространство еще для двух ковриков в центре. Эта неожиданная и непрошеная доброта от совершенно незнакомых людей вдруг растрогала Тамару чуть не до слез, и она опустилась на свою подушку неловко, едва ли не впервые в жизни ощутив свое тело странно тяжелым и несговорчивым.

Учителя звали Мастер Биту, и он начал класс с немедленного погружения в медитацию. Тамара имела о медитации самое поверхностное представление – так, слышала что-то про состояние, похожее на транс, и что это как-то связано с религией. Но все оказалось намного проще: сиди и наблюдай за своим дыханием.

«Только одна забота у тебя сейчас, – долетал из темноты удивительно веселый голос Мастера Биту, который с какой-то особенной радостью сдабривал щедрым индийским акцентом английские слова. – Следи за твоим вдохом. Следи за твоим выдохом. Вдох и выдох. И больше ничего».