Расположив его к себе таким вот незатейливым образом, Лилит рассказала о том, что сама приехала в Гейдельберг всего на четыре дня и со словами: «И представляете, какая со мной приключилась история!..» поведала, что заблудилась в ночном городе и даже не знает, где взять такси. Дальше ничего уже не надо было делать самой. Продавец вызвал из подсобки двух племянников, и два прекрасных юноши с миндалевидными глазами и безупречными чертами смуглых лиц выслушали его приказание. Черноволосые красавцы сопроводили Лилит Ханум до стоянки такси, провели переговоры с водителями и со словами: «Мы нашли вам земляка, он вас не обидит» – бережно передали ее с рук на руки седовласому персу, уроженцу Тегерана, потому что урмийцев, увы, среди таксистов не нашлось. С таксистом разговор шел уже о цветах, произрастающих в Иране, и о фламинго, гнездящихся на берегу озера Урмия. На полпути он растрогался, прослезился, выключил счетчик и довез Лилит до гостиницы за полцены, хотя добиться такой экономии у нее и в мыслях не было.

Оказавшись в номере, Лилит положила сумку на кровать и в недоумении сказала сама себе:

– Не понимаю, и за что некоторые так не любят мигрантов?! Милые же люди…

– Ага, как же! – раздался из сумки чей-то голос. – Понаехали тут да еще понарожали детей своих черных! Скоро нам, немцам, некуда будет от них деться!

Голос был странный, какой-то мультяшный и произносил русские слова с легким акцентом. Лилит подумала, что, наверное, случайно включила звуковой чат в мобильнике, и полезла было в сумку за телефоном, как вдруг кто-то не больно, но чувствительно укусил ее за палец. Лилит взвизгнула от неожиданности, выдернула руку из сумки и увидела, что на пальце, болтая в воздухе задними лапками, висит потешный лягушонок, резиновый, в игрушечной короне на голове, но вполне живой.

– Я выпила всего три стакана рислинга! – в панике завопила Лилит Ханум.

Лягушонок разжал челюсти и прыгнул на кровать.

– Да хоть десять! – сказал он.

– Ты… разговариваешь?

– Еще бы! Еще как разговариваю! Мой родной язык немецкий, но я знаю польский, русский, литовский, шведский, английский и, как всякий дворянин, прекрасно владею французским.

– Ух ты, говорящая лягушка!

– Принц, а не лягушка! Тебе же сказали, что я заколдованный немецкий принц. Я уже тысячу лет жду, когда меня полюбит женщина и поцелуй любви развеет чары. Ах, с какими женщинами у меня были отношения! Графини, герцогини, придворные дамы… Даже одна августейшая особа, имя которой я не решусь упоминать. Правда, все они были меня недостойны и ни с кем я так и не поцеловался. М-да…

Сидя на кровати, он осматривал Лилит Ханум с головы до ног тем самым специфическим мужским взглядом, который так бесит женщин.

– А теперь, значит, ты… Как жаль, как жаль… – пробормотал он.

– Чего жаль? – с угрожающей ноткой в голосе произнесла Лилит.

– Жаль, что заклятье таково: я не могу выбирать женщин сам, меня должны подарить, я должен влюбить в себя хозяйку. Уж тебя бы я точно не выбрал!

– И почему же? – С этими словами Лилит вытащила из-под покрывала подушку.

– Потому что я не люблю черножо… АААААА!

Он не успел договорить обидную фразу: подушка опустилась на его голову, скрыла его под собой, не причинив, впрочем, никакого вреда. Секунду спустя перепуганная зеленая мордочка высунулась из-под подушки, карие глазки заморгали, и лягушонок неожиданно робко спросил:

– Кажется, фрау, я был недостаточно толерантен?

– Я бы сказала, ты был откровенно хамоват. Ни один немец из тех, с кем я общалась за всю свою жизнь, не позволял себе подобных высказываний ни в чей адрес, тем более в мой! Ты же представитель культурной европейской нации!

– Прошу меня извинить и больше не бить подушкой.

– А почему? По-моему, удар подушкой куда лучше поцелуя, вон каким ты сразу стал вежливым.

– Осмелюсь напомнить о том, что в Германии есть законы касательно жестокого обращения с животными…

– А насчет дискриминации по цвету кожи ягодиц законов нету, что ли? – елейным голоском осведомилась Лилит Ханум. – Я был неправ, приношу свои извинения.

– Извинения приняты.

– Поймите меня, я встревожен нынешней миграционной политикой Германии… Ну и я в принципе плохо знаком с культурой народов Ближнего Востока, поэтому все, что я увидел этой ночью из вашей сумочки, потрясло меня до глубины души и напугало.

– Ну что же, милый мой, – злорадно произнесла Лилит Ханум, – у тебя впереди еще много времени на то, чтобы вплотную познакомиться с культурой народов Ближнего Востока.

– Это как? – Лягушонок насторожился.

– Да очень просто. Скоро конференция закончится, и ты поедешь жить ко мне, на самый что ни на есть настоящий Ближний Восток, в республику Кярманистан, что граничит с Турцией.

Из зеленого лягушонок стал бледно-салатовым.

– Я надеюсь, уважаемая фрау шутит?

– Отнюдь, милое земноводное, отнюдь. Подозреваю, что Всевышний послал меня тебе с целью отучить от ксенофобии.

– О, как жестоко я наказан!

Лягушонок действительно выглядел убитым горем, и Лилит Ханум пожалела его, усадила на ладонь и погладила.

– Не печалься, Генрих, ты многого не знаешь о Востоке. Ты увидишь, что люди там такие же, как и везде, и среди них больше всего хороших и порядочных. Я уверена, тебе понравится.

Генрих быстро успокоился: видимо, зачарованный принц был чувствителен к женской ласке. Он умильно посмотрел на Лилит Ханум и с робкой надеждой произнес:

– А ты будешь для меня каждый день танцевать соблазнительный танец живота?

– Ишь, размечтался! – расхохоталась Лилит Ханум. – Обойдешься!

Так они и подружились. На следующее утро Лилит Ханум взяла Генриха с собой на конференцию, а через день – на экскурсию, чтобы он мог насладиться последними днями европейской жизни.

И вот наконец настала пора отправляться в Стамбул, а оттуда в Шахину. Пока Лилит Ханум собирала вещи, лягушонок устроил долгий плач на тему «Прощай, Европа, прощай, цивилизация, мне предстоит жить в глинобитной хижине в пустыне среди змей и скорпионов, придется забыть о комфорте, мыться песком и довольствоваться обществом погонщиков верблюдов». К тому моменту, как настала пора ехать на поезде во Франкфурт, а оттуда в аэропорт, он уже изрядно утомился страдать.

По дороге на вокзал Лилит Ханум заехала в кебабную «Вавилон», где выпила чашку черного чая с немыслимым количеством сахара. Генриха она посадила в карман, где он прикинулся резиновой игрушкой, что привык делать в любой непонятной и опасной ситуации: не в меру колоритных работников кебабхауса он побаивался. Там, в кармане, Генрих и заснул, причем так крепко, что проснулся лишь в Шахине, когда Лилит Ханум уже устроилась поудобнее на заднем сиденье такси. Высунув любопытную мордочку и поглядев в окно, Генрих увидел новое современное здание аэропортового терминала, стоянку автомобилей, аккуратные клумбы на газонах и ряды солнечных батарей. Такси вырулило на трассу и помчалось в направлении города.

Подавать голос и спрашивать, где именно он сейчас находится, Генрих не решился, ибо знал, что впереди его ожидают жуткие приключения на таинственном Востоке, душные караван-сараи, переходы с купеческими караванами через горы и пустыни, словом, все, о чем он читал когда-то в сказках «Тысячи и одной ночи». К тому же на Востоке орудовали разбойники или, как их называют нынче, террористы, и – кто знает! – не была ли связана с ними фрау Лилит?

То, что сейчас Генрих видел из окна, выглядело более или менее пристойно: многоэтажные здания, похожие на виденные им в Восточной Европе, рекламные щиты с надписями на незнакомом языке, указатели, дублированные латиницей. Выглядело это небогато, но добротно, как в былые времена в ГДР или Польше.

Машина стала подниматься все выше и выше в гору, и Генрих, потеряв равновесие, свалился в темный, пахнущий французскими духами карман пиджака Лилит. Когда хозяйка наконец извлекла его на свет божий, он увидел симпатичную, хоть и не до конца отделанную виллу – двор, просторный новый дом с недокрашенными потолками – и спросил:

– Это мы где?

– На том самом Ближнем Востоке, милый Генрих. Тебе предстоит здесь жить долгие годы. А это мой дом.

– А тут электричество есть?

– А как же! Есть, и вайфай имеется, если тебе он нужен. Недавно провела.

– И вода в кране?

– А ты собрался на колодец ходить? Серьезно?

– Нет, ну мало ли…

Генриха ждала масса удивительных открытий: никаких верблюжьих караванов здесь не было уже лет сто, люди носили европейскую одежду, разве что чуть более яркую и кричащую, женщины в чадрах встречались реже, чем в Гейдельберге, и на них смотрели с куда более неприкрытым интересом, чем в Германии, и ни в каких благах цивилизации недостатка не наблюдалось. Разве что в массе своей люди были победнее и последствия недавних войн и разрухи устранены не полностью. Но в целом тут жилось не хуже, чем когда-то в Варшаве, где Генриха так и не поцеловала одна слишком гордая полька. Впрочем, о своих бывших Генрих быстро отучился вспоминать, так как Лилит при первом же упоминании о польской гордячке сразу попросила его найти логическую связь между двумя фактами: а) она ужасно ревнива; б) декоративные подушки в ее спальне довольно тяжелые. Генрих без труда решил сию задачку, ибо в юности обучался формальной логике.

С тех пор они сосуществовали мирно, иногда беззлобно поругиваясь, и со временем их отношения все более и более стали походить на родственные. Лягушонок перестал звать хозяйку «фрау Лилит» и перешел на «ты», а также подружился с рыцарями Круглого стола, которых говорящая амфибия привела в неописуемый восторг. Они относились к лягушонку с отеческой нежностью, а Овейн как-то раз наловил ему на десерт кузнечиков. Увидев шахинских кузнечиков, Генрих слегка оробел, ибо не привык к тому, что на юге все летающие и ползающие твари отличаются исполинскими размерами. Однако лягушонок оказался все же немного больше шахинского кузнечика и не без труда, но все же смог справиться с угощением.

Несколько раз Лилит Ханум брала Генриха в гости к кузинам, и там он оказывался в центре внимания, его брали на руки, баловали, слушали его рассказы о былых временах, кормили сладостями…

Через несколько месяцев Генрих поймал себя на том, что любит Шахину и ее обитателей, но виду, конечно, не подавал, памятуя о том, что это все-таки далеко не Европа.