Но верил он в это или нет, Юкинари теперь был потомком Великого Дракона и наследником престола. Престола побежденной, обнищавшей, разоренной страны – и тем не менее столько торжественности, как при здешнем дворе, он никогда не видел. При дворе Рюкоку было огромное количество правил, условностей и церемоний: как одеваться, когда говорить, когда молчать… Он запомнил и принял все из них быстро и легко, словно игру или ритуал. Им с братом нашли новых учителей, и он стал учиться еще усерднее, чем в Юйгуе, засиживаясь над книгами за полночь: нужно было столько всего узнать о стране, которая стала теперь его домом… В то же время он не понимал, зачем ему все это. Прежде небольшие детские ритуалы, пускай иррациональные и непонятные окружающим, были направлены на то, чтобы обзавестись друзьями – но ритуалы, которые приходилось выполнять здесь, вовсе не имели смысла, так как при рюкокусском дворе не было никого, кого он мог бы или хотел бы назвать другом. Требования придворного этикета он усвоил лишь затем, чтобы на него обращали поменьше внимания. Все, о чем он теперь мечтал, – стать как можно незаметнее, чтобы о нем забыли. Мысли о собственной нереальности, прежде пугавшие, теперь давали почти что надежду. Оказалось, в чужом преклонении куда больше отчуждения, чем в равнодушии, которое окружало его в Юйгуе. Как глупо было раньше считать себя одиноким! Теперь-то он понял, что такое по-настоящему быть одному. Он мог молчать неделю, и не потому, что хотел, а потому, что, не считая учителей, не с кем было переброситься даже словечком.

Несмотря на то, что Юки теперь жил в настоящей Рюкоку, воображаемая Рюкоку никуда не делась – она продолжала жить в его голове.

Поскольку одиночество с приездом в Синдзю лишь усугубилось, он начал придумывать новых друзей. В воображаемой Стране Дракона у него по-прежнему был только один лучший друг (он считал, что одного вполне хватит: найти того единственного человека, который предназначен тебе судьбой, и разделить с ним все, что у тебя есть, – разве можно мечтать о большем?), но у Юкинари была слишком живая фантазия, чтобы остановиться на этом. Его сильно увлекли истории о Чужих, колдунах из южных степей; в Юйгуе их называли яогуай, здесь – ёкай. Он ни разу не видел никого из Чужих вживую, но говорили, что они всегда выглядят чудно, непохоже на обычных людей – например, у них могут быть глаза и волосы какого угодно цвета. Он услышал, как про одну из наложниц его деда-императора говорят, что в ней – кровь Чужих. Юкинари даже нашел эту девушку, но разочаровался. Она не показалась ему особенно красивой (хотя была до нелепости юна по сравнению с дряхлеющим императором), волосы ее были чуть менее черными и прямыми, чем у большинства людей, но больше он не увидел в ней ничего странного.

А в его фантазиях каких только Чужих не было: с белыми, алыми, зелеными волосами, с крыльями, с чешуей; люди, которые превращались в волков или лисиц, и люди, похожие на больших кошек…

Его лучший друг Дань, придумал Юки, умел зажигать огонь взглядом. (Ему хотелось, чтобы воображаемые брат и сестра тоже что-нибудь такое умели, но, поразмыслив, он решил, что они не могут быть Чужими – они ведь его родня, а сам он обычный человек.)

Был еще мальчик, который умел становиться невидимым (как часто Юки завидовал этой способности!), и девушка с огромными черными крыльями, как у ворона.

Была девочка Мика с короткими волосами жемчужного цвета, похожими на птичьи перышки – она умела останавливать время.

Был юноша по имени Фай Фаэн, старше остальных и самый странный из них всех: очень высокий, тонкий, с зеленоватой кожей и мало походивший на человека. Он умел говорить с цветами и деревьями, убеждать их быстрее расти и плодоносить.

И еще была его невеста – Лунь-хэ, которая видела будущее. Хрупкая девочка в черной одежде с огромными тревожными глазами. Все ее пророчества сбывались, но редко бывали радостными.

Юки, конечно, задумывался о том, что выдуманные друзья заменяют ему настоящих, и что, наверное, это нехорошо, но не мог ничего с этим поделать: настоящим все равно неоткуда было взяться…

Мать и его сестра Маюми теперь жили на другой, женской половине дворца, и он их почти не видел, даже если бы хотел. Дед-император, Ёсихито, казался приятным человеком, но почти не интересовался Юки – или же у него просто не было времени на встречи с ним; да и о чем могли бы говорить мальчик и семидесятилетний старик?

У него остался лишь брат, Юкиёси.

Они никогда не были близки. Юкиёси не то чтобы был неразговорчивым, скорее просто не считал брата кем-то, заслуживающим интереса. Вдобавок он был… недобрым. И мстительным. Когда они еще жили в Юйгуе, Юкиёси не раз подстраивал какие-то пакости другим детям, причем подстраивал хитро, так, что жаловаться на него было бесполезно (и мало кто осмеливался, зная, что Юкиёси жестоко за это отплатит). В те времена Юкинари это даже нравилось: он думал, что брат таким образом защищает их семью от недоброжелателей, но позже понял, что Юкиёси просто нравится быть жестоким. Если Юкинари другие дети сторонились, то Юкиёси они ненавидели, при этом не отказывались принимать его в свои игры, потому что понимали, что, если прогонят, будет только хуже.

При этом Юкиёси, конечно, чувствовал фальшь в их отношении к нему, понимал, что как бы ни старался, он все равно останется в глазах сверстников чужаком – неправильным ребенком из неправильной, презираемой всеми семьи. Это злило его еще больше.

Может быть, он был так же одинок, как Юкинари, только на свой лад.

Как оказалось, Юкиёси очень серьезно воспринял рассуждения отца на тему «Мы от крови Небесного Дракона». Однажды он, разглядывая рисунки Юкинари, спросил его про людей на этих картинках; Юки объяснил, что это его друг и невеста из Страны Дракона, а Юкиёси рассмеялся:

– Разве отец не рассказывал, что у императора Страны Дракона может быть не одна жена, а хоть целая сотня? И друзей у нас будет столько, что не сосчитать: разве кто-то не захочет дружить с принцами?

Юки почувствовал в рассуждениях брата какой-то изъян, но сам так мало знал о дружбе и любви, что не осмелился спорить.

Мысль о том, что когда-нибудь он займет место на троне, принадлежащее ему по праву, крепко засела у Юкиёси в голове. Он единственный по-настоящему радовался переезду в Рюкоку. Мать тысячу раз пожалела об этом решении, потому что мечтала о власти, а вместо этого оказалась заперта на женской половине дворца, точно в клетке. Для Юкинари почти ничего не изменилось, Маюми же была слишком мала, чтобы что-то понять. Но Юкиёси наслаждался каждым мгновением их новой жизни. Красивая одежда, изысканная еда, чужие поклоны и взгляды, полные восхищения и испуга – все это приводило его в восторг. Он видел себя будущим императором, живым воплощением Дракона на земле, – и это чувствовалось в каждом его жесте, в каждой фразе. Лишь одна мелочь портила Юкиёси радость от Рюкоку: Юкинари. Брат, который стоял между ним и троном.

Если бы это Юкиёси, а не Юкинари, был старшим из братьев, может, все обернулось бы по-другому – может, в Юкиёси не было бы этой обиды, зависти, злобы…

А может, и нет.

Все началось с мертвой собаки. Труп попался Юкинари на глаза именно в той части сада, куда слуги и придворные заходили редко, зато и он сам, и брат частенько там играли. Это была рыжая собака с раскосыми глазами жизнерадостной рюкокусской породы. Кто-то отрезал ей уши и хвост – эти места покрывала запекшаяся кровавая корка – и привязал ее к дереву так хитро, что собака не могла ни вырваться, ни перегрызть веревки, а потом ушел, оставив ее умирать от ран, холода, голода и жажды. Юки потрясла не столько смерть собаки сама по себе, сколько то, что чей-то разум придумал такую долгую, мучительную пытку, а после ее воплотили в жизнь. И то, что убийца выбрал жертвой не равного, не того, кто мог дать отпор, а слабое, дружелюбное, доверчивое существо – вот это было пакостнее всего.

Он закопал собаку. Была зима, и земля оказалась мерзлой, твердой, почти как камень, но с помощью большой ветки Юки удалось вырыть некое подобие могилы; когда он затащил туда собаку, оказалось, что места слишком мало. Он забросал собаку все той же твердой холодной землей и сухими листьями, но труп так и не удалось прикрыть полностью. Однако он решил, что это все же лучше, чем ничего.

Юки, конечно, не был уверен, кто именно это сделал, но у него были кое-какие подозрения.

Он стал замечать, что Юкиёси часто бывает жесток со слугами. Те, кто осмеливался перечить принцу или даже посмотреть как-то не так, жестоко за это расплачивались. Юкиёси быстро понял, что больше нет необходимости скрываться, как прежде в Юйгуе, и наносить удары врагам исподтишка: теперь он мог позволить себе быть каким угодно взбалмошным. Пока что он, конечно, оставался всего лишь мальчишкой и никому из придворных всерьез навредить не мог – а если и мог, то, слава богам, не догадывался об этом: сейчас его мирок ограничивался слугами и домашними животными, которых можно было беспрепятственно мучить.

За смертью собаки довольно скоро последовала человеческая. Один из слуг принес Юкиёси остывший чай – страшный проступок. Юкиёси приказал дать ему двести ударов палками. Некоторые могли выдержать двести ударов, но этот слуга умер.

Юкинари тоже присутствовал при этом. Они оба впервые видели смерть. Юкиёси смотрел во все глаза, боясь пропустить хоть миг, и жадно втягивал ноздрями воздух.

Юкинари не хотел признаваться себе, но после этого случая он стал бояться брата. А Юкиёси нашел новое увлечение: стал часто присутствовать на казнях преступников, которые проводили на одной из рыночных площадей в городе, и, видимо, получал удовольствие, глядя на все это.

При встречах брат ничего не говорил ему, только смотрел исподлобья; его взгляд был непонятным, недобрым – и пугал Юкинари. Он пытался заговаривать с братом, но тот в основном молчал или отвечал односложно, всем видом показывая, как ему неприятно общество Юкинари. После нескольких таких встреч он начал избегать брата. Все чаще предпочитал прятаться где-нибудь в саду, лишь бы не столкнуться с Юкиёси.

Все это тревожило его, вырывало из фантазий, заставляло думать о реальности, а как это поправить – он не понимал.

Скоро каждый слуга знал, как страшен в гневе юный принц Юкиёси.

Это был не последний наказанный палками слуга. Наказания случались все чаще и чаще, иногда слуги умирали. Юки, конечно, больше не присутствовал на них, он изо всех сил старался даже не думать об этом – но знал, что подобное происходит, и это грызло его.

Хуже всего было то, что эти события меняли Страну Дракона – не настоящую, а ту, которую продолжал придумывать Юки.

Когда он был младше, Страна Дракона из его фантазий была светлым, радостным, волшебным миром, будто бы впитав яркость и жизнь, которых недоставало ему самому. Теперь страна окрасилась в мрачные краски. В Рюкоку, которая продолжала жить в голове Юки, началась война. Туда вторглись какие-то чужеземные захватчики, которые были даже не вполне людьми. Сначала он воображал себя героем и спасителем своей страны, но с каждым днем положение Рюкоку становилось все печальнее.

Юки часто развлекался тем, что совмещал рутинные действия и игру. Это началось очень давно, в Юйгуе, еще до того, как он придумал Страну Дракона. Скажем, он был абсолютно уверен, что очень жирный и старый соседский кот – оборотень-бакэнэко, и часто подкарауливал его, мечтая подсмотреть, как тот превращается или хотя бы ходит на задних лапах. Дом и сад были полны восхитительных и пугающих вещей, которые другие почему-то не замечали. В пепле у очага Юки не раз замечал отпечатки маленьких ног домового, и тот же домовой, без сомнения, разбрасывал и воровал разные мелочи. Кто-то невидимый часто зловеще шуршал камышами в пруду. В сумерках во время снегопада ему несколько раз виделись очертания женской фигуры – может быть, это прекрасная Снежная Женщина пришла, чтобы подружиться с ним и когда-нибудь потом стать его женой?

После того как они приехали в Рюкоку, ему иногда приходило в голову, что он уже слишком взрослый для таких игр, но без них жизнь стала бы совершенно пуста и скучна. Поэтому Юки решил не упрекать себя за это и так вжился в фантазии, что почти перестал отдавать себе отчет. Когда он учил уроки – представлял, что разведывает планы врагов, напавших на Страну Дракона. Прыгая через лужи весной – пробирался через топи, подходя тайной дорогой к одному из вражеских лагерей. Залезая на дерево, представлял, что летит на драконе.

Однажды, когда он пережидал в саду в беседке, чтобы не столкнуться с братом – проще говоря, в очередной раз прятался от него, – и, как обычно, наполовину находился в выдуманном мире, придумывая что-то, ему вдруг пришло в голову, что злыми силами, покушающимися на Страну Дракона, руководит Юкиёси. Раньше казалось, что брату не место в Стране Дракона, но теперь все сложилось. Юкиёси был там (он ведь знал о Стране Дракона – Юки сам рассказал ему), и он оказался злодеем. Именно Юкиёси губил его страну, это было ясно как день.

Юки понял, что ненавидит Юкиёси, а Юкиёси ненавидит его. Для других, возможно, и то и другое давно уже было очевидно, но Юки в то время было сложно понять как чужие, так и собственные чувства.

Правда, что делать с этим новым знанием у него не было ни малейшего понятия.

А что он чувствовал по отношению к остальным обитателям дворца? Раньше Юки не особенно задумывался об этих людях – все были для него одинаково чужими, – но когда начал размышлять и пытаться облечь чувства в слова, то понял, что некоторые из придворных ему нравятся (таких было меньшинство), другие – нет. Но некоторые даже напоминали ему его воображаемых друзей из Страны Дракона – или, во всяком случае, он бы хотел поселить их там…

Прекрасное знание всех уголков дворца и сада и привычка прятаться и передвигаться незаметно, точно призрак, могли бы здорово пригодиться, если бы он хоть немного интересовался происходящими при дворе событиями и секретами, но Юки не интересовался. Впрочем, если он случайно становился свидетелем чужой беседы, то неловкости тоже не чувствовал. Чаще всего он просто оставался равнодушен к тому, что узнавал из чужих разговоров – хотя бы потому, что они его не касались.

Но беседы, которые его касались, тревожили и причиняли неловкость.

Одну такую он подслушал недалеко от стены библиотеки, в обычно довольно безлюдном уголке сада.

Разговаривали двое. Юки показалось, он узнал низкий голос одного из них: это был пожилой генерал Накатоми.

– Говорят, вы были сегодня с государем, когда ему стало нехорошо?

– Да. Это я позвал врача. – Пауза, словно говоривший не был уверен, стоит ли пускаться в откровенность, но в конце концов решился. – Не хочется вас пугать, но все гораздо серьезнее, чем думает большинство обитателей дворца.

– Ничего удивительного. Он уже немолод. Надо начинать готовиться к неизбежному… Позвольте спросить, как вы видите наше будущее? – осторожно спросил первый собеседник.

– Мрачным, – коротко ответил второй и хохотнул. Смех – а больше даже то, что он прозвучал в не очень располагающий к юмору момент, – показались Юки знакомыми. Он не был уверен, но предположил, что второй собеседник – господин Мицунэ, глава императорского архива. – Лично я готовлюсь к ссылке в провинцию, – продолжал архивариус, если это, конечно, был он. – Считаю, мне повезет, если удастся добраться туда живым и при всех данных мне от рождения конечностях. – Снова смех. – Сами знаете, министр Исэ-но Акахито меня… недолюбливает.

– Вы так боитесь левого министра? Сомневаюсь, что он осмелеет настолько, чтобы отсылать неугодных из столицы, даже когда император…

Пауза, которую снова прервал второй собеседник, смешливый, только на этот раз в его голосе проскользнуло легкое раздражение:

– Вам-то бояться нечего, ваша семья всегда была лишь на шаг дальше от Трона Дракона, чем императорская.

– Это тот случай, когда шаг больше целой пропасти…

– А жаль – многие были бы рады видеть вас на этом драгоценном стуле, друг мой.

– Бросьте, если бы вы допускали хоть малую возможность, вы бы не разговаривали об этом со мной. Отец убедил меня выбрать военную карьеру как раз затем, чтобы уберечь от грызни вокруг престола.

– Верно, – сказал архивариус и снова засмеялся. – Ну а что вы сами думаете о нашем будущем, генерал?

– Левый министр и мне внушает опасения, – осторожно ответил собеседник. – За себя я не боюсь, но в руках одного человека не должно быть столько власти. Если, конечно, это не Сын Неба.

– О, у нас целых два будущих Сына Неба, – архивариус усмехнулся с отчетливой горечью. – Безумец и злобный безумец – кого предпочитаете?

– За такие шутки вас и впрямь могут лишить пары конечностей, – предостерегающе сказал генерал. – Я вижу, что принц неглуп, и у него доброе сердце.

– Неглуп? – и снова этот мерзкий, издевательский смех. – Может, и так, но он давно заблудился в закоулках собственной души. Ему бы не помешал врач.

– Тем лучше: если Юкинари сядет на трон, он не будет мешать нам делать нашу работу. Пусть и дальше играет в игрушки и рисует драконов.

– Это было бы прекрасно. Но, думается мне, он недолго проживет. А его брат…

– Ох… Тише, мне не хочется повторить судьбу несчастного Кири.

– Было бы забавно столкнуть мальчишку с министром Акахито.

– Боюсь, это устроить не получится: Акахито уже нашел подход к его матери, вскоре он найдет способ втереться в доверие и к сыну. Это несложно, все, что требуется от Акахито, – вести себя с Юкиёси уважительно и потакать его жестоким капризам. Подобное притягивается к подобному.

Министр Исэ-но Акахито и их мать?.. Юки понятия не имел, о чем они говорят.

– В качестве императора он может стать опасен для нас, а с поддержкой Акахито – вдвойне опасен, – тихо и быстро проговорил первый из собеседников.

– Я и говорю: начинайте готовиться к неизбежному. Откладывайте деньги, пакуйте вещи. Не надо так на меня смотреть: я понятия не имею что делать, поэтому остается лишь несмешно шутить… Ну хорошо. Кто-то должен покончить с ними – это вы хотели услышать?

– С ними обоими. И с министром, и с мальчишкой.

– Но кто осмелится?

Пауза. И уже совсем тихо – Юки скорее угадал слова, чем расслышал – архивариус пробормотал:

– Бедная Рюкоку…