Кейт, 18-летняя молодая женщина, была направлена на прием для оценки ее способности обеспечивать должный уход и защиту ее семимесячной дочери Алане. Девочка была помещена в приемную семью, а ее случай подлежал дальнейшему разбирательству в суде по запросу службы опеки, серьезно обеспокоенной проявлениями физического насилия со стороны Кейт, которая призналась в двух случаях посягательства на дочь. Местные власти рассматривали направление Аланы на удочерение как более предпочтительное решение, нежели ее возвращение на попечение Кейт. Меня попросили посмотреть женщину, чтобы изучить ее личную историю и потенциал для прохождения терапии, которая могла бы помочь ей выполнять материнские обязанности. Ни о какой конфиденциальности речи в данном случае идти не могло, поскольку я обязана была подготовить для суда отчет относительно ее общего состояния, в особенности ее проявлений агрессии, исполнения ею материнских функций и ее способности выполнять соответствующую психологическою работу.

Кейт предстала передо мной уязвимой молодой женщиной, затрудняющейся понять характер и цели процедуры оценки, с общим чувством смятения и дезориентированности. Она выглядела поникшей и растрепанной, была одета в неподходящую случаю грязную одежду. К тому же она предпочла не снимать свою теплую куртку на протяжении всего первичного интервью, несмотря на то что в комнате было тепло; создавалось ощущение, что ей нужно было защититься с помощью одежды, и, похоже, она не в полной мере понимала, как ей позаботиться о себе и реагировать на окружающую обстановку. Ее глупый и неопрятный внешний вид и покрасневшие глаза ассоциировались с образом ребенка, которым пренебрегали, или же со сбежавшим из дома подростком, жившим на улице. Когда я познакомилась с ней, она была на 12-й неделе беременности своим вторым ребенком и только недавно рассталась со своим жестоко относившимся к ней партнером, который являлся отцом ее первенца. Она не знала, кто был отцом ее второго ребенка, поскольку за последний год у нее было несколько случайных сексуальных связей с мужчинами.

Кейт выглядела на несколько лет моложе своего возраста и, казалось, чувствовала себя неловко, не понимая как себя вести. Ее лицо и голос почти ничего не выражали, за исключением случая, когда она разрыдалась, описывая ту крайнюю жестокость, которую в ранние годы проявляли к ней мать, отец и позже отчим. Никто из взрослых в жизни Кейт так и не защитил ее от насилия, вместо этого ее только ругали и обвиняли. Дома она чувствовала себя неугодной и бесполезной. Когда Кейт было 12 лет, из-за кровоподтеков на лице, руках и плохого поведения в школе на нее обратили внимание социальные службы. Родители Кейт расстались за год до этого, и мать начала новые отношения с мужчиной, который за два года до этого был обвинен в сексуальных преступлениях против детей, но осужден так и не был. Кейт считала этого человека своим отчимом и призналась, что она «была от него в ужасе». В конце концов в возрасте 13 лет Кейт забрали у матери и поместили в детский приют.

У нее было два младших брата, которые, несмотря ни на что, продолжали проживать дома с матерью.

Сама мать Кейт имела проблемы с обучаемостью и страдала от депрессии примерно с двадцатилетнего возраста. Первый депрессивный эпизод произошел у нее, когда Кейт было три недели от роду. О том, подвергалась ли она сексуальному насилию в раннем детстве, Кейт вспомнить не могла, но, когда ей было 14, она подверглась серьезному нападению непристойного характера со стороны незнакомца. Она была готова дать показания против напавшего на нее человека, но он умер прежде, чем дело дошло до суда.

Кейт производила впечатление очень травмированного человека; она была эмоционально, физически и сексуально повреждена настолько, что не верила, что что-то хорошее или живое могло в ней выжить. Она боялась того, что было внутри нее, но этот страх вступал в конфликт с непреодолимым желанием выносить свою беременность и стать матерью, хотя у нее, похоже, не было реального понимания, что именно подразумевает под собой подобный опыт.

Кейт ярко описала свое чувство растерянности и страха, которое она испытала во время первой беременности. «Я не знала, что у меня внутри», – объясняла она, продолжая рассказывать, как она при помощи спиц и других острых предметов пыталась на 18-недельном сроке избавиться от нерожденного ребенка. В конечном итоге на 36-й неделе она родила девочку. Во время своей первой беременности она часто попадала в неприятные ситуации, и в медицинских отчетах о ней много красноречивых записей, например, «поступившая пациентка – молодая женщина, кричащая, чтобы из нее вынули ребенка». На протяжении всей беременности она переживала ужас, испытывая четкое ощущение вторжения. На протяжении всей беременности она видела яркие образы чудовищного существа, растущего внутри нее, задавалась вопросом, был ли ребенок в полной мере человеком, и отчаянно хотела, чтобы он поскорее родился, дабы убедиться, что это действительно человеческое дитя.

После рождения дочери и последующих многократных неудачных и ожесточенных попыток побудить себя заботиться о ней Кейт столкнулась с тем, что ей становилось все труднее справляться с потребностями малышки. Когда ребенку было девять дней, Кейт встряхнула и отбросила ее, находя невыносимым слышать ее плач, который она не могла остановить и который явился мощным толчком к пробуждению ее собственных воспоминаний о депривации. Ее нападение на ребенка вновь привлекло к ней внимание социальных служб – на этот раз уже как к матери, ведь она сама только недавно вышла из-под наблюдения опеки. Кейт отметила, что испытала чувство облегчения, когда служба опеки возбудила дело по вопросу ее ухода за новорожденным ребенком, поскольку она осознавала, что не способна справиться с материнством. В этом смысле испытанное Кейт чувство облегчения и ее желание защитить дочь от тех страданий, которые она сама перенесла в детстве, являли собой здоровый и защищающий ребенка аспект ее материнских способностей. Хотя иногда на уровне разума Кейт и осознавала свою потенциальную способность нанести вред дочери, на каком-то другом уровне она могла отрицать свою способность убить и чувствовала себя ограбленной и разъяренной от потери возможности заботиться о своем ребенке. Это явно показывало, как отчаянно Кейт хотела, чтобы кто-то полюбил ее, надеясь, что ребенок удовлетворит эту потребность.

После нападения на малышку ребенка у Кейт изъяли, но вскоре, примерно через пять месяцев после рождения первого ребенка, она забеременела вторым. Мне казалось, что Кейт совершенно не осознавала того факта, что ее считали серьезным фактором риска для ребенка, находящегося на ее попечении, и думала, что встречается со мной для того, чтобы получить «некоторые советы о том, как ухаживать за двумя младенцами». Хотя я неоднократно четко объясняла ей мою роль в сложившейся ситуации, заключающуюся в том, что я должна была подготовить отчет с экспертной оценкой для суда, Кейт, казалось, не понимала этого. Она относилась ко мне с высокой степенью доверия и надежды, что было одновременно трогательным и удручающим. Экспертиза показала, что Кейт, судя по всему, не обладала способностью понимать и удовлетворять потребности своих детей, кроме того, согласно результатам официального тестирования когнитивных способностей, проведенного моим коллегой, у нее были значительные трудности с обучаемостью. Риск, которому Кейт могла подвергнуть своего ребенка в виде пренебрежения его потребностями или нанесения ему физической травмы, был весьма значительным. Таким образом, было выявлено, что единственной надеждой на возвращение дочери Кейт под ее опеку будет получение ими совместной поддержки со стороны опытной приемной матери, которая сможет дать Кейт пример заботы и контейнирования. Подобная попытка уже имела место, когда Алане было три недели, однако решение о приемной семье было отменено по причине крайней зависти Кейт к тому вниманию, которое приемная мать оказывала ее ребенку. Эта зависть была для Кейт непереносимой – она сама жаждала такой материнской заботы к себе. Низкий уровень самооценки Кейт приводил к тому, что, сталкиваясь с критикой, она чувствовала себя настолько опустошенной, что даже малейшие подсказки о том, как ей улучшить свою чувствительность к потребностям малышки, приводили ее в ярость.

Я направила Кейт в местную группу по работе с труднообучаемыми и порекомендовала ей согласиться на психотерапевтическую поддержку, чтобы там ей помогли пережить недавнюю разлуку с дочерью и получить возможность обсуждать способы управления захватывающими ее чувствами безысходности и ярости, которые она направляла как на себя, так и на своего ребенка. Представлялось маловероятным, чтобы Кейт оказалась способна справиться с удовлетворением потребностей своего второго ребенка без помещения ее в поддерживающее и упорядоченное окружение на долговременной основе. Вполне возможно, что и этого ребенка не доверили бы ее попечительству. Это стало бы еще одной существенной потерей для Кейт, не в последнюю очередь потому, что она не хотела бы утратить иллюзию, что ее любят и о ней заботятся.

Как беременность, так и материнство оказались для Кейт переживаниями глубоко тревожными, близкими к ее опыту преследования, разворошившими невыносимые воспоминания и чувства этой одновременно уязвимой и предрасположенной к насилию женщины. Переживаемое ею чувство отчужденности от собственного тела, вызванное беременностью, представляется наглядной иллюстрацией того, как ее скудный опыт получения материнской заботы и опеки лишил ее безопасного ощущения своего женского тела. Во время беременности она воспринимала свое тело как ненадежный и пугающий объект, что отражало ее младенческий опыт встречи с депрессией и эмоциональной недоступностью ее собственной матери. У нее было некое представление, в котором она бессознательно отождествляла себя с нечеловеческим младенцем, который жаждал убить и желания которого, адресованные ее матери, не нашли удовлетворения. Кейт, казалось, была мучима практически психотическим переживанием нереальности и страха перед тем, что происходило с ее телом во время беременности. Для этой женщины, у которой почти не было внутренних ресурсов и интернализированного представления о матери, опыт беременности оказался одним из наиболее труднопереносимых переживаний насилия и преследования.