7.

Очнувшись поутру, я обнаружила возле постели две пары тапочек. Нет, со мной никто, кроме кота, не спал, и ног у меня всего две, не четыре… Недолго подумав, вспомнила, что мне померещился ночной звонок в дверь – я бегала в коридор босиком, и вернулась обратно уже в других тапочках.

«Шизофрения прогрессирует», – печально думала я. И тут раздался реальный звонок: телефонный.

– У аппарата.

– Знаешь, мне так легко представить себе твой сон…

Так по-дурацки начать беседу может только один человек (из мне известных, разумеется). Вадик. Мой бывший муж.

– Вадик, какой именно сон ты имеешь в виду? Откуда тебе знать, что мне снится?

– А еще писатель, – расстроился Вадик, – я ведь о тебе говорю. Как ты лежишь, свернувшись калачиком, и…

– Заткнись, пожалуйста, – сказала я искренне.

Вадик обрадовался энергии в моем голосе. Энергия движет миром.

– Открывай дверь, девушка, я у тебя под окнами. Надо поговорить.

– Говори по телефону.

– Так деньги ж капают!

Шумахер побежал за мной следом, и расстроился, что я направилась не к холодильнику.

Вадик уже стоял на лестничной площадке. Худой, длинный, нескладный. С кривой улыбкой и мимозой в руке. Господи, где он ее выкопал, болезную?

Я погладила желтые пушистые ветки. Холодные! Шумахер неодобрительно выглядывал из-за стены – так что видно было только полморды, как на фото писательниц из новой серии «Вагриуса».

– Здорово, Хаккинен! – радостно сказал Вадик, и Шуми скривился от его глупости. Вадик попытался погладить котишку, но тот увильнул – побежал в сторону кухни. Задал нам обоим верное направление.

Я размахивала мимозой, как веником. Вадик шумно разувался и говорил слишком громко:

– Тут такое дело… Мы с Машкой расстались.

Машка – некогда ближайшая моя подруга, которая полтора года назад решила, что Вадик подходит ей больше, чем мне. Всё это время, по моим представлениям, она должна была почивать на лаврах. Вернее, в супружеской постели с еще не остывшим после моих ласк Вадиком. Пусть так. И спасибо, что хотя бы квартиру себе не забрали.

– Расстались? А как же безумная страсть, перешедшая в ровное теплое чувство?

Вадик ярко покраснел, потому что именно этими словами лечил меня год назад.

– Теперь Машка любит Наташкиного Гришу.

Я в это время набрала в рот воды – некстати, потому что, захохотав, подавилась.

– Ей просто нужно чужое, – сказал Вадик.

– Наконец-то.

– Что наконец-то? – не понял экс-муж.

– Наконец-то до тебя дошло!

– Аня, – грустно сказал Вадик, – не язви. Мне и так больно.

– Больно ему, надо же! И что я должна сделать? – Шумахер в смиренной позе стоял перед холодильником, вознося молитвы Большому Белому Брату, а я накладывала ему в мисочку мясные колобки фарша. Вадик жадно смотрел на мясо. Голодный, наверное. – Пожалеть тебя и пустить обратно? Не дождешься, Вадик! Большее, что я могу для тебя сделать, – это накормить обедом. И только потому, что сама есть хочу.

– Согласен даже на обед, – по его лицу было видно, что он надеялся на большее. И будет надеяться дальше. Такие люди, как Вадик, теряют надежду только вместе с жизнью.

– Ладно, тогда сиди тут и жди. – Я положила заледеневший кусман багрового мяса в микроволновку и нажала кнопку разморозки. Стеклянный круг завертелся, а Вадик пригорюнился в отличие от Шумахера – тот уже слопал свои колобки и победно вылизывал мех посреди кухни. Задняя лапа торчала выше уха – это к плохой погоде. – Мне надо привести себя в порядок. Перевернешь мясо, как пропикает четыре раза.

– Я помню, – Вадик готов был согласиться на что угодно. Сложил ладони лодочкой, пока я снимала кольца с рук. И смиренно подставил эту лодочку мне. Колечки брякнули друг о друга, многие из них мы выбирали вместе. – Теплые кольца, – сказал Вадик. Тон его мне не понравился.

– Ты, Вадик, такой романтичный, что меня сейчас стошнит, – невежливо сказала я и пошла в ванную. Пустила воду, которая захлестала тут же, как из насоса. Она, удивительное дело, даже была горячей. Вода шумела, но жалобное мырканье Шумахера я услышала и пустила его в ванную.

– А я? – страстно спросил Вадик.

– А ты – ставь свою мимозу в вазу!

Шумахер встал на задние лапки и нюхал мыльные кружева, собрав усы в букет. Я сняла пижаму и опустилась в горячую пенную воду.

8.

В дверь колотили, а мне было смертельно холодно. И Шумахер выл волком.

– Аня, открывай!

Вадик?.. Я повернулась на бок и услышала плеск воды. Надо же! Всё еще в ванне. Видимо, пригрелась и уснула. За это время и вода остыла, и Шумахер с Вадиком чуть не рехнулись.

– Не буду я тебе открывать, успокойся, всё в порядке.

Шумахер довольно раздувал крошечные ноздри: по квартире плыл аромат тушеного мяса.

Вадик поспешно снимал фартук. На столе красовались маринованные грибы и домашнее лечо, брынза с оливками и кедровыми орешками и, наконец, две глиняные кружки. Из них валил нешуточный пар – как из люков на Манхэттене, в кино. Грог! Тот самый, что, можно сказать, и сблизил нас с Вадиком десять лет назад. Вино он явно пронес под курткой – у меня дома запасы спиртного не задерживаются. А идею подсмотрел в каком-нибудь глянце. Машка обожает женские журналы.

– Ну и что? – спросила я. – Ждешь, что растаю от умиления и одарю тебя новой порцией своего доверия? А ты будешь стоять смущенно, и скупая мужская слеза прочертит мокрую дорожку по загрубевшей щеке?

– Не щеке, а коже, – обиженно сказал Вадик. Тоже мне, литературный редактор.

– Вадик, не читай ты эти глянцевые журналы – хорошего они тебе не посоветуют. Обед ты приготовил, спасибо, сэкономил время. Давай ешь по-быстрому – и гудбай, у меня много работы.

– Суров ты был! А вон гляди, на какую речь пробрало – не такие уж и дураки в этих журналах пишут. Просто они имеют в виду нормальных женщин, а не ударенных жизнью писательниц.

– Вадька, меня не жизнь ударила, а ты…

Я решила переодеться в нечто подходящее для парадного обеда с грогом. Не стоило, наверное, быть с Вадиком такой резкой. Не важно, что бывший муж – всё равно ведь родной человек. Господи! Десять лет спать рядом, драться из-за лучшей подушки, прятать подарки, чтобы не нашел раньше времени, да просто – любить, а потом: «Аня, я пошел, потому что – Маша». Счастливая Машка, ее хищная рожица, и пустота, умерший телефон, выкуренные сигареты – целыми пачками.

Теперь он приготовил обед, и все?

Я рывком, как в кино, раскрыла дверцы шифоньера. С вешалок упали три кофточки. На помощь явился Шуми. Он мягко запрыгнул в шифоньер и начал теребить лапками кофточки. На борьбу с котом у меня ушло довольно много времени. Потом я подняла одну из кофточек, отряхнула ее от шумиковской шерсти и напялила, застегивая на ходу. Джинсы, и хватит с него.

Вадик сидел у стола сгорбившись.

– Ты не против? Взял посмотреть.

Я обомлела. Он залез в красную сумку и теперь листал одну из Светиных папок.

– Вадик, я всегда категорически против копаний в моих вещах.

– Красиво говоришь! – радостно сказал Вадик и вернул папку на место. – К столу!

Во время еды мы оба молчали, впрочем, у нас и раньше была такая привычка. Мы никогда не жаловались на проблемы с аппетитом. Но мне вдруг показалось, что ест он слишком медленно. Время тянет, что ли?

– Что это за документы? Новая книжка?

– Ну да.

– Расскажи, – попросил он и потянулся к кастрюле с грогом.

А я вдруг почувствовала, что мне хочется поделиться с ним моими мыслями, рассказать всю эту странную историю, которая сама меня выбрала.

– Ты слышал о пропавших туристах из УПИ? Это было в 1959 году.

Группа студентов отправилась в очередной поход. Категорийный – многим из ребят нужно было получить высшую категорию и разряд. Посвящался поход какому-то съезду партии. На полном серьезе: ну, ты можешь себе представить, какое тогда время было.

Вадик кивнул, а меня несло, как Гомера.

– Возглавлял коллектив Игорь Дятлов – опытный турист, сто раз бывавший в сложных походах. Впрочем, вся группа подобралась ему под стать: не было ни новичков, ни слабаков.

– Вот взяли бы тебя, ох и поплакали бы… – философски сказал Вадик кружке с грогом.

– Если ты будешь меня перебивать…

Вадик замотал головой, что не будет.

– Семеро мужчин и две девушки, – терпеливо продолжила я. – Правда, поначалу в поход должны были отправиться одиннадцать человек, но один отпал еще в Свердловске – из-за «хвостов» по учебе, а другой, Юрий Юдин, сошел с маршрута во 2-м Северном поселке.

Маршрут задумывался такой: Свердловск – Серов – город Ивдель – поселок Вижай – поселок 2-й Северный – гора Отортен – река Унья – река Вишера – гора Ойка-Чакур – река Северная Тошемка – поселок Вижай – город Ивдель – Свердловск. Протяженность – триста километров.

Так вот, у Юдина случился приступ радикулита, и его решили отправить обратно, у них с этим делом было очень строго. Я читала дневники предыдущих походов: если что-то со здоровьем не так, участник тут же отстранялся. Впрочем, некоторые говорили, что Юдин сам решил уйти, якобы чувствовал, что не тянет…

28 января группа начала движение вверх по реке Лозьва, а 31-го числа – подъем по реке Ауспии. Пытались выйти через перевал к долине четвертого притока Лозьвы. Однако из-за низкой температуры и сильного ветра ребята вынуждены были устроить ночлег.

В первый февральский день в верховьях Ауспии был сооружен лабаз, где туристы оставили запас продуктов и лишних вещей.

– Лабаз? – переспросил такой же далекий, как и я, от туризма Вадик, а я важно покивала.

– За три дня группа Дятлова должна была взять Отортен и потом вернуться в лагерь, чтобы продолжить маршрут. Поэтому туристы торопились.

Я заглянула в листок, подписанный младшим советником юстиции Ивановым, чтобы проверить, насколько хорошо запомнила цифры и факты. Пока вроде бы всё излагала верно.

– В три часа дня начался траверс высоты «1079», которую местные манси называют «Холат-Сяхыл». Переводится это с мансийского как «Гора Мертвецов». Якобы когда-то давно здесь погибло девять манси.

– А дятловцев сколько было, ты сказала?

– Девять. Меня радует твоя наблюдательность, Вадик. Не совсем еще конченый человек. Так вот, почему они пошли на Холат-Сяхыл? Напоминаю тебе, что их главной целью была гора Отортен, а никакой «1079» в маршруте не значилось. Траверсируя склон Горы Мертвецов, можно было избежать спуска в долину четвертого притока Лозьвы, то есть пяти-шестиметровой толщи снега. Логичнее было пройти по хребту, где малозаснеженный рельеф, чтобы сохранить время и силы.

Туристы взяли левее на несколько сотен метров и вместо перевала между высотами «1079» и «880» вышли на склон Горы Мертвецов.

Горы эти, Вадик, судя по фотографиям, широкие и невысокие, лысые – почти никакой растительности там нет. Правда, один ученый, Александр Матвеев – у него куча книжек про географические названия Урала – писал, что несколько раз был на этом самом Холат-Сяхыле и на вершине его видел удивительно яркие незабудки…

– Символично, – сказал Вадик. – Дальше?

– Дальше – больше. Судя по фотоснимкам, прямо на склоне (если точнее – в трехстах метрах от вершины) поставили лагерь. Вырыли яму в снегу, уложили туда лыжи. То есть палатка стояла на лыжах – так делают. И примерно в это время заканчиваются записи в дневниках дятловцев. У них был и общий дневник, который они вели по очереди, и почти у каждого был личный – мода того времени.

Кстати, если совсем точно, то записи в дневниках датируются предыдущим днем – а именно 31 января. 1 февраля, то есть в день, который нас особенно интересует, ребята готовили выпуск газеты «Вечерний Отортен» – что-то вроде стенгазеты, только там не было стен, чтобы ее повесить.

На 12 февраля был назначен контрольный срок, когда группа Игоря Дятлова должна была сообщить о себе в Свердловск из Вижая. Этого не случилось.

Честно говоря, мало кто забеспокоился. Случалось и раньше, что туристы не выдерживали назначенных сроков, поэтому искать их стали не сразу. И даже очень не сразу… Только 20 февраля, можешь себе представить? Четыре спасательных отряда, состоявших из студентов, отправились разыскивать затерявшихся туристов. И хотя ни о чем особенно плохом по-прежнему не думали, подключились и военные. Сначала поиски были безуспешными, но в конце концов, а точнее – 26 февраля, одно из поисковых подразделений обнаружило палатку дятловцев.

Удивительно, что в ней лежали почти все вещи туристов. Два одеяла, рюкзаки, штормовки, брюки и еще много всего. Тут же нашли продукты.

С подветренной стороны палатки, именно там, где находились головы, ткань оказалась разрезана в двух местах, так, что через эту прорезь можно было вылезти. Ниже палатки на протяжении пятисот метров сохранились следы, ведущие в лес и в долину четвертого притока Лозьвы. Следы восьми-девяти человек. Некоторые шли без обуви, что лично мне кажется странным… Все-таки февраль.

На расстоянии полутора тысяч метров от палатки, под огромным кедром, поисковики обнаружили остатки костра. И тут же были первые трупы… Возле бывшего костра лежали раздетые до нижнего белья Кривонищенко и Дорошенко. В трехстах метрах от костра – Рустем Слободин, дальше – Зина Колмогорова. Игорь Дятлов полулежал-полусидел, обнимая рукой ствол маленькой березки. Как и Зину с Рустиком, его нашли как бы на одной прямой от кедра до палатки. Зина, кстати, была ближе всех к палатке.

Умерли все пятеро – по первому впечатлению – от переохлаждения. Однако Рустем Слободин имел заметную трещину свода черепа длиной около шести сантиметров, которая разошлась на 0,2 сантиметра.

Обыскав всё вокруг и проверив снег щупами, поисковики на время покинули место трагедии, забрав с собой тела и палатку.

– Подожди-ка, ведь их было девять! А нашли только пятерых – двоих у кедра и троих потом.

– Вот именно. Однако остальных нашли нескоро – только 4 мая! Вниз от костра, – я опять заглянула в текст Иванова, – по направлению к долине четвертого притока Лозьвы под толщей снега в 4–4,5 метра обнаружили трупы Дубининой, Золотарева, Тибо-Бриньоля и Колеватова. Работа, которую провели поисковые отряды, – это был адский труд. Прощупывали каждый сантиметр, использовали миноискатели, от которых, впрочем, было мало толку…

Я замолчала.

– И это всё?

– Как тебе сказать… Из того, что мы знаем наверняка, – да. Есть целые кучи документов, показаний, исследований, домыслов и фантазий. Вот я и пытаюсь читать всё это и думать…

– Но ведь это не твоя тема.

Я уже раскрыла рот, чтобы рассказать Вадику о мистических явлениях последних дней, но вовремя опомнилась. Бывший муж не из тех, кто верит во всякие чудеса – заломит мне руки за спину да и отвезет в дурку. Из лучших, причем, побуждений.

Вадик явно ждал объяснений, и тут очень кстати зазвонил телефон.

– Рада до смерти? – спросили меня.

– Здравствуй, Маша!

– Дай мне Вадика.

– Уже отдала, кажется. Вадик! Твоя сожительница!

Вадик сделал три просительных морщины на лбу, но я всучила ему трубку, и он пошел с ней в комнату.

Зачем я рассказала этому чудовищу – чужому чудовищу, между прочим – историю, которая так важна для меня? Будто бы предала дятловцев, угрюмо думалось мне.

А Вадик уже бежал из комнаты со счастливой рожей.

– Я сказал, чтобы она меня оставила в покое со своими неумеренными сексуальными требованиями. И вообще – чтобы она оставила меня в покое!

– Ждешь похвалы и восхищений? Не будет!

Вадик попытался пролезть за кухонный стол.

– Мы договорились, что ты уйдешь после обеда. – Я обвела рукой разоренный стол. – Есть больше нечего.

– Могу приготовить еще! – вскинулся бывший муж.

– Вадик, успокойся – и домой.

– Аня, нельзя быть такой правильной. Господь Бог посмотрит на тебя и подумает: она такая хорошая, что ей нет смысла жить долго. Она и так всё делает верно.

Я не выдержала и засмеялась. Знает, как подъехать.

– Можно я приду завтра? Сделаю тебе покушать.

– Нет такого слова – «кушать».

– Я принесу тебе словарик, и мы вместе его почитаем, – смиренно сказал муж.

– Словарик, как ты говоришь, у меня есть. Можешь прийти в субботу, посмотрим «Формулу-1».

Вадик засверкал, как река на солнце, и пошел в прихожую.

– Знаешь, – сказал на прощанье, – я тут подумал: может, и хорошо, что они так погибли – странно и загадочно?.. Не возмущайся, ты не поняла меня. Вот скажи, сколько бы им сейчас было?

– Шестьдесят два – шестьдесят пять. Золотареву – больше, он старше всех.

– Видишь… Превратились бы в противных стариков: стояли бы с красными знаменами у памятника Ленину, писали бы в газеты, ругались бы в общественном транспорте, а так – они ведь шагнули в бессмертие, прости за пафос. И по сей день их называют просто по именам: Зина, Люда, Рустик… Даже ты, девчонка, которая им во внучки годится.

– Ты катастрофически не прав. Ничто не стоит дороже, чем право прожить собственную жизнь. Даже если в окончании ее – не то, о чем мечтали в юности. Ну и что? А вдруг среди них был гений? Или просто хороший человек, что, на мой вкус, лучше любого гения? И вообще, они нянчили бы внуков, собирались бы по праздникам вместе, пели бы под гитару. Почему нет?

Вадик ушел. А я налила себе полный стакан остывшего грога – увы, лишившись высоких температур, он превратился в омерзительное пойло.