Цитаты из книг автора «Анна Матвеева»

Париж стал невидимым, потому что любоваться некогда и нечем.

настоящее чувство всегда имеет в виду соединение и растворение.

Париж открылся каждому на свой лад. Все смотрели на одно и то же – а видели разное.

Французский язык для Ады – как дрель для слесаря. Инструмент! Никакой особенной любви, ей всегда был ближе немецкий. Немецкий – система, где всё понятно и хорошо работает, а французский – музыка, ее нужно слушать, а не разбирать по нотам и аккордам. Но раз дрель, значит – учить. Париж стоит мессы

Города – как люди, и с кем-то просто не складывается.

некоторые вещи нельзя ни отпустить, ни пережить – и время лишь добавляет боли, ведь ты начинаешь забывать тех, кого любил больше всех на свете.

Пал Тиныч и сам часто думал: мы живем в эпоху женщин. Раньше, история не даст соврать, ценились мальчики – но сейчас эти предпочтения уцелели разве что в Китае. Сейчас все поголовно хотят девочек. Дочек. С ними проще, это правда. Бывают неприятные исключения (Крюковы, например), но в целом девочки слышат, что им говорят, они обладают врожденным послушанием (мальчикам вместо него положена агрессия, и она хранится в одном месте с тестостероном), не цепляют столько вредных привычек. И самое главное: девочки – в той же системе интересов и ценностей, к которой приписаны женщины, главные воспитатели современных детей. Наряды, жизненные удовольствия, комфорт.

Я родился в самом начале восьмидесятых, в Свердловске, в бараке на улице Гурзуфской. Под окном нашей комнаты висел, как полковой барабан, громадный оцинкованный таз. Выбором времени и места рождения судьба сообщила, что в жизни моей не случится не только особенного успеха, но и простого человеческого счастья, которое принято считать его допустимой заменой. Сейчас, когда те годы, мои детские времена, уже затянуло романтическим туманом, я вспоминаю моменты совершенной радости, которые приходят даже к одинокому и несчастному ребенку.

Париж Ады, как у многих русских, вырос из груды книг. Вместо домов – тома Дюма, Гюго, Флобера, Золя, Мопассана, Сартра, Камю, Гюисманса и Монтерлана. У Бодлера – целая улица, у Рембо – аллея, у Верлена – площадь. Еще и Хемингуэй, и любимый Ремарк, и Кортасар. И Маяковский. И Волошин – «…Парижа я люблю осенний строгий плен и пятна ржавые сбежавшей позолоты». И Цветаева – «В большом и радостном Париже».

Честно сказать, можно было месяц вообще не работать – а жить себе в удовольствие, как испокон веку было принято в Париже. Не все так здесь жили, но многие. И воспоминания о том, как прекрасен Париж для бездельников, эти многие носили потом с собой всю жизнь. Утешались этими воспоминаниями, доставали их при первой же возможности. Не зря Хемингуэй назвал свою книгу «Переносной праздник»