Птенцов был более известен как Плюшкин – так прозвали его давным-давно, и прозвище к нему прочно прилипло. Его фамилию Александра услышала много позже. О нем говорили как о человеке феноменально скупом, питавшемся чуть ли не отбросами, державшем членов семьи впроголодь. Его слабое здоровье было притчей во языцех. Говорили, что Плюшкин еле тянет, терпеть не может больниц и докторов и предпочитает мучиться втихомолку. Но еще больше, чем своими многочисленными хворями, скупостью и скверным нравом, он был известен удивительным чутьем на старинные редкости, до которых был страстный охотник. Пополнял он коллекции так же, как болел, – втихомолку, опасаясь лишней огласки. Его собрание было у всех на слуху, но не на виду. Никто не мог с уверенностью сказать, чем владеет или не владеет Плюшкин. В квартире на Ильинке, где он, по всей вероятности, держал основную часть своих богатств, никто из посторонних не бывал. Друзей у Плюшкина не водилось. Он жил почти затворником, выставки и аукционы игнорировал. Александра, давно не слышавшая о нем, полагала, что этого человека уже нет на свете.

И вот он стоял рядом с ней. Кряжистый, плечистый, Птенцов оказался на удивление крепко сложен. Отросшие седые волосы лежали на воротнике потертого вельветового пиджака, до того измятого, словно в нем спали. Длинное лицо, болезненно бледное, небольшие внимательные глаза, цвет которых не удавалось различить, двухдневная серебристая щетина, покрывавшая впалые щеки, – все это успела заметить смущенная Александра, прежде чем отвела взгляд.

– Вы, вы! – Поднявшись из-за стола, Марина подошла к Птенцову и символически приложилась скулой к его щетинистой щеке. – Ох, как я рада вас видеть, давно тут не бывала!

– И то сказать, давно нас не вспоминали. – Птенцов рассматривал незнакомую гостью поверх головы Марины, а та безостановочно тараторила:

– Решила вот, заеду перед праздниками, а то вовсе не выберусь, закручусь.

– И очень хорошо! – Птенцов не сводил взгляда с художницы, и она краем глаза видела это. – И прекрасно! Вы же знаете, я вам рад всегда.

– Садитесь чай пить! – призвала всех хозяйка, успевшая заставить круглый стол вазочками с вареньем, открыть коробку зефира и наполнить чашки свежезаваренным, бледным зеленым чаем.

И только тут Марина, опомнившись от радости (настоящей или напускной), обернулась и представила свою спутницу по всей форме:

– А это вот мой старый добрый друг, Александра Корзухина-Мордвинова. Художница, реставратор, антиквариатом занимается. Салона у нее нет, работает частным образом. Не обременяя государство, так сказать.

– К чему же кого-то обременять, – с тонкой улыбкой согласился Птенцов, протягивая руку Александре. Та поспешила ответить на рукопожатие. Ладонь Плюшкина оказалась лихорадочно горячей, словно он только что грел ее у печки, уже так и пышущей жаром. – Обременять никого не нужно. Я вот прожил жизнь, не вмешивая в свои дела государство, по мере сил. А вы не в родстве с Иваном Корзухиным? Был такой преинтересный живописец.

– Я его вдова, – призналась Александра, ощутив внезапный укол тщеславия, смешанного с удовольствием. Хотя ее брак с Корзухиным, чью фамилию она присоединила к своей, и был во всех отношениях мучительным и неудачным, ей все же льстило, если кто-то при ней вспоминал его имя, да еще с таким пиететом.

– Вот как? – обрадовался Птенцов. – Да, мир тесен. Бедный Йорик, я ведь хорошо знал его… Давно потерял из виду, а потом услышал, что он умер… Десять лет назад, весной.

– Вы и это помните…

– Моя жена умерла в том же году и даже в том же месяце, – бесстрастно ответил мужчина. – Так что невольно запомнилось. – И без всякого перехода предложил: – Давайте-ка пить чай!

– И пора, – подхватила Елена. – Садитесь, садитесь! Девочки, вы у нас и заночуйте!

– Нет, мне нужно вернуться в Москву! – воскликнула Александра, беря чашку. – Я обещала.

– А я никому не обещала! – жизнерадостно заявила Марина. – Я могу и заночевать!

Художница взглянула на нее с изумлением и немым упреком, но та как будто не поняла этого взгляда. «В Москве она говорила одно, теперь другое. – Александра молча принялась за чай. – Обещала, что вернемся, хоть бы и на машину пришлось разориться, а теперь ночевать собралась. Говорила, что звонить и предупреждать необязательно, а вышло, что не помешало бы, сама же извинялась. И главное, время уходит… Зря уходит. И приехала я, кажется, зря!»

– А что, Александра, – обратился к ней Птенцов, мгновенно осушивший чашку, которую Елена вмиг наполнила заново, – трудновато сейчас торговцам стариной хлеб дается? Раньше легче было? Кстати, как давно вы этим благородным занятием промышлять изволите?

– Тринадцатый год.

– Так это недавно… – с заметным разочарованием протянул он. – Вы, значит, не застали никого из стариков. А я вот полвека отдал этому делу. Такое случалось… Вспоминаю, самому не верится.

– А вы напишите мемуары, не первый раз прошу! – вмешалась Марина, разломившая сушку и макавшая ее в чай. – Это будет захватывающее чтение…

– Талантом Бог не наградил, – с кислой усмешкой ответил мужчина. – Что толку бумагу переводить!

– Да ведь можно литобработчика взять, – не унималась та. – Все так делают.

– Ни к чему, Мариночка. Все ни к чему! Да я уже и путаю многое… Мешаю одно с другим. Память, будто молью побило, сплошные дыры. Только тронь – ползет, на клочки распадается.

– Вот прямо так бы и начали! Я даже по вашей речи сужу, что написать вы могли бы отлично! И про плохую память не верю, не говорите этого!

– Ему бы только поспорить, – вставила словечко Елена. – Характерец, боже упаси!

– Именно, – подтвердил Птенцов. – Если уж я спорю с такими ангелами, как вы, что же я сделаю с литобработчиком, который возьмется причесывать мои мемуары?! Его бы хоть пожалели!

– А кстати, о жалости, – Марина все еще улыбалась, но ее голос сделался серьезным. – Ведь мы к вам как раз пожаловаться приехали.

– Я догадался, что не на меня с моими хворями вы любоваться отправились в такую даль, несмотря на погодку… – Мужчина тоже посерьезнел. – На кого жалуетесь?

– На собачку одну. Не можем сообразить, что она из себя представляет. Саша, покажи фотографию!

Александра подняла с пола сумку, достала конверт и бережно извлекла лист с наклеенным фото. Птенцов взял картон и несколько минут молча разглядывал снимок. На его лице не отражалось никаких эмоций. Елена, забрав чайник, отправилась подогревать его на плите. Марина сидела, слегка подавшись вперед, словно ожидая команды на старте. Александру от волнения познабливало.

Наконец мужчина перевернул картон и прочитал надписи на оборотной стороне. Художница заметила легкую тень, мелькнувшую в его глазах. Теперь она разглядела их цвет – серый. В следующий миг они встретились взглядами.

– Это, как я понял, предмет сервировки? – сдержанно спросил ее Птенцов. – А в чем состоит ваше затруднение?

– Мы не можем его датировать для начала, – ответила за приятельницу Марина. – Мы ничего о нем не знаем.

– А почему вам непременно нужно что-то узнать? – Птенцов обращался по-прежнему только к Александре.

– Потому что я его ищу, – просто ответила женщина.

После недолгой паузы антиквар покачал головой:

– По снимку, ничего не зная… Желаю удачи.

– Вы что же, больше ничего нам не скажете?! – разочарованно воскликнула Марина. – Вам никогда это изображение не встречалось?

– Впервые вижу. Но вещь примечательная, надо признать. Я думаю, она находится в частной коллекции или где-то в музейных запасниках, таких глубоких, что они не архивировались и не цифровались.

– Чтобы подобная вещь могла находиться в музее или в частном собрании и ни разу не попасть в каталог? – недоверчиво спросила Александра. – Не могу поверить.

– Почему же? – возразил мужчина. – Случается всякое. Бывают иногда чудеса. Иной раз, «навозну кучу разрывая», такое жемчужное зерно найдешь, что ах!

– То-то, что ах, – проворчала Марина. – Это роскошное серебро, и я не я, если это не массив. Я прямо чувствую!

– Ишь, какое полезное чутье у вас прорезалось, дорогая моя! – иронично заметил Птенцов. – Некоторые колдуны, вон, лечат по фотографии от всех хворей, а вы серебро оцениваете: массив, не массив. Можете теперь большие деньги зарабатывать, не выходя из дома!

– У меня нет никакого настроения шутить! – резко призналась Марина, и Александра, услышав гнев в ее голосе, с удивлением поняла, как сильно нервничает приятельница. – Ведь это совершенно уникальный предмет!

Даже хозяйка дома, до сих пор не проявлявшая интереса к снимку, подошла взглянуть и покачала головой:

– Правда красота… Из чего же это?

– Из серебра, вероятно, – пожал плечами Птенцов. – Но, может быть, это глубокое серебрение или даже плакирование^[2].

– Вы сейчас скажете, что это может быть и мельхиор, и «бланк металл», изделие фабрики Фраже^[3], родом из Бердичева! – с обидой воскликнула Марина. – Видно ведь с первого взгляда, что это изумительная авторская работа, а не какая-нибудь дешевка, рассчитанная на вкусы мелкого чиновника!

– Да, пожалуй, мелкому чиновнику, с его скромным жалованьем и вечно рожающей женой, было бы не по карману украшать стол подобными собачками, да еще и есть из них трюфельные паштеты, – со снисходительной улыбкой заметил Птенцов. – Для чего, судя по надписи на обороте, этот красавец-пес и служил.

– Так зачем же вы меня дразните? – упрекнула Марина. – Ведь вы сами впечатлены, признайтесь!

– Ну, пожалуй… – неохотно согласился коллекционер и повернулся к Александре: – Откуда к вам попал снимок, нельзя ли узнать?

– Мне его дал заказчик, который просил найти паштетницу, – просто ответила художница.

Мужчина кивнул:

– Коротко и ясно. С вами приятно иметь дело.

– Саша ни за что не назовет заказчика, – снова вмешалась Марина. – Это ее принцип.

– Люди с принципами в наше время – чуть ли не такая же редкость, как подобные вещицы. – Птенцов улыбался, но смотрел пристально, в его серых глазах не было и тени веселья. – Мне они давно не встречались. Жаль, что мы не познакомились, пока я еще жил в Москве. Вам я показал бы свое небольшое собрание всяких мелочей.

Александра понимала, что эти слова, скорее всего, простая дань любезности, но все же была приятно ими взволнована. Она знала, что коллекций Плюшкина не видел никто. «Он из тех, кто ест свой кусок под одеялом!» – как-то метко выразился о легендарном коллекционере один знакомый Александры.

– Мне самой ужасно жаль, – сказала она. – Но хорошо, что мы все же встретились!

– Я настоятельно предлагаю вам остаться с ночевкой, – церемонно произнес мужчина и даже сопроводил приглашение легким полупоклоном. – Нет, не возражайте, а послушайте! Может быть, я соберусь с мыслями и что-то вам скажу насчет этой любопытной вещицы. Меня она тоже заинтересовала!

– Соглашайся! – воскликнула Марина.

В ее голосе звучала такая горячая мольба, словно именно она и была главным лицом, заинтересованным в нахождении серебряного пса. Александра уже не знала, радоваться ли подобному участию или тяготиться им. С одной стороны, она не прилагала никаких личных усилий: поиск целиком повела за нее приятельница. С другой… «Я выпустила инициативу из своих рук, и куда меня это заведет? Смогу ли я отделаться от этих добровольных помощников, когда пес будет найден? Ведь они явно стараются не ради моих прекрасных глаз, а ради своей выгоды. Марина помешана на серебре. Она даже не жалеет о рухнувшем браке, настолько для нее важна возможность беспрепятственно собирать дальше коллекцию. Птенцов… Он себе на уме и невероятно цепок, если верить рассказам о нем… Не упустит возможности поживиться. Вцепился в снимок, вон, как пальцы дрожат!»

В самом деле, узловатые темные пальцы коллекционера, сжимавшие картон с наклеенной фотографией, заметно подрагивали. Только это и выдавало охватившее его волнение: Птенцов выглядел даже равнодушным, говорил как будто с ленцой.

– Я бы с удовольствием… – начала Александра.

Тут вмешалась хозяйка. Всплеснув руками, она напевно протянула:

– Да куда же вы поедете на ночь глядя в такую даль? Осталось только три электрички, у нас же тут не все останавливаются. Вот! – Она указала на расписание, висевшее на стене, под выключателем. – Через час одна, потом в одиннадцать с минутами и в двенадцать… Но последнюю могут отменить.

– А если взять машину? – спросила художница, все больше смиряясь с мыслью, что ей придется остаться в этом чересчур гостеприимном доме с ночевкой.

– Какую машину?! – Елена даже испугалась. – Знаете, сколько с вас сдерут до Москвы?! Да никто и не поедет.

– Разве тут нет такси?

– В поселке? Нет. Это надо вызывать из ближайшего города, и еще поедут ли… И когда приедут…

– Перестань, что тут такого? – присоединилась к уговорам Марина. – Останемся, утром уедем. Позвони своим, предупреди, чтобы не волновались.

И художницу как будто вновь подхватила волна чужой воли.

Ей только оставалось покориться этой силе, не сопротивляясь, дивясь тому, как рьяно все за нее взялись. Елена отвела подруг сперва в баню, где можно было умыться, затем в комнату, где им предстояло ночевать.

Для Александры, вконец измотанной предыдущими тяжелыми днями, все здесь казалось простым и милым. Серая кошка, вопросительно мяукавшая на них с Мариной, пока они умывались из жестяного рукомойника в бане (кошка жила там с котятами, которые один за другим показывали свои острые мордочки из груды тряпья, наваленного в картонную коробку)… Остро искрящиеся, голубые звезды, усыпавшие чернильное небо, от которого художница, выйдя на крыльцо бани, не могла оторвать глаз… Она стояла, запрокинув голову, пока еще влажные щеки не оледенели от пронзительного ветра, пока озябшая приятельница силой не увела ее в дом.

И сам дом, жарко к позднему часу натопленный, пахнущий подсохшими за печкой дровами, старой мебелью, винным ароматом яблок, замоченных в холодных сенях в пластиковой бочке… «Вот, съешьте яблочка!» – Елена с улыбкой выловила одну антоновку, крупную, бело-желтоватую, свежую, и протянула ее Александре. И терпкий вкус мякоти, в которую погрузились зубы женщины, на миг вернул ей лето…

А потом постель, мягкая, холодная, в которой она долго ворочалась, согреваясь и кутаясь, слушая, как за тонкой дощатой перегородкой стрекочут угли в остывающей печи. Хозяева ушли спать в мансарду. Марина, которой постелили на широком топчане, на расстоянии протянутой руки, в этой же в тесной комнате за кухней, шумно вздыхала.

– Что с тобой? – спросила Александра, которой эти звуки мешали провалиться в сон, такой близкий, сладко манящий.

– Ты оставила ему фотографию…

– Ну да. Не съест он ее. Утром заберу.

– Но у тебя же нет копии… – Марина села в постели. – Мы все неправильно делаем!

– А чья была инициатива сюда ехать? – Александра тоже приподнялась на локте. – Ложись, сделай милость. У меня, может быть, первая спокойная ночь намечается.

И когда приятельница, поворочавшись, наконец затихла, художница стала смотреть в не занавешенное окно, откуда ей прямо в лицо светила полная луна, вдруг вышедшая из-за кромки леса. Обычно женщину тревожил этот призрачный голубоватый свет, морок, источаемый ночным светилом, но сейчас и он действовал на нее умиротворяюще. Она откинулась на подушку и закрыла глаза, ощущая на лице бесплотное прикосновение лунного света. Так, покоряясь этой далекой холодной ласке, женщина уснула.