Следователь не вытерпел, сорвался. Этот парень действовал ему на нервы – все больше и больше. Вроде бы ничего крамольного в его поведении не было, вел себя вежливо, говорил охотно… И все-таки, в нем было «что-то не то» – правильно выразился его приятель, фотограф. Очень даже «не то». Стоило подступить к важной теме, Даня сразу сворачивал в сторону. Будто нарочно изображал беспамятного. В его положении это было легко – чуть не умер, сидит на стимуляторах. А кровь?! Кровь в его квартире?! Следователь чуть не схватился за голову. Крови там было больше, чем достаточно! Но вся ли она… Вся ли она принадлежала Исаеву?

– Мне пора. – Он на ходу принялся стаскивать с плеч застиранный больничный халат. – Зайду на днях.

– Постойте!

Окрик прозвучал так болезненно и резко, что разбудил всю палату. Голубкин поморщился, увидев обращенные к нему лица.

– Отдыхайте, – бросил он, направляясь к двери.

– Его убили… – задыхался Даня, приподнявшись на локте, исступленно глядя на следователя… И в то же время, сквозь него. – Его убили… Его убил я!

– Мать вашу… – Чуть слышно выдохнул Голубкин, и едва не перекрестился.

– Я его убил! – Голос Дани постепенно набирал силу, теперь он говорил так звучно, будто был совершенно здоров. – Я! Я все вспомнил! Вы – следователь? Идите сюда! Я все расскажу! Записывайте! Вы будете записывать? У меня и свидетели есть! Я его убил!

Парень уже сидел на постели, безумными глазами оглядывая палату, будто впервые обнаружив, куда попал. И вдруг расхохотался:

– Я в сумасшедшем доме?

– Нет, нет, – Голубкин быстро подошел к нему и силой заставил лечь. – Это больница. А ты, дружочек, – он перешел на «ты», как с тяжелобольным, – ты отдохни сперва, потом поговорим. Я завтра приду.

– Ну нет! – Даня сделал рывок, чтобы снова сесть, и Голубкин внезапно понял, как тот силен.

«А что? – мелькнуло у него в голове. – Мог и приложить старичка… Запросто. Только вот… Почему?»

– Я все скажу! – кричал он, вырываясь из рук следователя. Тот ненароком схватил его запястья и отшатнулся – через бинты проступила кровь. Даня кричал что-то уже совсем несуразное, как будто даже не по-русски, рвался, кинул на пол подушку, едва не сбил капельницу…

В палату вбежала медсестра:

– Да что тут? Ой!

Она бросилась к больному и отодвинув растерявшегося Боровина, стала поправлять повязки. Даня внезапно утих. Его взгляд все еще искал следователя, но тот отводил глаза.

«Псих. Вот повезло! Пока придет в себя… Да придет ли еще? Делать нечего. Столько на него надеялся, и вот вам! Говорит – убил!»

Долгий опыт научил его, что никогда не стоит верить тому, кто первым берет на себя вину. Часто это признак истерии и очень редко – правда.

– Исаев! – Следователь едва переводил дух. – Я приду к вам завтра. Обещаю.

– Нет, я сейчас, сейчас скажу… – Тот рвался из крепких рук медсестры, а та с привычно-суровым видом удерживала его. Уже все пациенты в палате сидели, с любопытством наблюдая за разыгравшейся драмой.

– Завтра, – отчеканил следователь.

– Нет, сейчас! Я убил его! Я убил его, потому что… – Даня поперхнулся глотком воздуха и повис на руках у медсестры. Та уложила его и торопливо накрыла одеялом. Гневно обернулась к следователю:

– Не видите – он совсем плохой!

– Я все скажу, – чуть слышно проговорил Даня. – Никому не верьте, никого не слушайте. Правду скажу только я. Вчера у меня был урок. Я же говорил – у меня были уроки во вторник, среду и четверг. Вчера был четверг…

«Точно, четверг! – припомнил следователь. – Как я сразу не сообразил! Убили ночью… А уроки у них были до полуночи. Стало быть, парень видел Боровина последним?»

– Мы позанимались, – торопливо шептал Даня. Его лицо заметали серые, мертвенные тени, глаза едва открывались под тяжестью длинных ресниц. – Потом… Потом я не помню. Кажется, я убил его.

– Брось, милый, – остановил его Голубкин. – Чего ради?

– Уйдите, – нервно сказала медсестра, пытавшаяся приладить иглу капельницы к вене Исаева. – Тут не полагается после трех!

– Я убил его, кажется, – монотонно повторял парень. – А потом… Помню улицу. Я шел по улице, было так холодно… Я даже не оделся. Был в костюме. Да, пальто я не надел, потому что вышел не от себя, а от него. А к нему я конечно, ходил без пальто. Потом… Вы говорили – я пил что-то?

– Коньяк… – машинально ответил следователь.

Даже медсестра остановилась, ловя каждое слово, хотя конечно, мало что понимала в этой потусторонней исповеди.

– Да, я купил коньяк. В магазине, – уточнил Даня, как будто были другие варианты. – Я уже несколько дней подряд покупал коньяк. Мне было так плохо!

– Почему?

– Не знаю. Жить не хотелось.

– А что же дальше?

Даня прикрыл глаза и покорно опустил голову на подушку. Его лицо казалось мертвым.

– Потом, – он едва шевельнул губами, – я напился и лег спать.

– Вы сперва перерезали себе вены!

– Т-сс! – шепнула медсестра, прикрывая губы пальцем. Даня улыбнулся, не размыкая иссохших белых губ.

– Вот этого я не помню, – сказал он. – Убейте – не помню.

* * *

«Провались оно все! – яростно рассуждал Голубкин, застряв в пробке на Садовом кольце. – Признался в убийстве – сделал одолжение! А кто его заставлял? Сам, сам! А ведь не он!»

Что «не он» – конечно, оставалось под большим сомнением. Но Голубкин так «чувствовал», а чутье его обманывало редко. Слишком явно, чтобы быть правдой. Слишком много улик против Дани. И парень-то не в себе – его и не посадят, а отправят лечиться. И потом – причина? Причина-то была?

«Что он там нес про свидетелей? Будем надеяться, это нормальные люди… Если они ему не привиделись. Надо бы еще поговорить. Скажем, опросить соседей. Кровь у него в квартире – на экспертизу. Может, и не от него одного… И тряпки проверить. Вдруг убил, протер полы в квартире Боровина, унес тряпки к себе… Нужно срочно узнать группы крови у Боровина и Дани. И еще эта Татьяна!»

Она вспоминалась ему как-то смутно. Хотя внешность у женщины была яркая. Темно-зеленые глаза, пышные ресницы, волосы, отливающие медью… Она была вне себя, когда встретила группу, нервничала, злилась, и это понятно – кому понравится найти на собственной кухне труп соседа! Но сейчас Голубкин думал, что злилась-то она больше по другой причине. Она так страстно, с такой ненавистью говорила о своем неверном любовнике и о его любовнице, что было ясно – труп волнует ее очень мало.

«Ну увидим».

Пробка постепенно рассасывалась – впереди, наконец, тронулись с места машины. Был час пик, вечерело, в стекла бил мокрый липкий снег. Голубкин торопливо втиснулся в просвет, надеясь выиграть хоть несколько минут. Он ехал на встречу с Димой – с тем типом, чью визитку отдала ему Татьяна. На звонок ответили сразу. Дима удивился, но согласился повидаться. Если верить его спокойному, начальственному тону, о происшествии в тамбуре он ничего не знал.

Настроение у Голубкина было – хуже некуда. Когда он вышел из больницы, ему позвонила сотрудница и зачитала список наград и титулов покойного Боровина. Титулов было много – и отечественных, и зарубежных. Наград также хватало. И хотя напрямую все это к делу не относилось, Голубкин поежился, думая о том, как все обернется в случае неудачи. Боровин, получается, знаменитость. А уж тут шутки в сторону!

– Простите, у меня мало времени, – навстречу Голубкину поднялся стройный, моложавый мужчина лет сорока. Внешность его можно было описать кратко: «Женщинам нравится, мужчинам – нет». Темные, непроницаемые глаза, аккуратная прическа, тонкие губы. Дорогой костюм, на запястье тяжелые часы «Ролекс» – Голубкин успел заметить марку, когда пожимал руку.

– У меня тоже немного, – Голубкин присел к столу, не дожидаясь приглашения. Таких офисов он видел сотни – вылизанных, стерильных и безликих. Среднедорогая мебель. Драцены в кадках. Картины на стенах, о которых забываешь, стоит отвести взгляд. И такие вот среднедорогие господа, вроде этого Димы. Гладкие, душистые и совершенно никакие. Серийного производства.

– Я уже сказал, что случилось у вашей знакомой, – начал было Голубкин, но Дмитрий Александрович Красильников – так значилось на визитной карточке, которую преподнесла группе его экс-любовница, тут же взвился:

– А я тут при чем? Возмутительно! Когда вы позвонили и сказали, кто вы, я подумал, что-то важное!

– Важное, – удивленно ответил следователь. – Да что вы переживаете?

– Я не переживаю! – Красильников заметался по кабинету, роняя на пол пепел сигареты. А следователь, следя за его неровными, спотыкающимися шагами, вдруг подумал, что выглядит эта истерика ненатурально. Наигрыш. «И с ним что-то не то!»

– Я ведь представился, – напомнил Голубкин, – и вы сразу согласились поговорить. Я прямо сказал, что это по поводу Татьяны Кривенко. Чему вы сейчас удивляетесь?

– Кривенко, Кривенко, – бормотал хозяин кабинета, расхаживая взад-вперед и натыкаясь на мебель. – Ах, да! Татьяна, Таня! Я редко звал ее по фамилии. Вы сказали, у нее какое-то несчастье?

Он поднял взгляд, и Голубкин тайком прикусил губу. Такие глаза он очень не любил. Темное болото, трясина, покрытая ряской. Сверху – ясно, внутри – засасывает. И хотя он отлично понимал, что ни один человек не виноват в том, какая внешность ему досталась от природы, такие глаза все равно терпеть не мог.

– В ее квартире после вашего ухода обнаружился труп, – сухо сказал Голубкин. – И ваша приятельница не понимает, как он там оказался.

– Господи! – Красильников резко остановился. – Как, труп?

– Да так. У нее на кухне, повторяю, найден труп. Убит ее сосед по тамбуру.

– Кто?!

– Боровин. Преподаватель итальянского языка. Вы его знали?

Тот осторожно потер щеку – будто боялся смазать грим. Взгляд остановился.

– А я думал, что она… Простите! – замороженно ответил Красильников. – Я никого там не знал. Я думал, что она насчет ключей пожаловалась…

– Кстати, о ключах, – заторопился следователь. – У вас были ключи от тамбурной двери и от квартиры Татьяны?

– Она сама дала. – Мужчина снова осторожно потер щеку, будто она была отморожена. – Я и не просил. Я думал, вы по этому поводу… Конечно, теперь она все на меня может спихнуть. Обокрали – я виноват! Подкинули что-то – я виноват! Она ведь на меня злится.

– Почему?

– Да я… – Красильников интимно усмехнулся и подошел вплотную к следователю. Его дыхание пахло мятной жевательной резинкой и дорогим табаком. – Я встречался у нее на квартире с одной девочкой. Ну… И понятно – кому это понравится?

– Так… А все-таки, насчет ключей?

Голубкин видел – тот готов рассказать о многом.

И еще – «клиент» в истерике. В тихой такой истерике, так сказать, интимной. И это ему нравилось. Это обещало новые факты, а стало быть – скорое разрешение дела. Иногда – если затронуты были персоны вроде Боровина – он ненавидел свою работу. Слишком много знакомых, слишком много связей… И поди – разберись!

– Когда мы стали с нею встречаться, она сама предложила взять ключи от квартиры, – говорил Красильников, теребя сигареты в пачке. Судорожно закурил, выдохнул голубой дым. – Так ей было удобнее. Вы понимаете – женщина занимается только работой, личная жизнь для нее – побоку.

Следователь кивнул.

– Ну и вот… Иногда я приходил к ней минут за десять до того, как она возвращалась со службы. Виделись два-три раза в месяц, примерно в течение года. Она часто бывала в командировках. Ну и…

Дмитрий неловко откашлялся.

– У меня появилась другая… Вы можете меня понять?

Следователь даже не думал о том, чтобы понять подозреваемого. У него, Бог знает почему, явилась мысль, что он обманул дочку. Обещал сводить ее в Третьяковскую галерею – и не сводил. На девушек – «других» и «не других» ему было наплевать. У него дома была своя «девушка» – двенадцати лет, с ясными дерзкими глазами и нелегким характером.