2. Яна

– Новый? – Аркадий Анатольевич кивает на мой телефон. – Ты, наконец, стала ходить по магазинам?

– Нет, это Серёжа подарил.

– Ухаживает, – одобрительно улыбается.

– Как прошёл Ваш отпуск?

– Спасибо, я остался очень доволен. Посетил двенадцать музеев за две недели – это мой рекорд. – А. А. расстёгивает пуговицу пиджака прежде, чем опуститься в кресло. – Как думаешь, что я предпочёл: этнографию, современное искусство, классику?

Совсем не поправился за это время. Почему обмен веществ – такая хитрая штука? Они ровесники с моим папой. Но, в отличие от Аркадия Анатольевича, для моего отца наползающее на ремень пузо уже, наверное, неотъемлемый атрибут фигуры. А вот А. А. в свои пятьдесят два выглядит не менее подтянутым, чем тот же Серёжа.

– Думаю, не современное точно, – выдаю я. – Оно слишком примитивное.

– Молодежь всё чаще ругает своих ровесников – удивительная враждебность к самим себе.

– Просто одно похоже на другое. Будто воруют по кусочку друг у друга. Вы наверняка предпочитаете что-нибудь проверенное временем. Может быть, Мунк?

– Нет, к Мунку я, кстати, ни разу не заходил. Тебе нравятся его картины?

С сомнением поджимаю губы:

– Скорее, я упомянула его потому, что только про его музей знаю в Осло.

Разинутая пасть того существа с «Крика», будто беззубая.

Он говорил, что вырвет ей зубы. Все до единого. Чтобы она не могла причинить ему боль, когда сосёт. Он считал, что её попытки укусить будут приносить ещё больше удовольствия, создавая необыкновенное давление безобидными дёснами на его член.

А. А. быстрым взглядом сканирует мои пальцы, пощипывающие джинсы.

– Чем вызвано твоё чувство вины на этот раз? – неизменный блокнот раскрывается в его руках.

– Я, кажется, отклонилась от плана.

– Ты передумала съезжать от родителей?

– Нет, наоборот, уже договорилась с арендодателем. Только никак не решусь сообщить маме.

– А что насчёт работы?

– Всё-таки пойду в «Северное сияние». Я и квартиру сняла в десяти минутах от него.

– Ты же говорила, что его могут закрыть.

– Дела плохи. Но я уверена, что мы с Серёжей сможем всё изменить, если как следует постараемся. К тому же, я хочу, чтобы у нас было общее дело, общие интересы.

– Это странно.

– Что?

– Твоё неожиданное рвение стать с ним «мы». Ты слишком торопишься. И мне искусственность очевидна.

– Потому что я заставляю себя изо всех сил. И это так… – морщусь, замолкаю. Не это сейчас важно.

Беру сумочку и достаю завёрнутую в красочный полиэтиленовый пакет улику, но не спешу передать, оставляю на коленях:

– Вы же не верите в полтергейст?

– Самый неудачный вариант эскапизма в твоём случае.

– Тогда начну с того, что не так мистично. В нас стреляли.

А.А. недоверчиво поднимает бровь. А я расстраиваюсь, что не произвела должного впечатления.

– Сегодня ночью кто-то подошёл к окну гостиной, где мы спали с Дэни, и выстрелил. Мы обнаружили след утром, в стекле и стене.

– Как так может быть, что вы ничего не слышали?

– Не знаю. Видимо, оружие было с глушителем.

– А Шайтан? Разве он пустил бы чужого на участок?

– Я оставила его в вольере, потому что Дэни боится.

– Но он бы лаял.

– Я понимаю. Не знаю, как так получилось. Мы немного выпили перед сном и отрубились. Может, нам что-то подсыпали в вино… И куда делась пуля? Этот человек пришёл в мой дом. Как хозяин. Он ничего не боится. Хочет запугать, потому что я вышла на след.

– Это невозможно.

– И он приходит уже не в первый раз. Как будто точно знает, когда никого нет. Последние две недели я замечаю, что некоторые предметы в моей комнате оказываются не там, где я их оставила. Но это не самое странное…

– Яна, ты просто забыла…

– Он портит вещи. Не просто перемещает их. Он их деформирует. На моём браслете из ниоткуда появился другой шарм. На месте Эйфелевой башни. На трусиках исчез бантик. Будто срезали. И в книге. Кто-то вырвал страницы из «Блеск и нищета куртизанок». Она была на моей тумбочке. Несколько страниц, которые я уже прочитала. И вот. Взгляните на это, – я протягиваю ему пакет.

А.А. развернул его. Взял расчёску за ручку двумя пальцами, и немного приподнял. С брезгливым видом разглядывает застрявшие в щетине тёмные длинные волосы.

– Видите? Они отрезаны. Кто-то всунул их в мою расчёску и положил на трюмо. Волосы такие же, как были у Маши.

– Как ты думаешь, почему пропала Эйфелева башня с твоего браслета? С чем она связана?

– Да ни с чем, – я пожимаю плечами. – Мне этот браслет Серёжа подарил.

– Однажды ты сказала мне такую фразу: «Он отнял у меня все мечты. Отнял Париж». Помнишь?

Мои пальцы пробираются в волосы, ногти царапают ложбинку на шее.

– Ничего страшного, – успокаивает он. – Вы должны были поехать во Францию с родителями. Но незадолго до поездки тебя похитили.

– Верно. Это была одна из заветных мечт, до того, как всё произошло. Я хотела поехать в Париж. Мировая столица моды, – я горько усмехаюсь. – Моя страсть к красоте, к парфюмерии. Всё изуродовано. Теперь в любом запахе боюсь найти нотки кедра. А вещи… Посмотрите на меня. Что со мной стало? Как я одеваюсь? Будто намеренно пытаюсь казаться незаметной, непривлекательной. Как чмо хожу. Без макияжа. В мешковатом дерьме. Уже молчу про то, как я себя веду. Да что говорить? Вы бы не поверили, что раньше я была совсем другой.

– Я прекрасно представляю, какой ты была. Тем более, мы с твоим отцом давно знакомы. А он никогда не упускал возможность рассказать что-нибудь забавное из жизни своей Пульки, – А.А. добродушно улыбается. – Яна, внешний вид – лишь следствие. Давай вернёмся к причинам. Ты обращалась в полицию из-за выстрела?

– Нет. Хотя Дэни настаивала. Я разбила окно, чтобы мама с папой ничего не узнали. На стену, где остался след от пули, перевесила картину. Родителям сказала, что приезжали Динины друзья. Что мы были пьяные. И окно случайно пострадало.

– Дину больше в твоей семье не жалуют?

– Что Вы! Родители хотят, чтобы я снова научилась веселиться. Они были так рады, что пьяная тусовка чуть не разнесла гостиную – я даже на секунду подумала, что это они сумасшедшие, а не я…

– Ты не сумасшедшая. Ты борешься за свой рассудок так яростно, что это заслуживает восхищения.

Замираю. Он говорит искренне, я в этом уверена. Не поблажка, не лесть, не поощрение.

– Спасибо, – отвечаю с придыханием. Но секунды благодарности сменяются очередной порцией тяжести: – Только Вы ведь думаете, что я сама порчу вещи?

– У тебя, наконец, всё стало налаживаться. Ты можешь намеренно наказывать себя за это. Меня смущает только выстрел. Где ты могла достать оружие?

Молчу.

– Ты рассказала Дине про то, что тебя пугает в доме твоих родителей?

Киваю:

– Да. После того, как мы обнаружили след от выстрела.

– И как она отреагировала?

– Переживает за меня. Предложила переехать к ней.

– Я уверен, что это её идея – запугивать тебя.

– Она бы не стала так делать. И Дэни не знает про Машу. И вообще, во всём, что происходит, слишком много деталей, о которых никто не может знать. К тому же это началось до того, как я попросила её пожить у меня.

– Ей, наконец, удалось тебя соблазнить?

– Нет. Она вела себя очень тактично.

– А Сергей?

– Тоже ведёт себя тактично. На их фоне я кажусь себе такой… распутной. Они могут, и не делают. А я так хочу… просто не могу. Мне всё время приходит ассоциация, что я изнываю без секса как Торпиль, сосланная в монастырь. Между прочим, именно страницы, где описывались эти её переживания нехватки секса, и выдрали. Как и из меня он выдрал… мою похоть.

– Яна, сейчас всё не так плохо.

– Не плохо? Да я сама не своя! Я хочу снова получать удовольствие от секса с мужчиной. Но влечения хоть к кому-нибудь конкретному нет.

– Я думаю, тебе стоит последовать моей рекомендации, и присмотреться к другим мужчинам, а не только к Серёже.

– Думаете, я не стараюсь? Но если нет искры. Вообще даже подобия. Они все кажутся мне неуклюжими, слабыми, некрасивыми. Это не потому, что я разучилась хотеть. Просто… должно быть так, чтобы сердце колотилось, как раньше.

– И не колотилось ни разу? Хотя бы из-за одного?

Колотилось. Раз. Да так, что я дышать перестала.

– Где ты его встретила?

– Я вслух сказала? – пугаюсь.

– У тебя всё на лице написано.

– Колотилось, но это другое, – я откашливаюсь. – Вчера мне показалось, что я встретила человека, который меня похитил.

– Ты не можешь узнать его. Ты никогда не видела его лица.

– Ощущение…

– Да, да, да. Запахи, голос, шаги. Вспомни, что ты подумала, когда впервые увидела меня?

– Что Вы – тот человек.

– И сколько раз тебе так казалось относительно других людей?

– На этот раз всё иначе. Он знал её. Он знал Машу. И его подозревали.

– С чего ты это взяла?

– Статья в интернете. Откройте ноутбук. Откройте, и я Вам покажу.

А. А. неохотно поднимается и идёт к рабочему столу.

– Помните день рождения моей мамы?

– Конечно! Замечательный был ужин. Я бы остался на подольше, если бы не отъезд в Осло.

– Это случилось в тот вечер. После торжества я пришла в свою комнату. Открыла почту. Письмо будто было отправлено с моего же адреса. А в письме было это.

Ввожу ссылку. Я выучила её наизусть, каждый символ. На экране появляется фотография, разбитая двумя молниеподобными полосами.

Константин Лисковец в центре. Глаза приковывают к себе. Серые и злые. Он смотрит точно на фотографа. С неприличной надменностью. Узкий выступающий подбородок чуть опущен, и положение головы делает его прямой нос более продолговатым на кадре, отчего выражение лица кажется ещё мрачнее. У него красивые губы, с чётко очерченными треугольниками. Они кажутся твёрдыми и упрямыми. Над переносицей две разные по глубине морщины. Руки в карманы пальто. Высокий, стройный, с расправленными плечами. Он спускается по лестнице своей клиники в спешке, светлые волнистые волосы, длинные спереди, потоком встречного воздуха сбивает на висок. В его облике удивительным образом сочетается ярость и печаль. И это противоречие притягивает меня так сильно, что становится стыдно. Потому что он может быть тем самым человеком, который отнял у меня мою настоящую счастливую жизнь.

Справа от его фото Маша у какого-то кафе. На ней чёрная водолазка. Тёмно-коричневые, как мокрое дерево, волосы, собраны в косу и лежат на плече. Грустные карие глаза смотрят куда-то вдаль. Маленькие розовые губы поджаты, задавая складку над выпуклостью её подбородка. Она кажется благородной и милосердной, вечно сострадающей бедам всего человечества.

А слева от Лисковца фотография Александры Баунц, его невесты. Саша красивая, богатая, популярная модель, успешный блогер.

Заголовок над фотографией гласит: «Сын мэра: это не я, или как моя невеста убила мою любовницу».

– Ты уверена, что эта девушка – та самая Маша?

– На ней даже серёжки те же. Знаете, почему я не могла найти её среди пропавших без вести в тот период? Её никто не искал. Пишут, что Мария Мельникова была найдена мёртвой, в тот день, когда он меня отпустил. Тело было изуродовано. Последним в живых её видел таксист, который отвёз Машу в центр города в одиннадцатом часу вечера в день моего похищения. Только вот камера у подъезда, где она выходила, была сломана уже несколько недель. И всё. С концами. Ночь семнадцатого, – я загибаю пальцы, – восемнадцатое, девятнадцатое, двадцатое. Её никто не искал, Аркадий Анатольевич. Как такое может быть? А я Вам сама отвечу. Потому что она была любовницей сына мэра. Вот все и сидели молча. А потом замяли дело.

– Подожди, – его будто осенило. Он хлопает меня по руке, и закрывает ноутбук. – Ты сказала… Ты что, виделась с ним? Ты виделась с Константином…

– Это было непросто – найти его. Его нет в социальных сетях. Невозможно выяснить, в каких местах он предпочитает проводить время. Официально он числится совладельцем папочкиной клиники. Но по факту там не бывает. Никто, естественно, не дал мне его контактов. Пришлось обратиться к частному детективу. И я получила адрес его теперешней работы. Это магазинчик, недалеко от парка «Северный». Представляете, сын мэра, талантливый кардиохирург, теперь работает в супермаркете укладчиком? – я нервно усмехнулась.

– Ты поехала туда, – разочарованно.

– Не с пустыми руками.

– Твоя сардоническая улыбка меня пугает.

– Что значит «сардоническая»?

– Улыбка человека перед гибелью. Злая, язвительная, презрительная. Из греческой литературы.

Меня передёргивает. Бормочу:

– Ненавижу греческие мифы.

– Я помню.

– Вы специально? Издеваетесь надо мной?

– А ты специально пользуешься тем, что я пообещал не разговаривать с полицией, пока мы не добьёмся надёжных результатов?

– Я Вам доверяю. Одному из немногих мужчин. Я этим пользуюсь.

– Есть шанс, что найдут похитителя, если в полиции узнают, что вы обе были там.

– Если Вы им скажете, – делаю к нему шаг, – я всё буду отрицать, – рублю фразой воздух между нами.

– Хорошо, хорошо, – выставляет ладони, будто прикрывается от меня. – Что ты привезла для него?

– Листовку. Я попросилась в волонтёрскую группу. Там искали одну девушку. И я взялась расклеивать объявления. И вместе с ними взяла ту, которую напечатала сама. В ней написано, что разыскивается пропавшая без вести. Указан мой телефон. И фотография Маши из той статьи.

Аркадий Анатольевич делает ненавистный мной жест «рука-лицо».

– Мы должны всё рассказать полиции. Теперь, когда известна личность второй девушки, можно отыскать между вами связь. Появился шанс найти преступника и отправить его в тюрьму.

– Я не получу удовлетворения, если его посадят. Я не получу удовлетворения, пока его не станет вообще.

– Это нормальная реакция. Ты думаешь, что он сбежит, или…

– Нет. Вы не понимаете. Страх – это выше, поверхностно, незначительно. Стыд. Вот что первично. Он знает, как всё было на самом деле. Не Вы, не полиция. Только я и он. А я не хочу, чтобы это знание жило. А оно будет жить, пока он не умрёт. Первый шаг уже сделан. Я нашла его. Это наверняка он. Вы не видели, как он отреагировал на листовку. И на меня. Если бы видели – поверили бы.

– Яна. Будь он твоим похитителем – он бы узнал тебя. И вёл себя незаметно.

– Он вспылил из-за эффекта неожиданности. И сначала он не мог узнать. На мне был шарф, натянутый до самых глаз.

– Сначала… А что же произошло дальше?

– Я хотела сдёрнуть шарф. Я хотела, чтобы он узнал меня. Так хотела этого, что у меня стало мокро в трусиках.