– Мите всего семь лет, но парень сметлив не по возрасту. Плюс я умею правильные вопросы задать. Мальчик мне рассказал: вроде бы раньше они в Москве жили. В коттедж приезжали только летом или на Новый год. Мне тоже представляется странным: Женя явная городская жительница, работает в столице. Зачем в глуши торчать? Максима спрашивать не стала. Сама выяснила. Они поженились восемь лет назад. Похоже, по залету. У нее на тот момент имелась в собственности квартира в Коломенском, пятьдесят шесть квадратов, и вот этот коттедж. Максим Юрьевич – гость из Вилюйска. Там ему какое-то жилье положено, но менять на столицу не стал. Поселился у жены, на халяву. Когда женились, дела у него шли неплохо: своя фирма купи-продай, «бэшка», ролексы, понты, рестораны. И за ней ухаживал красиво: бриллианты дарил, массаж делал. А пять лет назад затеял новое дело – сеть кафе сибирской кухни открыть. Евгении голову задурил: уникальное торговое предложение, грамотная концепция, инвесторы вроде тоже имелись. Предлагал вместе развивать, но она тогда уже работала в «Пегасусе», клуб оплатил ей декрет, и бросать стабильное место работы Женя не стала. Максим активно инвестировал, денег в дом вообще не носил, ей пришлось выходить в офис, платить Мите за няню. А дальше любящий муж еще подсуропил. Набрал кредитов, расплатиться не мог, тянул до последнего. Жене признался, уже когда огромные пени набежали. Я бы на ее месте далеко в лес послала, но эта инахин, – подмигнула филиппинке, – кинулась выручать своего драгоценного. Продала собственность, чтобы Максимчик рассчитался с долгами. А они с тех пор живут в этой дыре. Жене до работы – два часа в один конец. Детский сад для Мити – или государственный, при колхозе, в деревянном сарае, или коммерческий за многие бабки. А самое печальное, – Таня горько вздохнула, – что в Москве бы ее вытянули, наверно. У нас вроде целая программа городская против инсультов. На каждой подстанции реанимобиль приберегают для молодых, чтобы в «золотой час»^[4] успеть. А в области «Скорая» ехала вечность. Никакого оборудования нет. Реанимация в местной больничке – отстой. Муж, короче, ее погубил. По всем фронтам.

Валерий Петрович заинтересовался:

– А где сейчас этот Максим работает?

Таня брезгливо скривилась:

– Болтает, что скоро с новым бизнесом прогремит. Но пока что курьер. На «каблуке» развозит скобяные товары.

– Тебе он не нравится, – констатировал Ходасевич.

– Да вообще мерзкий тип! – раскраснелась Танюшка. – Слабак, предатель. И Женю убил. Именно он, собственными руками.

– Доказательства?

– Ну… мы много говорили с Митей. Он рассказал, что случилось в ту ночь… С двадцать четвертого на двадцать пятое июня. Накануне того, как мама заболела. Женя приехала домой очень поздно. Уже светлело и птицы во дворе пели – то есть, наверно, было часа четыре утра. Главный врач мне сказал: инсульт могло спровоцировать то, что она понервничала. И понятно, кто ее довел: Максим орал так громко, что Митя проснулся. Прибежал защищать. Но мама его обняла, убаюкала. А утром – он ее нашел в гостиной, на диванчике. Сначала решил: спит. Но посмотрел – времени девять. День будний. Обычно она в семь из дома уже выходила. Решил разбудить – не просыпается. Гладил, целовал, за руку тянул. Даже водой полил. Дышит – но глаза не открывает. Тогда побежал папу звать. Короче, моя версия. Женя, конечно, на мужа из-за своей квартиры дико злилась. А он – тот еще кобель, с гонором, не любит, когда суют мордой в грязь. Устал выслушивать упреки. Да и смысла в жене не видел – обобрал уже до нитки. Поругались в ту ночь, она, наверно, разнервничалась, пошла выпить воды. А он ей подсыпал что-то. Какую-нибудь дрянь, чтобы давление резко повысилось. Думал, случится инсульт, она сразу умрет, – у него свобода, да еще и дача останется.

– В больнице должны были взять анализы.

– Да что они там взяли! Клинику да биохимию. Никто ж не думал, что может быть криминал, – отмахнулась Таня.

– Тогда вряд ли что-то получится доказать, – констатировал Ходасевич.

– Понятно, что теперь не докажешь, – ворчливо молвила падчерица. – Но прижать этого Максима все равно можно. По другому поводу.

* * *

Татьяна – ученица Валерия Петровича! – понимала прекрасно: обвинять без доказательств бессмысленно. Посему накануне визита к отчиму взяла на работе очередной отгул и еще раз навестила провинциального доктора-денди. Боялась, что тот пошлет, но он словно ждал ее визита. Налил чаю, охотно предъявил все документы, оформленные с чисто английской дотошностью.

Комиссия действительно собиралась. Состояла она из трех опытных врачей (во главе, естественно, с ним самим). Медики провели обследование, зафиксировали устойчивую кому, атонию мышц и отсутствие всех рефлексов. Энцефалограмма показала полное электрическое молчание мозга. Доктора подтвердили смерть и подписали соответствующий протокол.

После того как смерть зафиксирована, гонять аппарат ИВЛ, переворачивать, обтирать, подмывать больную бесплатно, разумеется, уже не будут. Супругу предложили оплатить дальнейшие расходы по поддержанию жизни пациентки. Однако тот, когда услышал сумму, только крякнул и предпочел быстренько написать заявление. Его доктор тоже предъявил. Почерк твердый, ни единой помарки. Бесперспективность лечения моей жены Сизовой Е. П. осознаю, против отключения от систем жизнеобеспечения не возражаю.

И даже проститься с еще живой (пусть и формально) супругой не пришел. Хотя мог, – особо подчеркнул главный врач, – отключению аппаратов всячески препятствовать. Просить, настаивать, в Минздрав писать жалобы.

Таня и с Аленушкой поговорила. Та поджала губы:

– Нехороший человек этот Максим. У нас в отделении, даже когда старички совсем плохие, и то родственники плачут, умоляют дать шанс. И мы часто идем навстречу, пусть случай и безнадежный. Тяжело человека убить, когда он вроде как живой. И по факту никто годами в коме не лежит. Если суждено умереть – сердце само остановится. Ну, не сегодня – через неделю, две, три. Не такие большие расходы. А этот прямо спешил от жены поскорей избавиться.

* * *

Татьяна разволновалась, раскраснелась:

– Прошлый раз я встречалась с главным врачом перед нашим отъездом – примерно три недели назад. И тогда тот уверял: рефлексы присутствуют, вопрос о смерти мозга ставить рано. А стоило нам уехать – быстренько все оформили. По документам, похоже, не подкопаешься, – докторишка протоколы знает, подстраховался. Но где гарантии, что эту энцефалограмму нулевую именно у Жени снимали?

Ходасевич спросил:

– И что ты предлагаешь?

– Да прижать их, всех! Врачей – за халатность. Или вообще обвинить в сговоре. С целью убийства.

Валерий Петрович отметил: едва прозвучало слово «убийство», филиппинка поморщилась.

И резко спросил:

– Данг! Вы не согласны с Татьяной?

Массажистка взглянула с вызовом:

– Нет.

– Почему?

– Потому что я считаю: Женя жива.

Садовникова закатила глаза. Ходасевич не подал виду, что растерялся. Мягко попросил:

– Приведите, пожалуйста, доказательства.

– Ну, хотя бы тот факт, что она по-прежнему продолжает приходить к Мите, – не смутилась филиппинка. – Разве этого мало?

– А у вас есть еще какие-то аргументы? – мягко спросил Ходасевич.

* * *

Прежде Данг являлись только вещие сны, да и то не всегда, а в ночи с полной луной. А теперь она и голоса начала слышать. Неделю назад работала, разминала очередную жирную, волосатую спину, и вдруг прямо в ухо женский крик:

– Помогите!

Потом увидела, не расплывчато, а абсолютно ясно: Женю, живую, люди в белых халатах по рукам-ногам связывают. Она бьется, вырывается – но врачи (или, может, просто униформу надели) сильнее. В рот кляп сунули и поволокли прочь.