Арина постаралась взять себя в руки. Ты что, малышка, с моста не прыгнула, так в другую беду лезешь? Что это за квартира? Что от тебя хочет этот странный мужик?

Она спросила, как могла, сурово:

– Кто вы такой?

Мужчина взглянул удивленно:

– Лев Балаев. Вы меня разве не знаете?

– Откуда мне вас знать?

– Я читаю лекции. Издаю книги, записываю диски. Провожу ретриты и семинары. В социальных сетях почти миллион подписчиков.

– Вы йог, что ли, какой-то? – с презрением спросила Арина.

Девица, принимавшая обувь, уничижительно взглянула на гостью. Но ничего не сказала. Юркнула за одну из дверей.

Лев Балаев внушительно проговорил:

– Я не занимаюсь стандартной йогой. Я переворачиваю всю жизнь человека. Исцеляю от любого страдания. Хотите, чтобы та, кто умерла, продолжала вас радовать?

Арина печально махнула рукой:

– Бросьте. Мертвые уходят навсегда.

– Ошибаетесь.

Лев снова щелкнул пальцами. Помощница, (наверно, специально стоит ухом к двери и прислушивается к зову) явилась мгновенно. Гуру одарил ее улыбкой – куда, правда, менее щедрой, чем досталась Арине. И велел:

– Расскажи про себя.

Девица вытянулась перед ними почти по стойке «смирно». Только глаза – не по уставу – смотрели в пол.

Пробормотала:

– Потеряла в один день всех близких. Родителей. Мужа. Дочь. Мы в отпуск собирались. Большой семьей. А меня услали в командировку. Они полетели сами. И все… разбились.

В глазах девушки блеснула слеза, но мгновенно высохла под взглядом гуру. Тот строго молвил:

– Зина. Ты ведь сейчас счастлива?

Она взглянула на него глазами преданной собаки:

– Да. Да! Мне очень, очень, очень у вас хорошо!

– А это просто квартира? – осторожно спросила Арина.

– Я не практикую в квартирах, – с достоинством произнес Балаев.

А Зина поспешно объяснила:

– У нас здесь официально зарегистрирован антикризисный центр. Проходят занятия. А те, кому совсем плохо, могут даже ночевать оставаться.

Мама бы обязательно насторожилась. Взяла бы светлоликого дядечку и его покорную помощницу за жабры: а кто учредитель вашего центра? Кем он финансируется? По каким методикам работает?

Арина, может, тоже бы решилась задать вопрос – но Лев не дал. Строго произнес:

– У меня очень жесткое расписание. Но я всегда готов перекроить его ради того, кому тяжело. Пойдем. Проведу с тобой персональную медитацию.

– Не поможет мне это, – вздохнула Арина.

Балаев снисходительно улыбнулся. Зато Зина набросилась на нее, как коршун:

– Вы что?! Да Лев Людовикович персонально ни с кем уже давно не работает! Вам исключительная возможность дается!

– Ладно, Зина, достаточно. – Отмахнулся от девушки широкоштанный. – Не будем заниматься саморекламой. И держать нашу в гостью в коридоре тоже невежливо. Не упирайся, милая. Ты не пожалеешь.

И Арина покорно пошла. Хотя мама – увидь она сейчас дочку – безусловно, ее отругала бы. Чужая квартира, странный мужик. Комната тоже будто для сексуальных утех предназначена. Горка матов в углу – вот и вся меблировка. Стены увешаны постерами. В этот раз не солнце – обнаженное женское тело. Снято красиво, почти целомудренно, но Арина совсем занервничала.

Лев ее смущения не заметил. Снял верхний мат, расстелил посередине помещения. Велел:

– Ложись.

– Э-э… зачем?

– Тебе надо голову освободить. От темных мыслей.

– А как вы… это делать будете?

Она отчаянно покраснела. И вдруг поняла, что ей все равно. Подумаешь – забыться в чужой квартире. На жалком коврике, в чужих объятиях. Для человека, который только что собирался прыгать с Крымского моста, – абсолютная мелочь.

Йог (или кто он там был) продолжал смотреть ласково, но без малейшей искры вожделения.

Бережно – будто отец строптивую дочку – потрепал ее по щеке. Велел:

– Доверься мне. Ложись. На спину, руки-ноги свободно. И глаза закрывай.

«Да пусть будет что будет!»

Арина исполнила волю хозяина, сомкнула очи, стала боязливо ждать: что случится дальше? Он сразу навалится на нее? Или сначала начнет обхаживать, медленно раздевать, ласково водить по телу пушистым перышком?

Но ничего сексуального не произошло.

Арина вдруг услышала металлический, утробный, до глубины души пробирающий гул. Приоткрыла глаза, осторожно скосила взгляд.

Лев уселся от нее на внушительном расстоянии. Ноги скрещены, в руках что-то вроде горшочка для меда и пестик. Этим пестиком он водит по кромке емкости, та гудит. Неприятный звук, очень тревожный. Похоронный оркестр напоминает.

– Закрой, пожалуйста, глаза, – попросил ее мужчина. – А теперь представь. Ты на крыше высотного здания. Рядом твои лучшие друзья. Они взяли тебя за руки и за ноги. Раскачали. И бросили вниз.

Арина еле удержалась, чтоб не расхохотаться. Боялась маньяка, а оказалась в лапах тихого сумасшедшего.

Йог, похоже, заметил улыбку на ее лице. Но не смутился. Спокойно продолжил:

– И вот начался твой полет в бездну. Ты летишь все быстрее и быстрее. Но тебе совсем не страшно, потому что ты никуда не приземлишься. Воздух вокруг теплый и черный. Тебе ничего не мешает. Тебе спокойно и хорошо. Скорость падения увеличивается, ветер свистит в ушах, все быстрее, быстрее! Мысли не успевают возникать в твоей голове. Они сначала пытаются остаться с тобой, но постепенно отстают. Замирают. Превращаются в картины на стенах. Ты видишь их, но они тебя больше не затрагивают. Ты просто пролетаешь мимо.

И по своей чаше ударил.

Арина с удивлением почувствовала: она вправду куда-то летит. А еще тепло стало и морем запахло.

– Твои руки начинают тяжелеть. От кончиков пальцев, через предплечье и локоть, они наливаются свинцом. Тяжесть охватывает все тело. И только в области межбровья ты ощущаешь поразительную легкость. Будто кто-то положил туда прохладную тряпочку. А теперь ты чувствуешь, как через эту точку тебя наполняет волшебный солнечный свет. Лови его лучи, купайся в них!

И Арина (в сон, что ли, провалилась?) вдруг оказалась на морском берегу. Причем была она не собой нынешней, а совсем маленькой девочкой. В своем любимом матросском костюмчике, который носила до третьего класса.

Откуда-то извне она слышала голос – Лев Людовикович что-то вещал про бурные океанские волны и золотистый песок. Но Арина видела не океан, а наше простецкое Черное море. Пляж с крупной галькой, мутноватое мелководье. Толстые тетки вгрызаются в кукурузу. А она – парит над землей и напряженно вглядывается: в купальщиков, в каждый коврик на берегу. Мозг лениво перебирает варианты: «Я мертвая? Или я в прошлом?»

Она, точно, бывала на этом пляже. И кукурузу покупала у старичка в тельняшке – вот он и сейчас ходит с корзиной, совсем не изменился.

– Дайте мне! – крикнула Арина.

Но продавец в ее сторону не обернулся. Зато она вдруг увидела – у самой воды, на пансионатном покрывале, устроилась мама. Бежевый купальник, «Остров Крым» в руках. Лицо умиротворенное.

– Мам! – бросилась к ней дочка.

Арина была почти уверена: мама ее тоже не услышит.

Однако женщина отложила книгу и вскочила:

– Аришка! Наконец-то!

На секунду стало очень страшно. Но руки у мамы теплые, а глаза совсем живые. И голос строгий:

– Дочка! Ты почему в квартире такой бардак развела? Мою чашку любимую разбила?

– Откуда ты знаешь?!

– Отсюда все видно, – грустно улыбнулась мама. И продолжила упрекать: – А еще я теперь точно знаю, что ты куришь. Пожалуйста, немедленно брось.

– Мам! – Арина смотрела на нее преданно и опасливо. – А мы с тобой сейчас где?

– Я – совершаю свое последнее путешествие по местам, где была счастлива. А ты оказалась со мной, потому что я очень о тебе беспокоюсь.

– А мы можем остаться вместе? – с надеждой спросила дочь. – Навсегда?

– Нет, – покачала головой мама. – Если ты уйдешь с земли до срока, то окажешься совсем в иной сфере. Не делай глупостей. Мы можем видеться и так.

…Когда Арина открыла глаза, в зале ничего не изменилось. Остались гулкость, пустота, неуют. Обнаженные женщины на стенах и горка матов в углу. Лев Людовикович сидел неподалеку. Чаша с пестиком стояла рядом. Броситься ему на шею? Расцеловать? Она поддалась порыву, вскочила.

Мужчина остановил взмахом руки:

– Никаких резких движений. Спокойно сядь. Закрой глаза. Глубоко подыши.

Арина безропотно исполнила указание.

– Хорошо. – Наконец позволил он. – Теперь можешь подойти.

И указал на пол рядом с собой.

Он сидел на коврике, ноги хитро перекрещены, засунуты одна под другую, будто индийский йог с картинки.

Арина не то что так – по-турецки не сядет, коленки обязательно противно хрустнут.

Секунду она поколебалась. Встала коленями на теплый пол. Уложила попу на ноги. Лев улыбнулся:

– Правильно. Поза ученика. Что-то практиковала?

– Э… в школе ходила на акробатику. Два месяца.

– Понятно.

Что за улыбка у него! Будто тот самый золотистый свет из медитации обволакивает.

Однако собственный разум (остатки разума) отчаянно сопротивлялись обаянию йога. Он просто гипнотизер или кто-то в этом роде. Ввел ее в транс, внушил невесть что.

Арина жалобно произнесла:

– Я видела маму. Это была галлюцинация?

Лев рассмеялся:

– Ты на учете у психиатра состоишь?

– Нет.

– У тебя когда-нибудь были видения? Бред, психозы?

– Никогда. Но мама ведь умерла! Как я могла ее видеть? Разговаривать с ней?! Откуда она узнала, что я чашку ее любимую разбила?

– Потому что в земле только тело. А дух человека вечен.

– Мама сказала: я смогу ее видеть.

– Да.

– А у меня получится – самой входить в такую медитацию?

– Конечно, нет. Но я готов помочь в твоем трудном пути.

– Но как вы это делаете? Вы гипнотизер?

– Ничего подобного. Я никогда не вторгаюсь в сознание людей. Просто помогаю выйти из рамок. Стать такими, какими вам дано природой. Я ничего тебе не внушал. Лишь отпустил твои собственные зажимы и вернул в истинный мир.

– А в этом мире есть моя мама?

– Конечно. – Он не колебался ни секунды. – Смерти не существует. И люди вечны до тех пор, пока мы о них помним.

На маминых похоронах кто-то говорил похожее. Тогда Арина готова была вцепиться в оратора и выцарапать ему глаза. А вечером, после поминок, нюхала мамины шарфы, ревела в ее подушку. Не сводила глаз с фотографии. Умоляла: «Приди ко мне. Приснись».

Но спала, когда забылась под утро, в хаосе кошмаров. И проснулась в слезах.

Мама не появилась.

– Как мне научиться этой вашей медитации?

– Надо освоить много специальных техник. Приходи завтра на занятия. Мы начинаем в девять утра. Для начала сходишь на три сессии. Освободишься в семь. У тебя деньги есть?

– А… сколько надо?

– Сколько сможешь. Пятьсот. Тысячу. Полторы. Мы не проверяем, кто сколько жертвует.

– Спасибо! – Взглянула она просветленно.

– Будь здорова.

Лев Людовикович дотянулся до ее висков и легонько сжал их в ладонях.

И Арина – впервые со дня маминой смерти – вдруг мучительно захотела есть. Не глотать любую подвернувшуюся пищу, а именно слопать что-нибудь вкусное. Пиццу из дровяной печи. Икру на свежем хлебе.

Лев щелкнул пальцами. Его помощница явилась мгновенно.

– Проводи! – велел он.

Арина прошла по коридору, чувствуя себя, словно бредет в приятном, теплом тумане. Сунула ноги в горячие (на батарее их, что ли, держали?) сапожки. Уже на пороге понизила голос, спросила:

– А твои – муж, дочь, родители – они тоже к тебе приходят?

– Почему приходят? – удивилась Зина. – Мы живем вместе. Как раньше и жили.

«Быть такого не может», – жалобно пискнул разум.

Но Арина велела ему замолчать. Вышла из гостеприимного дома. В бодром темпе дошагала до первого встретившегося кафе. Вошла, заказала огромную пиццу с креветками и поймала себя на том, что улыбается. Тоже впервые со дня маминой смерти. Да и раньше она улыбалась нечасто.

Когда поела, вышла на улицу. Привычно достала сигареты. Вынула одну, прикурила. И вдруг почувствовала – ничего более мерзкого она не пробовала никогда в жизни.

Раскашлялась, вышвырнула пачку и зажигалку в урну. И зачем она травила себя столько лет?

* * *

Первый день после новогодних каникул на работе прошел предсказуемо. Коллеги наперебой хвастались, как провели праздники. Первая скрипка, старая и толстая тетка, позволила себе Таиланд, виолончелистка-стажерка – юная и большеглазая – уела старшую коллегу Мальдивами с новым другом. Горнолыжники уезжавшие форсили перед теми, кто позволил себе только ближнее Подмосковье. Трубачи, все как один, явились с красными лицами – говорили, что обветрились на зимней рыбалке. Запах перегара подтверждал: действительно, пили. А предъявить рыбу никто не требовал.

Арина в общих бахвальствах традиционно не участвовала. Пока мама была жива, на зимние каникулы они по Золотому кольцу путешествовали. Или по монастырям. Подобные маршруты в оркестре не слишком котировались. Но Люська, с которой рядом сидели, все-таки поинтересовалась:

– А ты как время провела?

– Четвертого января маму похоронила, – буркнула Арина.

– Ой! – растерялась коллега. – Мои сочувствия. То есть соболезнования.

– Спасибо, – с каменным лицом отозвалась Арина.

Больше третью скрипку никто не беспокоил. Ближе к концу рабочего дня подошел дирижер, велел:

– Зайди завтра в бухгалтерию. Там тебе матпомощь.

Взглянул пристально:

– Чувствуешь себя нормально? Работать можешь?

– Вроде не фальшивлю, – вымученно улыбнулась Арина.

– Правильно, – похвалил шеф. – Молодец. Держи себя в руках.

Еще неделю назад от столь скудных слов поддержки она бы заревела в три ручья. Но сейчас за плечами была почти неделя в антикризисном центре.

Арина ходила туда каждый день. К девяти утра, как на работу.

Терпеливо сносила множество глупостей. Пели мантру – каждый день разную, но по сто раз. Проводили женские практики – раскрывали, с помощью упражнений и песнопений, центр энергии. Расположен он был в неприличном месте, Арина страшно смущалась. Слушали лекции Балаева – очень странные, все в кучу. История древних инков мешалась с горячими призывами не есть глютен. Разумная, на первый взгляд, теория чакр прерывалась горячими призывами не вставать позже пяти утра. «Я леплю из вас совершенных людей», – любил повторять Лев Людовикович.

Паства благодарно кивала. Но Арина видела: все, как и она, ждут десерта. Медитации. Выхода в потусторонний мир.

Ученики лягут на маты, гуру достанет свою поющую чашу – и можно будет улетать. Прочь с земли. В рай.

Правда, рай общественный оказался куда скромнее персонального – того, что Балаев устроил ей в день знакомства. Маму Арина, конечно, видела. Но поговорить получалось не всегда. Иногда та являлась лишь тенью. Или шла далеко впереди – никак не получалось догнать. Балаев говорил: «Учись. Молись. Жди. Все придет».

Другие девочки (Арина, хоть и стеснялась, расспрашивала их в перерывах) достигли гораздо большего просветления. Кто-то умел управлять снами: «Моего зайчика нет со мной днем, но ночью он всегда рядом». Иные могли и безо всякой поющей чаши и расслабляющих слов вогнать себя в транс. «Но с Львом ярче получается, красивее».

Иногда Арине поручали: вымыть пол, убрать в кухне или приготовить на всех салат из фермерских овощей. Повинность она исполняла с улыбкой.

А вот основную свою работу – в одночасье возненавидела.

Кому нужен их жалкий оркестр? В чем радость – ездить по подмосковным домам культуры, играть в полупустых залах? Зачем тратить драгоценное время: учить свою партитуру, потом бесконечно репетировать?

А главное: оркестр отнимал ее от мамы.

Когда человек только отбывает повинность, это видно сразу.

Дирижер прежде вообще ее не замечал, а теперь все чаще останавливал репетицию. Прикрикивал:

– Ты, желтоглазая с хвостиком! Опять опоздала на полтакта!

Арина краснела, пыталась сосредоточиться, но через полчаса делала новый ляп.

Дирижер терпел десять дней. На одиннадцатый велел остаться. С кислым видом спросил:

– Чем я могу тебе помочь?

Арина удивилась:

– Я думала, вы меня увольнять позвали.

– Ну, что мы – звери? – укоризненно проговорил он. – У тебя психологическая травма. Да и где я скрипачку найду – на твою зарплату?

– Мне нужен отпуск, – быстро сказала она.

Дирижер прищурился:

– Будешь сидеть в квартире и рыдать?

– Нет, – заторопилась Арина. – Я хожу в антикризисный центр, мне там помогают.

– Что еще за центр?

– Ну… частный.

– Не знаю, как тебе там помогают, – безапелляционно молвил босс. – Но играть скоро совсем разучишься.

Вырвал из блокнота листок, написал что-то, протянул.

– Вот, держи. Телефон нормального врача. Обязательно позвони и сходи.

– А зачем мне к врачу?

– Уж поверь опытному, – усмехнулся дирижер. – Депрессию лучше в самом начале поймать – чем потом в дурке валяться полгода.

– Нет у меня никакой депрессии! – возмутилась Арина.

– Ой, слушай. Я с вашей творческой братией двадцать лет работаю. Вижу каждого насквозь. Попьешь таблеточек – слабеньких, безобидных – и будет полный нормуль.

– За психичку меня, значит, считаете, – буркнула Арина.

Сунула листочек в сумку, пообещала:

– Позвоню обязательно.

Зашла в туалет и порвала бумажку в мелкие клочки.

Надо уволиться. А с голоду не умереть ей Лев Людовикович поможет. Надо попроситься в центр на постоянное место жительства. Она согласна и готовить, и убирать. Даже на секс согласна. Только бы позволили присутствовать на медитациях.

* * *

Федор Константинович долго не мог поверить в смерть давней подруги. Просто в голову прийти не могло. Ведь в ночь на первое он звонил Горошевым. Приятельница веселым голосом отчиталась: сидим за столом, смотрим «Профессионала», оливье с креветками удался.

– По нашему телевидению больше ничего нет? – усмехнулся он.

– Арина сказала: Бельмондо стоит пятерых Киркоровых.

Федор вздохнул. Неразумно поощрять дочкино затворничество. Арина от рождения бука, вечно комплексовала: лицо не то, фигура не такая. Ее бы отдать в командный спорт или в театральную студию, пусть самую что ни на есть любительскую. Встряхнуть, раскрепостить. Но матери больше нравилось, когда дочка под рукой. Вместе бесконечно чаевничать, смотреть по телевизору старые фильмы. Кто еще из молодых девушек в сотый раз плачет над старомодным «Профессионалом»? Но «Секс в большом городе», что он однажды принес, Арине решительно не понравился. И «Амели» не пришлась по душе. И «Голодные игры».

Федор Константинович с огорчением забрал диски. Подруга довольным тоном прокомментировала: «Зато с моей Ариной есть о чем поговорить».

Ну да. Поддержать беседу про «Осенний марафон», «Берегись автомобиля» и прочие старые фильмы девушка могла свободно. Только как ей это поможет выйти замуж?

О трагедии в семье Горошевых Федор узнал только на Крещенье.