2. Волк в овечьей шкуре

Солнце палит нещадно. Отражаясь от жестяных крыш, зверски режет глаза, лезет за воротник формы, кусает солёную от пота шею. Кайл снимает тёмные очки, бросает их на приборку и трёт переносицу, устало бодая затылком подголовник. Когда ты в патруле, а не на вольных хлебах, выбирать не приходится – заступаешь в любую погоду, если сегодня с шести до восемнадцати твоя смена.

Днём этот район кажется почти нормальным. Из раззявленных настежь окон приземистых хибар не грохочет музыка, по улицам не шляются обдолбыши, проститутки отсыпаются, законопослушные граждане потеют в офисах, на складах, за прилавками облезлых магазинчиков, раскиданных вдоль дороги. Оживает район ближе к закату. Местные вылезают из своих домов, словно вурдалаки из могил, чтобы вкусить американской свободы, ради которой они лезли через границу в пыльных мешках из-под кукурузы, рискуя задохнуться в них насмерть. Свободы на грани вседозволенности. Кайл родился здесь, вырос – наблюдая за междоусобными войнами мексиканской диаспоры, мелких чёрных и белых банд – и продолжает жить здесь, как привязанный, потому что иначе уже никак.

– Слушай, Кайл, заканчивай с этой ёбаной привычкой, а? – Мигель Эрнандес, напарник, нетерпеливо стучит ему в окно. Кайл толкает наружу дверь, впуская в салон удушающий запах сухого асфальта, затхлого сигаретного амбре и несвежей формы.

Этот тошный, скользкий мексиканец ещё пару месяцев назад не воспринимал его всерьёз и иначе, как «Эй ты, салага» не называл до тех пор, пока они не попали в первую переделку. Кайл тогда уложил на лопатки буйного, вооружённого ножом сомалийца крупнее себя в два раза, не сделав ни единого выстрела, за которые потом они оба умаялись бы писать отчёты. Улица, не в пример сержантам-инструкторам Академии, учит многому, особенно когда ты с двенадцати лет ходишь стенка на стенку.

– Какой из? – равнодушно интересуется он, наблюдая, как бегут стрелки наручных часов. Он знает, что сегодня недалеко от границы латиноамериканских кварталов начнётся грызня. Брат сообщил ему об этом ещё вчера и ещё вчера он настаивал, чтобы Кайл взял выходной и не совался туда, чтобы случайно не подставиться. Но он не собирался его слушать.

– Двери намертво закрывать. Поссать отойти нельзя.

– Я поступаю согласно протоколу.

Реагировать на вспышки хабалистого латиноса, доставшегося ему в напарники, которые, собственно, ничего и не имели под собой, кроме лютого желания потрындеть, Кайлу было попросту лень, как лень было бы отмахиваться от брехливой псины за соседским забором. Да и жара доканывала, и мозги плыли. Кайл усмехнулся, подумав о брате – тот лез на рожон за каждый косой взгляд. В этом они – близнецы – чертовски отличались друг от друга.

– Пиздец, ты правильный, Хантер, – беззлобно отмахивается Эрнандес, гулко захлопывая за собой дверь.

Со временем эта правильность стала какой-то маниакальной: от идеально отглаженных фирменных штанов до четкого выполнения самых мелких предписаний, на которые обычно клали хер – он словно хотел откреститься от того, кем был раньше. Рассказывать, какой он на самом деле неправильный, Кайл не собирался.

Хантер ничего не отвечает ему. Включив поворотник, он выезжает на пустующую дорогу. Тишину взрезает лишь шорох шин по асфальту – рация подозрительно долго молчит. Уже почти два часа они просто патрулируют улицы в штатном режиме, что здесь скорее редкое исключение, чем правило. Всё вокруг словно затаилось в предчувствии скорой беды.

– Слушай, я всё стесняюсь спросить. Нахер ты эти вонючие кварталы патрулируешь? – напарнику явно скучно, потому что с таким упоением лезть кому-то под шкуру можно лишь тогда, когда нечем занять башку. Латинос ерзает на заднице, ковыряется в зубах и одновременно пытается заглянуть Кайлу в лицо, возится, как чёртов навозный жук. – Ты же отличник. Сдал бы экзамен в SWAT и как сыр в масле катался.

Начальник патруля Фрэнк – участливый, искренне неравнодушный к своим парням мужик – наверное, единственный такой на весь отдел, в самый первый день задал ему тот же вопрос.

«Слушай, Кайл, обычно парни из гетто хотят оттуда выбраться, а ты рвёшься назад. Почему?»

Тогда он ответил ему честно. Кайл хотел навести порядок на своей земле, в своём доме. Он хотел сделать это будучи на стороне закона. Тогда он ещё верил в это. Тогда он сделал выбор и не ждал, что этот выбор придётся кому-то по душе. Сейчас же он молчит как рыба об лёд, потому что всё слишком смахивает на то, что он сильно переоценил себя.

В элитные подразделения путь ему закрыт. Отбор туда такой, что спросят каждую собаку. Там достаточно ничем не подкреплённых слухов о том, кто твой брат, кем был ты и кем была твоя мать, даже несмотря на то, что никто из них никогда не привлекался. В патруле же вечный недобор. В районе, где он вырос особенно. Он не собирался распространяться о том, что его брат – тот самый Хантер, лидер группировки, держащей под собой треть Южного Централа, и что он сам не так давно активно в ней действовал. Не для того он решил начать жизнь сначала. Но он не думал, что в итоге станет барахтающейся в проруби субстанцией, которая не знает, к какому берегу прибиться, потому что любой самый отбитый головорез был честнее и принципиальнее любого копа из его отдела.

«Теперь ты святоша, братуха, а я кто? Кто? Грязь под ногами, ёбтвою мать?»

Брат не сдерживал себя, когда Кайл объявил ему, что поступил в Академию.

«Думаешь, там лучше?! Ты забыл, да?! Там сраные волчары, которым на всё похуй!»

Он не забыл. Главную причину, по которой Кайл встал на этот путь, он никогда не забудет. Изуродованное лицо когда-то красивой женщины под серо-жёлтой, ветхой простынью, сухой отчёт детектива о характере повреждений, о количестве насильников, о методах и способах воздействия, которые перенесла в ту ночь их мать, прежде чем, наконец-то, отмучиться.

«Ваша мать была проституткой, вы знали об этом?»

Им тогда было пятнадцать, и оба они хотели набить детективу рожу. Тогда Кайл держал за руку взбесившегося брата, потому что «уберите нахрен отсюда этих щенков, раскидайте по приютам, чтобы никогда друг друга не нашли». Дело закрыли, убийц искать не стали, никому не было дела до женщины, которая пыталась прокормить себя и двоих детей, как умела. Тогда его брат потерял веру в правосудие, а Кайл решил, что найдёт справедливость, во что бы то ни стало. Позже Коул смирился и даже нашёл выгоду в том, чтобы иметь своего человека в рядах легавых, но Кайл понял, что ошибся.

Почти у каждого была своя цена. У Эрнандеса тоже. Кайл научился молчать, ведь если дашь знать, что ты копаешь, автоматически позволишь копать под себя, а ему это было не нужно – всё-таки наличие значка имеет свои преимущества. Компромиссы, шаткое равновесие, где на одной чаше весов твоё дерьмовое прошлое, а на другой – гнилое настоящее твоего напарника. И не только его. Процент за прикрытие наркотраффика получали, как минимум, трое копов его отдела. Как минимум двое крышевали питейные заведения от произвола мелких уличных банд и психов-одиночек. Всё, как раньше, только со значками, табельным оружием и правом на убийство.

– Пересечение Четвёртой улицы и Харкнесс-стрит. Перестрелка,– в рации шипит голос диспетчера.

– Принято.

Виски привычно начинают ныть, а где-то под рёбрами туго закручивается адреналиновая воронка – так было всегда, когда он шёл на дело, ничего не изменилось и теперь. Кайл кладёт переговорное устройство на базу, включает сирену и давит на газ. Где-то там сейчас его брат.

***

– Боже, да почему нельзя ссать ровно?!

Кали пытается думать об отвлеченном, стоя на коленках с тряпкой в мужском сортире. С тех пор как она просрочила выплату, «Лас Кобрас» подняли процент. Приходилось экономить на персонале.

«Голова отдельно, руки-ноги отдельно». Кали мысленно крутит эту фразу на повторе, стараясь лишний раз не открывать рот, чтобы не глотнуть ядовитых испарений мочевины. Под потолком без толку молотит старый вентилятор, видавший, наверное, ещё войну Севера и Юга, но это не помогает ничуть. Ещё эта проклятая жара. Наладить кондиционирование и прочистить приточные системы нет ни денег, ни времени.

Эту святую истину про ноги-руки проповедует Раиса – русская эмигрантка – и её девочки, расположившие на территории бара Кали свой «небольшой бизнес по оказанию интимных услуг», как любит говорить эта деловая до мозга костей сутенёрша. Раиса платит ей аренду исправно – проблем с клиентами у неё нет, а Кали с недавних пор не гнушается любого дополнительного дохода. Однажды все её принципы отошли на задний план перед элементарным желанием не сдохнуть.

Обычно Раиса берёт себе опытных дам с устойчивой психикой или нимфоманок, готовых залезть на любой сук даже бесплатно, но иной раз очередную новенькую охватывал такой экзистенциальный срыв, что будь здоров, и тогда это «голова отдельно, руки-ноги отдельно» заставляло юных гетер всплывать из бездны отчаяния. Кали этот способ усвоила.

Самовнушение работало, когда она натягивала повыше резиновые перчатки, чтобы отмыть с пола блевотину или вычистить с дивана ошмётки ссохшейся спермы. Оно работало, когда Кали выгружала из пикапа тяжеленные ящики с пойлом или надевала каблуки и узкие, как колготки, джинсы, чтобы заменить барменшу, которую «наугощали» до поросячьего визга. Оно работало, когда от перетаскивания до ближайшей канавы вусмерть пьяных посетителей у неё одновременно болели низ живота, спина и ноги, когда бессонница, которая донимала Кали после сильного переутомления, забирала у неё драгоценные часы отдыха. Оно подводило её лишь тогда, когда Диего Гарсия, глава «Лас Кобрас», приходил лично забирать у неё «дань».

«Твой папаша велел передать, чтобы на его похоронах крутили Нэнси Синатру».

Он приходил лично всякий раз, когда Кали где-то, по его мнению, накосячила. Он приходил, чтобы передать ей привет от отца и напомнить, что его жизнь в тюрьме зависит от того, как хорошо она себя ведёт. Он уходил, а его сопровождающие – те ещё отбитые ублюдки – ещё долго тусовались в вип-зоне, закидывались выпивкой и пользовали девочек Раисы, не собираясь платить ни за то, ни за другое.

Её отец, Эмилио Рейес, широко известный в узких кругах карточный игрок, прежде чем отправиться в тюрьму, оставил дочери внушительное наследство. Двести пятьдесят тысяч долга перед самим Франко – главой мексиканского наркокартеля, контролирующего печально знаменитый «Золотой путь» и несколько южных штатов по ту сторону Залива. Кали понятия не имела, где отец мог пересечься с фигурой такого уровня, но предполагала, что в Вегасе. Отец часто ездил туда «на заработки». Помимо долга Эмилио оставил ей старый бар, в котором раньше был самый крупный игорный дом в городе, пока его не накрыл внезапный рейд. В Калифорнии, в отличие от Невады, игорный бизнес под запретом. Разрешение у Рейеса было только на продажу алкоголя, за всё остальное ему дали пятнадцать лет. Интересы Франко на этой земле представлял Гарсия и его «Лас Кобрас». Кали познакомилась с ними в тот самый день, когда упекли отца, и в тот же самый день она услышала главный девиз наркобарона – «Франко не прощает долги».

Согнувшись в три погибели, Кали лезет с тряпкой под писсуар и замечает протечку в проржавевшей трубе.

– Твою мать! – замотать хоть скотчем, хоть тряпкой, хоть соплями. Смена начнётся через два часа, у нее не будет времени бегать подтирать здесь лужи.