Татьяна Дмитриевна Ларина

«Итак, она звалась Татьяна!» Танечка, ещё учась в школе, стала Дмитриевной, потому что всегда бралась за ответственную работу: учебный штаб, староста, председатель совета дружины, старшая пионервожатая. Ещё в школьные годы она с удовольствием отметила, что у неё имя отчество милого идеала, созданного Пушкиным. Потому выбор будущего был очевиден – филологический факультет педагогического института; затем школа, где возможен карьерный рост до завуча; приличный муж, отличный сын. «Мой муж – прелестный муж! Мой сын – прелестный сын!» Потом обязательно защита кандидатской, например, «Метамодерн как этическая концепция ХХI века». «Мета – маятник колебаний между крайними противоположностями. Метамодерн творится здесь и сейчас, в том числе нашими руками».

Жизненный график был строен! Но вот уже полгода, как что-то сломалось в продуманном порядке вещей. Сына, студента престижного столичного ВУЗа, поймали с дозой. Конечно, он говорил, что подбросили недоброжелатели, но доказать обратное было недёшево. Срок дали небольшой, но все сбережения ушли на адвоката, поэтому, когда слёг с инфарктом муж, денег уже не было. Операцию ему сделали, но нужны были сиделки, медсёстры, уход. А у Татьяны Дмитриевны времени нет, потому что – школа. Вот и умер он после операции от какой–то внутрибольничной инфекции. «Муж в могиле, сын в тюрьме, помолитесь обо мне». Словно про меня написано», – мелькнуло в голове Татьяны Дмитриевны, когда спрашивала с одиннадцатиклассников Ахматовский «Реквием».

Работа над диссертацией сошла на нет, рукопись пылилась на столе. Единственным утешением стали кошки, которых она подкармливала по всей округе. А дома бедную женщину ждал теперь только огромный рыжий кот Мирон. Он напоминал Татьяне Дмитриевне о счастливом прошлом, когда муж и сын-подросток притащили большую плетёную корзину, из тёмных недр которой светились изумрудные глаза. Рыжий комочек почему-то назвали Мироном, наверно, в честь работника, который ремонтировал дом. Рос котяра не по дням, а по часам…

Татьяна Дмитриевна вздохнула, вновь погружаясь в воспоминания. Даже школьные тетради и отчёты лежали в беспорядке. Она стала сентиментальна. Вспоминала, как выжила недавно из школы молодого педагога Алексея, к которому испытывала двойственное чувство. С одной стороны был он жалок и неприятен, с другой – было в нём что-то Карамазовское. Что ж, в итоге так и выходит, «чтобы жить, как Человек, нужно перенести муки и страдания Смерти духа, чтобы на руинах гордыни и неприятия мира возвести новое здание согласия и гармонии». Татьяна Дмитриевна размышляла: «И отчество у Алёшеньки знаковое – Фёдорович, потому и произносить его не хотелось, дорасти ещё до Фёдоровича-то надо было. Когда он ушёл из школы, почему-то стало легче. Но поговаривали, что недолго он репетиторствовал; спился вскоре и, вроде, помер – погиб как–то нелепо». «Значит страдал», – удовлетворённо завершила свою мысль Татьяна Дмитриевна…

Она тоже страдала! Включила музыку. Под звуки Лондонского оркестра методично наглаживала рыжую шелковистую спинку Мирона. Вот пошла партия скрипок, кот выгнулся, заурчал утробно. Тревожная музыка Моцарта разрастаясь, заполняла собой всё пространство. «Р-р-р, – тарахтел Мирон. – Р-реквием по мечте-е». Котяра огненной молнией выстрелил к дивану – клацнул – притащил хозяйке добычу!

Мышонок был чуть придушенный, даже не серый, а какой-то пегий, немного рыжеватый, очень жалкий. Мирон не переломал его хилый хребетик, а лишь слегка прикусил, контузил. «Вот до чего опустилась, – подумала Татьяна Дмитриевна, – мышей развела». Но вспомнились добрые сын и муж, которые жалели любую животинку, и она забрала мышонка у Мирона, запретив охотнику добивать жертву. Посадила его в коробочку. Котяра только хмыкнул на такие чудачества хозяйки. Мышонок проявлял чудеса сообразительности: бегал по лабиринту, интересовался творчеством Татьяны Дмитриевны, разбросанным на столе. Женщина хотела назвать его Элджерноном, но, посмотрев в его глазки-бусинки с диковинным прищуром, назвала мышака… Алёшенькой.

Души не чаяла бывшая завуч Татьяна Дмитриевна в новом друге. Она уже уволилась из школы, благо подошёл пенсионный возраст. Вместе с Алёшенькой брали они бутылочку беленькой и до ночи могли говорить обо всём, читать стихи… «Месяц умер, синеет в окошке рассвет! Ах ты, ночь! Что ты, ночь, наковеркала?..» Алёшенька, конечно, кивал умненькой головёнкой. Очень его заинтересовала рукопись о метамодерне и все былые записки Татьяны Дмитриевны. «Бот ты мой! Что за умное животное!» – восклицала подвыпившая женщина.

Но за этой идиллией ревниво наблюдала пара изумрудных глаз из мрачных недр тёмного чулана. Мирон давно точил коготь на хвостатого зарвавшегося рыжеватого «бога Алёшеньку». Раз, когда после общения с беленькой, Танька беспокойно похрапывала, Алексей чересчур внимательно изучал её записи, разбросанные по столу…

«Да, это же мои рассказы, – думал Алёшенька. – Вот о Наталье Ивановне чёрный юмор, как хлопнулась она во весь рост в коридоре школы, зацепившись каблуком за бугорок. А вот и драматическая повесть о судьбе завуча Татьяны Дмитриевны, где рефреном звучит лейтмотив Ахматовского «Реквиема»: «Муж в могиле, сын в тюрьме…»

В это время раздался тревожный всхрап хозяйки, Мирон сверкнул в воздухе огненной молнией, роняя по пути табуретки, вазочку и листочки рукописи… «Помолитесь обо мне!» – успел подумать мышак Алёшенька…

Щёлк-щёлк, щёлк-щёлк – кинетический антистресс – маятник Ньютона на деревянной подставке издаёт через равномерные промежутки времени успокаивающие звуки. Небольшие металлические шарики, раскачиваясь, стукаются друг об друга и своим щёлканьем забавляют огромного рыжего кота, сидящего на рукописи диссертации, перемешавшейся с записками неоконченных произведений…

Ритуал

«Брысь!» – сгоняет наглого котяру пожилой мужчина. Это пенсионер Пётр Иванович Стрелкин. Выйдя на пенсию, он не на шутку увлёкся оккультными науками. Потому, когда обратилась к нему несчастная соседка, бывшая учительница Таня Ларина, он согласился помочь. Эта одинокая женщина разом лишилась и семьи, и работы, и квартиры, доживала свои дни по соседству в избёнке. Прикипело её сердечко к какому–то мышонку, которого звала она Алёшенькой. Связь у них, по её словам, кармическая и ещё вина перед каким–то коллегой неизбывная. Вот и казалось сердешной соседушке, что, оживив этого мышака несчастного, она сможет всё вернуть. Ну, или почти всё: сын вернётся, квартиру купят, на работу, может быть, позовут. Но для этого мышак Алёшенька нужен. А его кот поломал!

Понимал Пётр Иванович Стрелкин, что женщина от горя и «плакончика» своего умом тронулась, но помочь решил и надежду вселил. Решил провести обряд, о котором у американского писателя Кинга вычитал. Знал ведь, чем может закончиться! Но сострадание к Татьяниному горю перевесило.

Дед взял варган, настроился. Монотонно варган разрезывал воздух, словно ветер дул через дерево, повреждённое грозовой молнией.

– Татьяна, запоминайте и повторяйте слова! А я буду играть!

Алексей, Алёшенька, мышак,

Сделай, сделай оборотный шаг!

Возвернись из скопища миров,

Чтобы жить с хозяйкой милой вновь!

Поднимись из бездн небытия,

Где душа мышиная твоя!

Алексей дух взываю песней,

Ты, мышак Алёшенька, воскресни!

Запах болиголова становится нестерпимым, заунывный звук варгана вспарывает вечность! Татьяна завывает в пятый раз: «Мышак! Алёшенька! Воскресни!»

В центре пентаграммы, что была начертана мелом по сукну, тихонько дёрнулась серая лапка и приоткрылась красная бусина глаза; сморщилась маленькая мордочка, будто хотела чихнуть; мелкий язычок плотоядно облизнулся. Тётка Татьяна готова была расцеловать и деда Петра Ивановича Стрелкина, и ожившего мышака Алексея! Но оккультиста что–то настораживало…

«Всмотритесь, этот знак начертан плохо. Наружный угол вытянут в длину и оставляет ход, загнувшись с края!» Какой-то дым тянется из-под сукна с пентаграммой, стойкий запах серы перебивает дух болиголова. «О, ужас, силы небесные! Что же мы натворили?! Какую силу разбудили!» – бормотал дед, но Татьяна его уже не слышала…

В ритуальную залу нежданно ворвалась супруга Петра Ивановича Стрелкина!..

Что случилось дальше, мы узнаем чуть позже, потому что рассказ наш вынужден уйти в другую сторону… Терпение, дорогой читатель!

Бабушкина избушка

– Вот вы говорите, желание должно исполняться, иначе оно не будет давать покоя.

– Да, кто-то из писателей говорил, что неосуществлённые желания самые сильные.

– Ну, вот у нас одно почти осуществилось! Но всё как всегда: ожидание и приготовление были интереснее, чем событие.

– Это просто стечение обстоятельств. Грибов нашли мало, потому что пошёл дождь. Значит надо пересмотреть повестку дня и придумать что-то новенькое…

Так рассуждали Саня, Сеня и Витёк – три друга. Поход за грибами они запланировали ещё весной, вспоминали о нём всё лето. Им казалось, что всё пойдёт, как по маслу: стоит лишь зайти в лес, и под каждым деревом их будет ожидать аккуратненький, как с картинки, грибок. Место выбрали отличное – на электричке до небольшого полустанка, оттуда рукой подать до маленькой деревеньки, где доживают свой век несколько ветхих старушек. У Витька там организовался наследственный дом – от покойной бабки достался. Дом – громко сказано, это была старенькая покосившаяся избёнка. Нет рядом хорошего водоёма, трасса далековато, вот и не покупают, а может, ещё чего-то не так.

И ведь пригодилась избёнка! Сбор грибов не заладился – нашли немного; всё кружили вокруг деревеньки, опасаясь заблудиться. Как ни старались, день выбрали неудачный: небо хмурилось и в итоге опрокинулось целым ушатом прохладного августовского дождя. Добежали до наследственного владения Витька, стали сушиться и отогреваться…

– Вот тебе и желание, и мечтание, – пробурчал Витёк.

– Ладно хандрить, давайте как-то растопим печку, – оптимистично предложил Саня.

– Витёк, а бабка у тебя верующая была? Привидений не предвидится? – пошутил Арсений.

– Бабка-то, вроде, была верующей. А дед, он до неё помер, вообще материалистом был, но к концу жизни чудить немного начал. Бабка после его смерти утверждала, что он в доме остался. Так что, может, и будут привидения.

– Но дед – родственник. А мы – твои друзья. Значит на нас индульгенция предусмотрена, – отметил Саня.