Прохор и горшок

Прохор спать не мог, только глаза закроет, видит Маринку печальную у пруда, поэтому и взял он снова зеркальце, да и не заметил, как уснул.

Вдруг слышит крики какие-то, глаза открывает, выходит на лестницу и видит: Степан в подпоясанном кафтане бегает вокруг стола с прутом, а от него в замызганной рубашке – взлохмаченная девчонка.

– Ах ты, дрянь! – орёт Степан. – Никакого тебе базара не будет. А вернусь и не убрано…

Тут Маринка добежала до окна и прыг в него с криком: «Сам и убирай!»

– Пеняй на себя! – погрозив кулаком, крикнул Степан.

– И чтоб ужин на столе! – вдогонку крикнула Варвара.

Прохор вытер со лба пот.

«Чего только в отражённом мире не насмотришься»

Где искать Маринку, он сразу догадался и помчался к пруду. Так и есть. Девчонка сидела на валуне и мочила ноги в чёрной воде.

– Доброго утречка, Маринка, – начал Прохор.

Та подняла голову, нахмурилась.

– Чего тебе опять? Убежал тогда и зеркало бросил, будто испугался. А кого? Себя что ли? Вроде не шибко и страшный.

Прохор почувствовал, что краснеет, но не ответил, руками только развёл. Откуда ни возьмись появилась кошка, жёлтые глаза так и впились в него.

– Ну, давай скажи ещё, что ты домовой, – пробормотала она.

– Здравия тебе, Котофеевна, – ласково сказал Прохор, пытаясь вложить в голос мысль, что он не такой дурачок.

Маринка засмеялась, отчего её немытое лицо посветлело.

– А я видел, как ты из дома бежала. Случилось чего?

Девчонка махнула рукой.

– Я помочь хочу, – сказал Прохор, ломая в пальцах сухую веточку.

Маринка уставилась на воду.

– Никто мне не поможет, – пробурчала она себе под нос, и у Прохора в груди защемило что-то. Он подошёл к девчонке и руку ей протянул.

– Моя бабушка говорила: «Без порядка всякое дело шатко». Надо только начать, и всё наладится. Вот увидишь. Идём-ка.

Девчонка упиралась, но от Прохора не так-то просто было отделаться, так что она спрыгнула с камня и поплелась к дому.

Родители Маринки уже уехали на базар, а значит, у домового было время до вечера. Войдя в горницу и осмотрев хозяйство, Прохор потёр ладони.

– Ну что? – подмигнул он Маринке, которая, казалось, и знать не знала, с чего начать. – Давай-ка плясать от печки.

Сняв заслонку, он заглянул внутрь.

– Апчхи!

Сажа залепила глаза, но покрытый засохшими каплями щей горшок удалось из печи вытащить. Печь вздохнула. Облако сажи выпорхнуло в горницу.

– Что, милая, тяжко такое сокровище хранить? – Прохор похлопал её по когда-то белой, а теперь почерневшей от копоти стенке.

– Ой, не трепался бы ты, Прохор, – проворчала Котофеевна, запрыгнув на лавку. – Прознает Маринка, что тогда?

Прохор бросил на кошку быстрый взгляд.

«Ничего тогда. Я исчезать умею на раз»

– Видел бы ты своё лицо! – захохотала Маринка, и Прохор вытерся рукавом. Тот почернел.

«Нехорошо, придётся стирку затевать. Но это потом»

Он подбоченился и строго посмотрел на девчонку.

– Печь – она в доме главное. Что без хозяина, что без печи в доме – всё одно – холодно и неуютно. Вот тебе, Маринка, веник, сажу обмети, внутри вычисти.

Девчонка приняла веник двумя пальцами, будто он её укусить мог, ещё и нос сморщила, но, увидев, как Прохор за горшок схватился, прижав его к чистой красной рубашке и веточкой отковыривая засохшую грязь, взялась мести так, что пыль и сажа в горнице столбом встали.

А Прохор в горшок-то вцепился неспроста.

– Ещё немного, терпи! Да прекрати же ты, – шёпотом уговаривал он непослушную утварь. Тот вырывался, так и норовил из рук выкатиться.

– Ты всегда с вещами разговариваешь? – размахивая веником во все стороны, спросила Маринка.

– Разговариваю, а что? Всякая вещь любит внимание и заботу. Как ты к ней, так и она к тебе.

Маринка остановилась, призадумалась, хмуря чёрные брови, и давай ещё пуще мести.

Разведя огонь, насыпав крупы, соли да ароматных трав, залив это всё водой, Маринка с Прохором поставили горшок в начищенную почти до белизны печь, закрыли заслонкой, и печка довольно заурчала. Поленья уютно потрескивали, а домовой с девочкой избавляли горницу от пыли и паутины в углах. На стол легла белая скатёрка и встала корзинка с хлебом, не пышным, конечно, но какой уж был. Запах каши защекотал в носу и заставил животы замурлыкать вместе с обалдевшей от дива дивного Котофеевной.

– Поберегись, как Стёпка-то явится, – проворчала та.

– Угу, – кивнул Прохор, – чуть-чуть ещё.

– Вынимаем? – смотря голодными глазами, спросила Маринка.

– Давай, – с задором махнул рукой Прохор.

Девчонка отодвинула заслонку, надела рукавицы и полезла в печь.

– Ай! Ты что делаешь? – вскрикнула она, шарахаясь прочь.

Прохор глаза на неё вылупил.

– Горшок, – объяснила та, – убегает!

– А я что говорил? Обижен он на вас. Поди теперь уговори, – покачал головой Прохор и полез в печь сам.

Печка с радостью его приняла в свои объятия, даже жарить перестала.

– Спасибо, печечка, какая каша у нас поспела! – проворковал Прохор, потянувшись за горшком, а тот раз! И вглубь скользнул.

– Что же ты, кормилец, делаешь? Не я ли тебя начистил до блеска, не я ли бока твои маслицем смазал?

– Пошёл вон! – фыркнул горшок, выпустив облако пара.

Прохор вылез наружу, вытер лоб и видит в окно, Степан с Варварой идут.

– Тащи ухват, Маринка, – приказал домовой.

– Увидят тебя, дурень, – мотая хвостом туда-сюда, ходила Котофеевна.

– Ничего, я быстро, я его сейчас ухватом.

Орудие для борьбы с горшком, точно меч на закатном солнце, сверкнуло в руках Прохора.

– А ну, иди сюда, утварь ты неблагодарная, – зарычал домовой, ныряя в печь следом за ухватом, и подцепил горшок. Тот дёргался, плевался кашей, да не смог с домовым совладать. Прохор его и вытащил!

Маринка в ладоши захлопала. Глаза её карие заблестели.

Скрипнула дверь.

Конец ознакомительного фрагмента.