***

Квартира сразу понравилась Валентине. Но больше всего ее поразила та символическая цена, которую назначил Костров.

– Скажите, а почему вы подошли именно ко мне? – спросила она его уже вечером, когда они пили чай на кухне.

– Потому что вы мне понравились, разве непонятно?

– Вы можете, конечно, обидеться, но этот поступок не делает вам чести. Я не доверяю людям, которые вот так запросто знакомятся на улице. Значит, если сегодня вы подошли ко мне, то завтра подойдете к кому-нибудь еще… Ведь так?

– Не знаю.

Он и сам не знал, как объяснить свой поступок.

– Думайте что хотите. А теперь мне пора, – он поднялся, взглянул на часы и, внезапно чертыхнувшись, решительно направился к двери. – У меня еще масса дел.

– Дела? Вечером? – Она усмехнулась.

– У меня всегда дела. Я заведую филиалом коммерческого банка, и сейчас как раз идет его реконструкция. Мне срочно надо повидать двух своих компаньонов, они где-то в половине десятого будут ждать меня в гостинице… Но это уже вам неинтересно. Счастливо вам оставаться. Вот вам моя визитная карточка, если захотите меня увидеть или услышать, звоните. Здесь масса телефонов, но это все рабочие. А вот этот мой домашний, – он достал ручку из нагрудного кармана пиджака и написал на обратной стороне визитки.

– И вы тоже… если захотите увидеть меня, то звоните, – она кивнула на стоящий в прихожей телефон. – Я буду рада услышать ваш голос.

– Вы больше меня не боитесь?

– Кажется, нет.

Он ушел, а она, оставшись одна, принялась осматривать квартиру. Из разговора с Костровым она поняла, что его друг, которому раньше принадлежала эта квартира, продал ее Сергею вместе с мебелью, телевизором, холодильником и прочим. Поэтому перемыв полы и приняв ванну, Валентина, чувствуя невероятную усталость, легла на диван, включила телевизор и вдруг поняла, как ей сказочно повезло, что она встретила Кострова. «Как хорошо, что у него заболел зуб», – подумала она перед тем, как погрузиться в сон.

А на следующий день она дала в четырех газетах объявления о том, что шьет на дому женскую легкую одежду, затем поехала в магазин «Ткани» и купила хорошую швейную машинку, «зингеровские» ножницы, два десятка бабин с нитками, несколько отрезов ткани, необходимую фурнитуру и все это на такси привезла «домой».

Деньги на поездку в Москву Валентина копила два года, занимаясь в Подольске, где жила с матерью, портновским делом. Целыми днями строча на машинке, она думала только об одном: как бы ей выбраться из этого скучного и маленького городка в Москву, чтобы там попробовать добиться успеха.

Валя шила, сколько себя помнила. После школы закончила швейное училище, но поступать в ателье на работу не захотела. Работала на дому. Когда появлялись свободные деньги, покупала в коммерческих, тогда еще редких магазинчиках дорогую ткань и шила что-нибудь для души, а потом продавала в местных комиссионных.

Когда по телевизору передавали репортажи с показом мод, Валя забывала обо всем на свете. Чуть ли не со слезами на глазах она смотрела на движущихся по подиуму стройных манекенщиц, одетых в фантастически роскошные наряды, прекрасно отдавая себе отчет, что здесь, в ее родном городе, ей никогда, НИКОГДА не воплотить в жизнь свои смелые идеи, что они так и останутся у нее в альбоме – нарисованные черными чернилами, безжизненные и плоские…

– Мама, я поеду в Москву, – сказала она в начале сентября и достала из шкафа большую дорожную сумку. – Деньги у меня есть, ты не беспокойся. Я все обдумала. Здесь мне больше делать нечего. Весь Подольск ходит в моих платьях и костюмах. Пусть теперь приоденется Москва. А там посмотрим…

Полина, мама Валентины, бледная анемичная женщина с грустными глазами и копной вьющихся совершенно седых волос, которые она принципиально не хотела красить, уронила чашку.

Она не представляла себе жизни без дочери.

– Сначала в Москву уехал твой отец и исчез, – сказала она, подбирая с пола осколки и не торопясь поднимать голову, чтобы Валентина не могла увидеть ее слез, – теперь уезжаешь ты. А что же будет со мной?

– Когда встану на ноги, приеду за тобой. Ты же не хочешь, чтобы я была твоей нянькой? К тому же Москва – это же не Северный полюс. Я буду регулярно звонить, писать, буду приезжать к тебе в гости…

– Ты в точности повторяешь слова твоего отца, – заметила Полина.

Валентина, которой до слез было жалко оставлять мать одну, но которая понимала, что, держась за ее юбку, вообще ничего в жизни не добьешься, проронила:

– Было бы неплохо повторить и его судьбу. Ты извини, ма, что говорю тебе это, но твой Борис Михайлович теперь каждое утро пьет кофе на Монмартре, а мы с тобой, кроме унылого пейзажа за окном да лоскутов с нитками, ничего не видим. А жизнь дана, как известно, всего один раз… Ты понимаешь меня?

Полина встала и взглянула в глаза дочери:

– Что ты хочешь услышать от меня?

– Ты знаешь что.

– Хорошо, я ПОСТАРАЮСЬ тебя понять.

Обо всем этом Валентина вспомнила сейчас, когда под шум дождя за окном распаковывала машинку, устанавливала ее на столе, приводила в порядок вынутые из сумки вещи, складывая их аккуратно на пустые полки шкафа.

Большой обеденный стол ей хотя и с трудом, но удалось разложить, и получился длинный и ровный стол для раскроя.

Она не рассчитывала на то, что будет много звонков, поэтому, не откладывая, раскроила первое платье из черного муслина на шелковой подкладке. Классический приталенный фасон, ничего лишнего. Сорок четвертый размер. В Москве сотни магазинов, куда можно будет его сдать на продажу.

На следующий день Валентине позвонил Костров. Поинтересовался, как у нее идут дела (Валентина еще в первую встречу успела ему рассказать о том, что она портниха и намерена организовать собственное дело).

– Ни одного звонка, – честно призналась она, обрадовавшись, как если бы ей позвонил хороший знакомый. – Сижу, шью…

Как часто потом она будет говорить ему эту фразу, даже не подозревая о том, как приятно ему, человеку, искушенному в любовных делах и имеющему самое полное представление о женской сущности, будет видеть каждый день перед собой девушку с иголкой в руках: символ женственности и трудолюбия.

Как сильно отличались от Валентины его многочисленные любовницы. Да, они были по-своему хороши, образованны, женственны, но при общении с ними Сергея не покидало ощущение того, что их отношения носят временный, поверхностный характер. В Валентине же он видел потенциальную жену и долгое время не мог выбрать форму их отношений, при которой Валентина смогла бы догадаться о его намерениях. Говорить же напрямую о своих внезапно вспыхнувших к ней чувствах он почему-то не смел, несмотря на то что вообще-то с женщинами не церемонился, назначал встречи достаточно часто и подчас чувствовал себя пресыщенным донельзя.

Валентина же, первое время воспринимая Кострова просто как приятеля, не больше, постепенно поняла, что он в нее влюблен, и стала над ним подшучивать. Она много работала, поэтому вечером, когда к ней приходил Костров на чашку чая, она позволяла себе расслабиться. В Подольске она встречалась с молодым женатым мужчиной, разочаровалась в нем, поэтому и уехала с такой легкостью, чтобы поскорее его забыть. А в Москве времени на личную жизнь совершенно не оставалось: пошли первые заказы. Стали налаживаться связи с магазинами.

Словом, все шло так, как она себе и представляла. А тут Костров…

Все началось с тяжелого, продолжительного гриппа. Одна из заказчиц Валентины заразила ее гриппом, чуть не умерла сама, а Валентина десять дней металась в жару, не понимая, что с ней происходит. Костров в это время был в Питере и ничего не знал о ее болезни. Когда же он приехал и позвонил в дверь, то, не услышав знакомых звуков шагов за дверью, понял, что что-то случилось. Даже не то чтобы понял, скорее ПОЧУВСТВОВАЛ. У него были запасные ключи от этой квартиры, поэтому он, нисколько не колеблясь, открыл квартиру и нашел Валентину без сознания. Она лежала в пижаме на полу и очевидно пыталась подняться, чтобы открыть ему дверь.

Костров поднял ее на руки и перенес в постель. Вызвал «скорую» и до ее приезда не отходил от больной, постоянно прикладывая холодные мокрые полотенца на лоб.

Валентина проболела целый месяц и за это время успела привязаться к заботливому и терпеливому Кострову, который выполнял все ее желания, ухаживал за ней как мог и однажды, не вытерпев, поцеловал ее. Почувствовав себя в руках сильного и опытного мужчины, Валентина впервые за несколько месяцев испытала что-то похожее на желание, но настолько неопределенное, что и сама не могла бы ответить, хочет она Сергея или нет. Ей нравилось то, что он всегда рядом, но сильного сексуального влечения она к нему не испытывала. Быть может, это происходило от того, что в их отношениях изначально был задан неверный тон: она воспринимала его лишь как друга и уже позже, как своего покровителя. Хотя все объяснялось, конечно, много проще: она хотела полюбить. А это не одно и то же, что ПОЛЮБИТЬ. Она выдумала любовь, и им обоим понравилась эта игра. Но только играла одна Валентина, Костров же намеревался в ближайшем будущем сделать ей предложение. Однако это обстоятельство не мешало ему изредка встречаться со своими бывшими любовницами.

Однажды, накануне Восьмого марта, он пришел к Валентине с букетом роз. Она встретила его с иголкой в руках, нежная, домашняя, в мужской рубахе из черной фланели и красных шерстяных носках, трогательная и такая сексуальная, что Костров не раздеваясь подошел к ней и крепко сжал в своих объятиях.

– Я хочу тебя, Валя… Давай ляжем, – сказал он, совершенно теряя голову и увлекая ее в комнату, где повалил на диван, скинул с себя пальто и овладел ею, так и не поняв, хотела она близости или нет…

После этого в их отношениях все изменилось. Они как дети начали играть во взрослую игру: мужа и жену. Так, постепенно он почти переехал к ней. Хотя иногда ночевал дома – в большой квартире на Грузинской, куда нередко привозил и Валентину, чтобы она имела представление, где ей предстоит в ближайшем будущем стать полноправной хозяйкой.

Так прошло лето. В августе Сергей сделал Валентине предложение, и она согласилась стать его женой.

Она много работала и копила деньги для создания собственной коллекции. В этом Валентине очень помогал ее отец, Борис Захаров, эмигрант, живший уже более пятнадцати лет в Париже и присылавший с оказией в Москву (чаще всего со своей любовницей Бланш, занимавшейся антиквариатом) отрезы лионских кружев и редкой расцветки ткани стрейч, дорогую органзу и шелк.

О том, что у Валентины отец живет в Париже, Костров узнал только спустя полгода после их знакомства.

– И ты столько времени молчала? – недоумевал он.

– Подумаешь, живет себе и живет. Вот если бы я там жила, тогда да. Хотя отношения у нас прекрасные и он постоянно зовет меня к себе.

– И ты до сих пор здесь? – Он был искренне удивлен.

– У меня мама в Подольске. Не могу же я ее оставить. А из России она никогда не уедет. Уж если с отцом не поехала, то теперь и подавно.

– А почему они разошлись?

– Совершенно разные люди, вот и все.

– А мне кажется, что даже разные люди, если захотят, то всегда найдут что-то общее…

– В смысле?

– Общность интересов и любовь – по-моему, понятия разные.

Они не любили друг друга. Но даже в этом случае они бы могли остаться вместе, если бы захотели.

И Валентина поняла, что он разговаривает сам с собой. Сам себя убеждает на тот случай, если и с ним случится нечто похожее.

– Да, пожалуй, ты прав, – сказала она, думая в этот момент о своем отце и о том, что они-то с мамой как раз и любили друг друга, но жить почему-то вместе не смогли. Загадка.