– Если ты не знаешь, как меня называть, я тебе подскажу: Борис. Вообще-то я Борис Михайлович, но для тебя просто Борис. И будь уверена, мы с тобой подружимся. Я умею ладить с людьми, даже с такими дикарками, как ты. Ты ешь и не обращай на меня никакого внимания.

Мама, тихонько вздохнув, опустила свое лицо на ладони, уперев локти о стол, и прикрыла в каком-то немыслимом блаженстве глаза. «Совсем как Тарасов вчера ночью…» Лена вдруг подумала, что ощущение счастья, которое вчера появившись неожиданно, длилось всего лишь несколько первых минут ее свидания, будет обязательно отравлено в случае, если на него будет отпущено больше минут, а то и часов… Счастье оно тем и хорошо, что длится мгновение. Ведь то, что проделывал с ней потом Илья Николаевич было странным и уж никак не могло зваться любовью, как бы не убеждал ее в этом ее возлюбленный. Или это она в силу своей неопытности никак не может перестроить свое сознание? Ведь смотрит же она фильмы, видит, как это происходит между другими, тогда почему же ей так тяжело выполнить просьбу человека, которого она любит?

– Меня немного тошнит, – сказала Лена, не подумав, какой смысл может придать ее словам пока еще мало знающий ее Борис.

– Тошнит? Может у тебя… – предположила мама, но Лена отрицательно замотала головой. – Нет, это не то, еще рано…

Разве могла она признаться, что ее тошнит от воспоминаний? Что она словно слышит запахи, которыми сопровождались их сумбурные и странные ласки?

Она посмотрела на свои руки и тут же, представив, что они такие же, какими были вчера, спрятала их даже за спину.

– Да что с тобой? – очнулась мама, которая выйдя из своего приятного оцепенения, теперь внимательно смотрела на дочь, пытаясь понять причину столь странного поведения. Ей в голову пришла мысль, что Лена презирает ее за то, что они делали вчера в гостинной после того, как закончился футбольный матч, ведь она запросто могла, подойдя к двери, увидеть лежаших на полу маму и Бориса… – Ты хорошо спала?

– Да, я хорошо спала. У меня все в порядке. А тошнота, это так, от голода, наверное… Или вчера в столовой съела несвежую котлету… У нас ведь как – останутся котлеты, их разогревают на следующий день, а то и через день…

– Мрак! – гаркнул Борис и взял еще один оладий. – Ты лучше приходи домой, потратишь время, зато сохранишь здоровье…

Он как-то хорошо это сказал, и голос его прозвучал так, словно звучал здесь долгие годы… Лена улыбнулась ему.

– Спасибо за завтрак, – прошептала она растроганно и вышла из-за стола. – Знаете, я даже рада, что у вас все хорошо…

Сказала и густо покраснела, почти выбежала из кухни.

***

Она опоздала на занятие. Тарасов встретил ее нежным поцелуем, и она сразу успокоилась, потому что все сто двадцать минут, пока она добиралась до училища, переживала о том, что он будет себя вести так, словно ничего не произошло.

– Как настроение? – спосил он, усаживая ее за фортепиано и целуя в затылок и прижимая ее к себе, стоящему сзади нее.

– Не знаю… Я принесла Прокофьева, могу показать Баха, вот

только в третьей части мне неудобно брать пассаж в басах…

– Это сложный кусок, потренируешься и все получится…

На нем был белый свитер с высоким воротником. Он был зимний, сладко пахнущий мужскими духами и морозом. Из распахнутой большой форточки же рвался в прогретый за ночь класс пахнущий арбузами прохладный воздух. Полы в это утро показались Лене особенно чистыми и начищенными мастикой, как никогда. нигде не было ни пылинки, и солнце играло на лаковой поверхности инструмента, на нотных страницах, на клавишах, на розовых гладких стенах…

Илья Николаевич сел за соседний инструмент и сосредоточенно слушал игру Лены.

Занятие прошло как обычно. Не было сделано и намека на следующее свидание. И только в конце дня, когда Лена спускалась по лестнице к гардеробу, уставшая от трудного диктанта по сольфеджио и в уме еще продолжая анализировать услышанное, чтобы определить, правильно она записала услышанную терцию или нет, она увидела поджидающего (быть может, ЕЕ) Тарасова. Он делал вид (а, может, и нет), что изучает расписание на доске объявлений. И снова, как и вчера, в холле никого, кроме них не было. Как нарочно.

– Моя машина за углом, поужинаешь со мной?

Синий скромный «опель» она увидела с трудом, потому что вся улица была заставлена заснеженными машинами, походившими одна на другую… Постояв минутку на крыльце и дождавшись, пока в машину не сядет Илья Николаевич, Лена перебежала улицу и села в машину за ним следом. И рядом с ним.

– А вы не боитесь, что нас кто-нибудь увидит?

– Нет, мне нечего бояться… Я люблю тебя, а не ворую…

– А если кто-нибудь увидит и расскажет вашей жене? – Ей и самой было неприятно говорить об этом. «Как в дешевой мелодраме.»

– Мы с женой чужие люди. Так что не бери в голову… – Он повернулся к ней и в каком-то искреннем и естественном порыве положил ей свою голову на грудь, шумно вздохнул. – Бедная ты моя девочка…

– Почему… бедная? – спросила она шепотом, изнемогая от нежности к этому такому взрослому и в то же время по-мальчишески живому мужчине, еще способному испытывать столь сильные чувства. Ей казалось невероятным, что она, студентка-второкурсница, сидит в машине своего любимого учителя, человека, которым восхищается все училище и которого боготворят все студентки и преподавательницы, и что он сейчас повезет ее куда-то ужинать! Ее, обычную девчонку, которая играет посредственно, одевается – проще некуда (если не считать, конечно, роскошного норкового капора), да к тому же еще и совершенно неопытную ученицу, с которой ему, наверно, так скучно, что приходится искать какие-то приемлимые способы для удолетворения…

– Это я так… Ведь ты еще так молода! Твои родители не будут волноваться, если ты задержишься сегодня так же, как и вчера?

Она смотрела на его профиль, на его руки, держащие руль, и никак не могла себя заставиь поверить в реальность происходящего.

– Извините, я задумалась… Нет, они не будут волноваться, потому что они… уехали… в гости и сами вернуться не скоро…

Она почти не врала, потому что ее «родители» были теперь как новобрачные и использовали, как казалось Лене, каждую минуту, чтобы побыть вдвоем. Так зачем же им мешать?

– Смотри… Как у тебя дела? Говорят, вам сегодня достался сложный диктант…

– Мне кажется, что я написала все правильно… Не понимаю, зачем вообще устраивают эти конкурсы, отборы… По мне так сольфеджио вообще никому не нужно. разве что в музыкальной школе.

Машина плавно зптормозила на темной улице. Илья долго целовал ее в темноте, покусывая губы и язык, а потом сказал, что сильно ней соскучился и не может больше сдерживать свои чувства.

Спустя четверть часа Лена была готова отдаться ему прямо в машине, вот только не знала, как это делается. Она сидела в расстегнутом пальто и чувствовала, что произошло что-то нехорошее. Кто-то дерзкий и злой, кто сидел внутри ее тела, требовал либо крови, либо мяса. И имя этому состоянию она знала теперь отлично. Это было возбуждение, которое до встречи с Ильей было смутным и неосознанным, а теперь сжигало ее изнутри…

– Зови меня Ильей, хорошо? – Он нежно привлек ее к себе и погладил по голове, по растрепанным волосам. – Какие у тебя красивые волосы… Ты похожа на молоденькую кошечку, рыженькую, с зелеными глазами, пушистую и гибкую… Скажи, ты любишь меня?

Но она молчала, потому что слово, которое он ждал, было слишком легковесным для определения того дикого желания, которое он в ней вызывал. И это было трудно назвать любовью. Это была болезнь с жаром, потерей сознания (не обмороком, а именно потерей сознания, ума или того, что его заменяет) и каких-то конкретных желаний…

– Илья Николаевич… – она собарлась с духом, чтобы задать ему волнующий ее вопрос.

– Говорю же, зови меня просто – Илья.

– Хорошо, Илья… – она подивилась сама, что произнесла это с легкостью. – Скажи, зачем ты все это делаешь? Зачем мучаешь меня?

– Ты же девственница, с тобой по-другому нельзя… Если хочешь, я дам тебе литературу, почитаешь и поймешь, что мы с тобой молодцы и все делаем правильно. Ты должна постепенно привыкать к взрослой жизни, которая теперь будет состоять не только из музыки, но и из меня, из отношений, какие бывают между мужчиной и женщиной. Ты чувственная и очень нежная девушка, ты возбуждаешь меня невероятно, я просто теряю с тобой голову… Ты ведь выйдешь за меня замуж?

Она промолчала, подумав о том, что сходит с ума. Нет, так не бывает. Или бывает, но только в романах, в кино…

– У вас же дочь…

– У меня ПОКА нет детей… Это девочка Клары, моей бывшей жены…

– Вы что, развелись с ней?

– Официально – нет, но мы не ижвем с ней, как муж с женой. У нее давно уже есть другой мужчина.

– И вы терпите?

– Зови меня на «ты», так нам будет проще привыкнуть друг к

другу… Знаешь, а ты очень способная, это я уже о музыке.

Ты когда играешь, мне кажется, и не задумываешься над тем,

что написано в нотах, ты ее чувствуешь…

И тут случилось то, что должно было случиться. Она слишком быстро вернулась в реальность и совсем некстати вспомнила про своих учеников – двух мальчиков, которым она по средам давала уроки фортепиано. Они, наверно, уже заждались в клубе, где ей было разрешено заниматься за небольшую арендную плату.

– Что- нибудь случилось, что это ты так резко замолчала?

– Я вспомнила, что у меня сегодня были дела… Ученики…

– Я могу отвезти тебя, куда только скажешь… Хотя мы уже приехали…

Лена молча смотрела в окно. Они приехали почти на окраину города. Прямо перед ними стоял светящийся оранжевыми окнами двухэтажный особняк.

– Это ресторан, но его мало кто знает… Публика здесь постоянная, а хозяин – брат моего московского приятеля… Так что, выбирай – ученики или жареный гусь! Я шучу, не расстраивайся, завтра позвонишь и объяснишь, придумаешь что-нибудь… В жизни всякое бывает. Кроме того, сколько они тебе платят?

– Десять тысяч рублей за урок.

– Да ты с ума сошла! Ты же моя ученица! Меньше пятидесяти даже и не думай…

Так, разговаривая, они взошли на заметенное снегом крыльцо, Илья позвонил и спустя несколько минут их впустили в жаркое и душное помещение, тесное, но заставленное кадками с настоящими пальцами и красными бархатными креслами. Мужчина в черном костюме, увидев Илью, поздоровался с ним и, улыбнувшись, сказал, что столик уже накрыт и что если угодно, то гуся подадут прямо сейчас.

Очевидно, раньше весь первый этаж занимала квартира, потому что зал ресторана напоминал обычную гостинную, разве что чуть попростронее обычной «сталинки». С десяток столиков, накрытых белыми скатертями, на столиках лампы с красными шелковыми абажурами, посетители, в основном, мужчины, много курят, разговаривают громко пьяными голосами, а фоном всему этому служит тихая и ненавязчивая джазовая музыка «а, ля Амстронг».

– Ты ешь, не стесняйся… Знаешь, как приятно смотреть, когда женщина ест… Особенно такая молоденькая, как ты… У тебя довольно утомленный вид. Но ничего, сейчас ты поужинаешь и поймешь, что все не так страшно, как тебе кажется…

– Вы о чем? – Лена уже выпила половину бокала красного вина и теперь чувствовала, как оно приятной теплой волной плещется где-то в коленях, делая их слабыми, в то время как голова становится на удивление ясной и легкой. – Почему мне что-то должно казаться страшным? Мне так хорошо с вами…

– С «тобой», – поправил ее Илья и придвинул к ней тарелку с салатом. – Вот, попробуй, это с маслинами и грибами, очень странное сочетание… А как тебе гусятина?

– Все так вкусно… Только мне все равно как-то не по себе… Вы знаете, это же мое первое такое, НАСТОЯЩЕЕ свидание… У меня были, конечно, знакомые мальчишки, но это, в основном, сыновья маминых подруг, они такие глупые, смешные и все, как один, мечтают стать военными…

– Ты целовалась с ними?

– Нет, они же не были похожи на мужчин… Кажется, я опьянела… Отвезите меня, пожалуйста, домой…

В машине она уснула.

***

Незнакомая ей комната была залита ярким солнечным светом. В аквариуме плавали разноцветные рыбки. На подоконнике цвел ярко-розовыми цветками «декабрист».

– Доброе утро… – услышала она и, повернув голову, увидела рядом с собой на подушке растрепанную голову Ильи. Лицо его было на редкость серьезным. – Это хорошо, что ты проснулась сама, а то я не хотел тебя будить… Ты как себя чувствуешь?

И прежде, чем она успела ему что-то ответить, он рывком перевернул ее на спину, сорвал с нее тонкое шерстяное одеяло, каким она были прикрыта, и не давая ей времени, чтобы опомниться, раздвинул ей ноги и вошел в нее, сильно, больно, рывком, раздирая ей плоть и с остервенением забился на ней, бледнея с каждым движением и, уже не чувствуя себя мужчиной, а скорее зверем, прокусив ей мочку уха, оказавшуюся прямо возле его губ…

Он не слышал ни ее криков, ни стонов, ничего, им двигал инстинкт и немного белой пыли, которую он вдохнул вместе с утренним прохладным воздухом…