– Ее что, изнасиловали? – спросила я, потому что навряд ли такую красивую женщину могли убить, предварительно не насладившись ее телом. Во всяком случае, такой вывод я сделала, исходя из моего знакомства, пусть и поверхностного, с практикой Изольды. У нее было очень много дел, связанных с убийствами. Женщин, как правило, перед тем, как убить, насиловали. Мужчины удовлетворяли таким образом свою первобытную сущность. Быть может, поэтому моя тетка испытывала жгучую неприязнь к существам мужского пола и жила в гордом одиночестве, находя удовольствие лишь в хороших сигаретах, качественной водке и общении с моей семьей. Она даже не любила тратить деньги – не ходила по магазинам, не покупала себе ничего НЕфункционального, за что мы с мамой всегда ее ругали и безуспешно пытались сделать из нее нормальную жизнелюбивую женщину.

– Нет, ее, похоже, сбросили из окна гостиницы или она выбросилась сама, пока еще мы не знаем. Сейчас главное для нас – это установить личность потерпевшей. Представь себе – она жила до последнего момента, вплоть до удара о гранит… И мужчина, который с ней это совершил (а я уверена, что убийца – мужчина), был ее возлюбленным, ты только посмотри, как несчастная накрашена и одета. В таком виде ходят только на свидания. Мы ждем, может, поступит заявление об исчезновении… Кроме того, ведется работа в «Братиславе», уверена, там ее видели и знают. Другое дело, что после ее гибели мало кто захочет давать какие-либо показания. Кстати, хотела тебя спросить, сейчас что, в моде такие платья? Я хоть и не спец, но мне кажется, что такой фасон был в моде лет пятьдесят тому назад. А вот почему она босая – вообще не понимаю. Разве что туфельки слетели во время полета… Или же их надо искать в одном из номеров гостиницы.

– Я почему-то уверена, что она не сама выбросилась из окна, ей наверняка помогли…

– Пока ничего конкретного сказать не могу… – задумчиво откликнулась Изольда, после чего вернулась к вопросу о платье: – Так что ты думаешь относительно ее странного и вызывающего наряда?

Но я не могла говорить. Перед моими глазами стоял Варнава, я даже видела его шевелящиеся губы, а потом видение поплыло, и откуда-то появился раскрытый шкаф с женскими платьями. Мне показалось, что среди них было такое же платье, желтое с черной каймой. Или у меня что-то с головой.

– Это несовременное платье, немодное. Но красивое, стильное…

Мне стало нехорошо. Я вдруг почувствовала себя свиньей. Разве можно было уезжать от него, когда он находился в таком состоянии? У него умерла любимая девушка, а я разоралась, устроила скандал и даже демонстративно пошла в ванную комнату, чтобы смыть со своего лица поцелуи Варнавы, предварительно с отвращением в голосе известив его об этом. Мне не было прощения.

– Я не сказала тебе самого главного – у него умерла девушка.

– Кто? У кого? – Изольда посмотрела на меня широко раскрытыми глазами, поскольку вдруг оказалось, что я в эту минуту меньше всего думаю о погибшей, фотографии которой все еще находились у меня в руках. – Господи, это ты все про своего ненормального, как его… Варнаву? Боже мой, ну и имечко…

– …И он набросился на меня и стал целовать. А я повела себя как идиотка. Убежала. Что мне теперь делать?

– Сиди себе дома, продолжай изучать английский и напиши письмо родителям (она и отчима считала моим родителем, кстати, вполне справедливо). Вот приедут они осенью, отдохнут месячишко, а потом поедете туда уже вместе.

Изольда имела в виду исполнение моей давней мечты – участие в маминой экспедиции в качестве оператора. Знание английского языка Изольда считала непременным условием вхождения во взрослую жизнь, хотя сама она могла произнести на английском всего пару-тройку слов типа «о'key» и «all right».

– Я же серьезно… Ты что, не понимаешь, он нужен мне, со мной случилось несчастье, я…

Я не могла в этих казенных стенах произнести слово «любовь». Слишком уж затасканным оно было и могло прозвучать пошло. Но как мне объяснить Изольде, что при имени Варнавы у меня подкашиваются ноги, что я должна его увидеть, должна быть рядом с ним…

– Хочешь взглянуть на платье? – вдруг спросила меня тетка и, раскурив очередную сигарету, повернулась к сейфу и загремела ключами. Через минуту на соседнем столе уже лежало желтое окровавленное платье.

– Этот материал называется твил, он очень хорош в носке, – меланхолично произнесла я, продолжая шмыгать носом. – Его можно купить сейчас в каждом магазине. Он не мнется и хорошо стирается. Даже кровь отойдет, если постараться. Это я к тому, что платье хоть и старомодного фасона, а сшито в наше время. Оно почти новое. Ты не могла бы мне дать один снимок, чтобы я кое-что проверила…

Я не собиралась пока говорить ей о своем предположении, что уже видела сегодня похожее платье, – решила повременить.

– Мне кажется, что у меня есть журнал с этим фасоном… – с легкостью соврала я.

Изольда, этот бронтозавр в юбке, нисколько не смущаясь, протянула мне один из самых кровавых снимков, где голова мертвой женщины была дана крупным планом… Предчувствие ледяным комом подкатило к сердцу и откатило, оставив холод и страх. Страх, что я больше никогда не увижу Варнаву.

– Поезжай домой, хорошенько поешь и обязательно прими свои таблетки – не хватало тебе только принести в подоле… Я же отвечаю за тебя, птичка. И выспись, на тебе лица нет. А ходить в «Ротонду» не советую. Я знаю, что ты меня не послушаешь, ты взрослая девочка, тебе скоро двадцать три, за плечами университет… Но я же не виновата, что у тебя ума как не было, так и нет…

Она чмокнула меня в щеку, приобняла.

Я любила Изольду почти так же сильно, как маму.

* * *

Вадим Чашин, заглянув в кабинет Хлудневой, расплылся в улыбке:

– Приветствую вас, Изольда Павловна…

– Ты, я вижу, сияешь как медный грош. Нашел убийцу? – Она устало улыбнулась и предложила Чашину кофе. – Пей, у меня полный термос… Рассказывай, не томи…

– Да нет, убийцу я пока не нашел. Да и вообще не уверен, что этот убийца существует. Главное, что, как мне кажется, я выяснил личность погибшей. Ее зовут Вера Холодкова.

– Проститутка?

Вадим развел руками.

– Так я и знала. Едва увидела это дурацкое платье, накладные ресницы, ее прическу, так почему-то сразу подумала, что она из ночных бабочек. Да и Желтков звонил, – Изольда имела в виду судмедэксперта, – сказал, что у девушки печень ни к черту, вся разрушена, что пила она как сапожник, курила, ну и все такое…

– Ее опознали по фотографии практически все работники «Братиславы», включая горничных, с которыми она была на короткой ноге, и все, как один, утверждали, что на Вере было явно чужое платье, во всяком случае, это – не в ее стиле…

– Вадим! Какой еще стиль?! О чем ты? Разве у таких девиц вообще может быть свой стиль?..

– Напрасно вы так, Изольда Павловна, ведь каждая женщина одевается по-своему, даже проститутка. И мне показалось, что это замечание свидетельниц о стиле – весьма ценное. Заметьте, у Веры Холодковой свои волосы были короткими, – Вадим провел ребром ладони чуть пониже своего уха, – а хвост себе прицепила, словно они у нее длинные. Спрашивается, зачем это ей понадобилось?

– Так им же по штату положено держать себя в форме, время от времени менять внешность, следить за собой… – презрительно хмыкнула Изольда, и по ее внешнему виду было нетрудно догадаться, что об убитой у нее уже успело сложиться определенное мнение.

– В том-то и дело, что раньше она никогда не пользовалась этим хвостом, а носила прическу, которую можно было назвать скорее «растрепанный мальчик» (так охарактеризовала ее администраторша), а одевалась Вера вполне современно, предпочитала темные цвета, облегающие платья, да и вообще считалась одной из самых дорогих девушек в гостинице…

– И это при том, что она пила?.. Кстати, ты не хочешь встретиться с Иконниковым? – осторожно, чтобы случайным словом не свести на нет работу Вадима, спросила Изольда, намекая на то, что встреча с профессионалом – человеком, который занимается исключительно проститутками и является главной фигурой в местной полиции нравов, – была бы нелишней.

– Я звонил ему, и он обещал перезвонить вам, чтобы поконкретнее договориться о встрече, ведь Иконников может рассказать вам о Вере куда больше моего… Я вкратце изложил ему факты, и мне показалось, что он совершенно не удивился, узнав, что Вера закончила жизнь таким вот образом…

– Она, случайно, не наркоманка? Хотя Желтков наверняка сказал бы мне об этом… – задумчиво произнесла Изольда.

– Кажется, нет, но Иконников, повторяю, знает о ней больше, чем я. А пока могу сообщить только то, что Вера Холодкова в последнее время появлялась в «Братиславе» довольно редко и что только за последний год у нее появилась машина – подержанный «Форд», – шуба из чернобурки, бриллианты…

– Это все рассказала тебе администраторша? Интересно, сколько Вера платила этой даме за то, чтобы ее впускали в гостиницу?.. Ну да ладно… Бог с ними, они сами выбрали эту дорогу. Но девушку все равно жаль.

– Извините меня, Изольда Павловна, но я опять про стиль… Вы же сами заметили, что на Холодковой было необычное платье, какие сейчас не носят, да и прическа была странноватая…

– Вадим, к чему ты клонишь?

– А к тому, что все это было надето на ней НЕ СЛУЧАЙНО. Навряд ли Вера встала утром и подумала: «А почему бы мне не сшить себе идиотское платье?»

– Оно вовсе и не идиотское…

– …и не изменить прическу? Думаю, что за всем этим кроется причина, раскрыть которую, я надеюсь, мне помогут все, кто знал Холодкову…

– Вот и займись этим, хотя мне кажется, что она сама выпрыгнула в окно, как это делают многие наркоманы…

Они поговорили еще немного, наметили план действий, и, лишь когда Вадим ушел, Изольда снова, в который уже раз, поймала себя на том, что слишком уж откровенно выдала свои чувства по отношению к совершенно незнакомой ей особе, заслуживающей, быть может, и более снисходительного отношения к себе уже по той причине, что ее нет в живых…

Чертова раздражительность! Изольда порой едва сдерживала себя, чтобы не сорваться на милого симпатягу Чашина, не считая других своих коллег из угро и прокуратуры, и все из-за того, что ночь она спала неспокойно, если вообще спала… Нервы? Быть может. Хотя раздражительность могла быть вызвана не столько самой бессонницей, сколько причиной, по которой эта коварная злодейка нахально поселилась в ее доме.

Ночь в тихой большой квартире полнилась тревожными мыслями, которые, словно обретая реальные очертания, метались по стенам синими зигзагообразными тенями, разрываемыми на части всполохами света от уличных фонарей. В такие минуты Изольда, обняв колени и вся сжавшись, сидела на постели с широко раскрытыми глазами и смотрела в одну точку, пытаясь сосредоточиться и понять, что же все-таки с ней происходит, откуда эта душевная дисгармония, внутренний страх перед чем-то неизвестным, живущим рядом с ней и мешающим нормальной жизни. Безусловно, работа, тяжелая и требующая неимоверного нервного напряжения, играла в этом пограничном с депрессией состоянии не последнюю роль, но при анализе прошедшего дня, который черно-белой хроникой прокручивался в мозгу, не возникало того леденящего душу ужаса, накатывающего на нее, какой вызывали события, относящиеся, казалось бы, к совершенно другой сфере ее жизни…

Почему-то, находясь на грани сна и яви, ей все чаще и чаще рисовалась в воображении детская песочница, мимо которой она проходила каждый день, но которая именно в дневные часы не производила на нее никакого впечатления. А вот по ночам, мучаясь бессонницей, Изольда представляла себе играющих там детей и даже слышала, как ей казалось, их нежные воркующие голоса и смех. Быть может, все дело было в материнском инстинкте, оказавшемся по воле судьбы невостребованным?..

А однажды произошло событие, и вовсе испугавшее ее. Как ей показалось, оно несло в себе элемент чуть ли не мистики. В дверь квартиры Изольды позвонила женщина и сказала, что дочь Изольды засыпала песком глаза ее дочери… Незнакомка громко обвиняла Изольду, что та не следит за своим ребенком и ее девочка может в результате этой шалости с песком остаться без глаз. Самое удивительное в этом происшествии заключалось в том, что Изольда, у которой никогда не было детей и уже, наверное, не могло быть, вдруг поверила этой женщине и пошла за ней, чтобы взглянуть на девочку, которую приняли за ее дочь. Но выйти из подъезда она так и не осмелилась, вдруг резко остановилась, посмотрела в глаза продолжавшей шуметь женщине и, покраснев и страшно смутившись, сказала, что у нее нет детей и что та спутала ее с кем-то…

Возможно, случись такое с другой женщиной, не так болезненно воспринимающей все связанное с темой материнства или самой успевшей стать матерью, та отнеслась бы этому нелепому недоразумению совершенно спокойно. Что же касается Изольды, то ей подобные ситуации казались знаками, на которые невозможно было не обратить внимания. Да и как можно было, скажем, остаться равнодушной ей, закомплексованной донельзя бездетной женщине, когда на ее имя вдруг откуда ни возьмись приходят посылки с детскими вещами? И ни письма, ни обратного адреса, ничего, что могло бы пролить свет на эти странные факты. Сначала ползунки с детским питанием и сосками, затем какие-то игрушки и свитеры, а потом и вовсе ботиночки на меху…

…Раздался звонок – Изольда вздрогнула и взяла трубку. Она вновь вернулась в реальность и теперь отчетливо слышала голос Бориса Иконникова, который готов был прийти к ней уже через четверть часа.

– Хорошо, я жду тебя, Борис…

Она вздохнула и, пользуясь тем, что она в кабинете одна и может позволить себе многое из того, что не принято демонстрировать в присутствии посетителей, встала и с наслаждением потянулась, расправив затекшие мышцы спины. Затем ее взгляд упал на фотографию погибшей Веры Холодковой, и мысли заработали совершенно в другом направлении…

* * *

Наступил июнь, прошло уже почти две недели с нашей встречи, а Варнава мне так и не позвонил, хотя у него был мой телефон. Изольда несколько раз приезжала ко мне, привозила раннюю зелень и, глядя на меня, распластанную на диване с потухшим взглядом, ругалась, кляня на чем свет стоит «идиота Варнавку».

– Хочешь, я найду его тебе и приведу за руку, а то и в наручниках, ты меня знаешь.

Я знала, что ради меня она готова на все. Но Изольда уходила, а я оставалась наедине со своими переживаниями и мыслями. Я не понимала, как могло случиться подобное: я стала зависима от совершенно незнакомого мне человека. Что же за зло такое – любовь? И разве можно назвать это мучительное и изнуряющее чувство таким нежным и светлым словом?