Глава 7. Поход в Ковент-Гарден

Утром я первым делом встала и достала из шкафа пьесу «Скульптор». Что же Редфорд мог написать мне? Дрожащими пальцами я открыла твёрдую обложку и на титульном листе увидела надпись, сделанную размашистым красивым почерком: «Моему художнику по костюмам и гриму Эмми Палмер с благодарностью и предложением о дальнейшем сотрудничестве» и подпись «Дэвид Редфорд». Я несколько раз перечитала эту запись, не в силах сдержать радостной улыбки, чувствуя себя немного глупой от переполнявшего меня счастья. Я хотела было показать книгу отцу, поделиться с ним своей радостью, но что-то удержало меня, словно Редфорд написал нечто сокровенное, личное, что предназначалось лишь мне одной. Я спрятала книгу обратно в шкаф и ещё долго ходила по комнате, повторяя про себя слова Редфорда.

Ближе к полудню к нам зашёл Питер. В разговоре он обошёл стороной вчерашний визит в ресторан и лишь поинтересовался, как мы добрались обратно. Отец предложил ему остаться на ланч и заодно обсудить идеи для нового представления. Мы открыли сезон. «Мир иллюзий мистера Палмера» шёл по-прежнему успешно, но отец уже всерьёз занялся подготовкой новых номеров и даже набросал несколько схем и чертежей, где объяснял некоторые фокусы, а также прописал необходимый для них реквизит. Вместе с Питером они обсудили затраты на этот проект. Я старалась внимательно слушать их, но мысли мои уносились куда-то далеко, и приходилось заставлять себя возвращаться обратно и думать, какие костюмы сшить для отца, для Питера, ну и, наконец, для себя самой, если у меня будут номера в этом представлении.

Когда речь зашла о костюмах, Питер заметил, что надеется увидеть в нашем шоу более жизнеутверждающие оттенки и грим. Как и следовало ожидать, ему не понравилась моя работа в «Скульпторе».

– Ну Питер, – вступился за меня отец, – этого требовал сюжет спектакля. Что ж поделать! Зато мистеру Редфорду очень понравилось. Он остался доволен работой Эмми и неплохо заплатил ей.

«Мистер Редфорд остался доволен, – повторяла я про себя. – Да он был доволен моей работой».

Теперь, я надеялась, мы будем видеться чаще, возможно, станем настоящими друзьями. «Вот сейчас ты стоишь у подножия горы своих мечтаний и уже ступила на тропу, которая приведёт тебя к вершине счастья», – говорила я себе, даже не предполагая, как ошибалась. В тот момент я уже стояла на вершине этой горы и, немного потоптавшись на ней, кубарем покатилась вниз. И дело было даже не в Дэвиде Редфорде, но в тех обстоятельствах, которые в дальнейшем вынудили меня отказаться от карьеры. Но не буду забегать вперёд. Пока я наслаждалась счастьем и строила планы, как буду в дальнейшем помогать Редфорду в его постановках. Что и говорить, я была очень вдохновлена работой с ним.

Но я напрасно полагала, что мы станем видеться чаще. Спектакль шел раз в месяц, костюмер театра сама заботилась о сшитых мною костюмах, новых пьес у мистера Редфорда не было, он жаловался на отсутствие идей и вдохновения. А потому все наши встречи сводились лишь к нанесению грима в дни показа «Скульптора». Правда, пару раз Редфорд приглашал меня на другие спектакли со своим участием, однажды даже сводил в оперу послушать удивительное меццо-сопрано Кэтрин Бланш.

На Рождественских каникулах мистер Редфорд уехал в Париж и вернулся только в середине января для участия в «Игрушке теней», а после снова покинул Лондон, и следующий раз мы увиделись лишь в апреле. Он держался со мной дружески, интересовался, как продвигается подготовка премьеры нашего нового представления и вновь пригласил сходить с ним в Ковент-Гарден, на сей раз на балет с участием Евы и Камиллы. Я с радостью приняла его приглашение. Но он даже не представлял, как сильно я ждала его возвращения.

Сидя в отдельной ложе рядом с Редфордом, я чувствовала себя непростительно счастливой и едва могла сосредоточится на действии, что разыгрывалось на сцене. В антракте Редфорд все говорил о Еве, о Камилле почти ни слова, а вот имя Евы не сходило с его губ. Впрочем, цветы он преподнес обеим.

– Она попала в скверную историю, – сообщил Редфорд, понизив голос. Мы стояли у столика, держа в руках бокалы с шампанским. Я вовсе не хотела пить, но ради приличия сделала небольшой глоток. Редфорд же успел осушить добрую половину бокала. Он весьма эмоционально рассказывал об отношениях Евы с лордом Кростером и о влиянии оного на карьеру первой солистки.

– Ее снова повысили, – сказал он, вновь пригубив шампанское. – Я ничего не имею против, она действительно талантлива, но ведь все понимают, кто стоит за этим повышением. Лорд Кростер хочет видеть ее повсюду. Слышала про премьеру балета с Евой в главной партии? Постановка безвкусна, Ева куда интереснее смотрится в моем спектакле, хоть у меня и не балет. Кростер досадует на мой успех, он хочет отобрать у меня Еву. Он ревнует ее, ревнует ко мне! Это так глупо! – Редфорд допил вино и заметил, что нам пора возвращаться в зал.

– Ты посмотри, он в конце выйдет на сцену и самолично вручит ей цветы, – шепнул мне Редфорд, когда мы заняли свои места. – Он просто обезумел от любви к ней.

Я не знала, что ответить. Еще тогда в ресторане меня уколола совесть, что, возможно, нетактично обсуждать другого человека. А здесь… Я не знаю, действительно ли ревность лорда Кростера беспочвенна, или же Редфорд под напором возмущения пытается скрыть от меня свою симпатию к Еве? Возможно ли, чтобы он действительно был влюблён в нее?

– О чем ты думаешь, Эмми? Ты весь вечер молчишь,– заметил Редфорд, повернувшись ко мне.

– Я думаю о ваших словах,– ответила я.

К счастью, свет погас, избавив меня от дальнейших объяснений, и Редфорд был вынужден прервать наш разговор. Любое действие на сцене поглощало его целиком. Он уже, казалось, не помнил ни с кем пришёл, ни о чем говорил, ничего. Так было всегда, когда я ходила с ним. Правда, иногда Редфорд переглядывался со мной, если ему хотелось поделиться эмоциями, или изредка он мог шепотом коротко прокомментировать происходящее на сцене, но это бывало редко. Я разделяла его чувства, ведь любила театр почти также сильно, как и он. В этом мы были схожи, и подчас я с радостью замечала, что мы испытываем одинаковые эмоции от событий на сцене.

– И все же мой «Скульптор» лучше, – шепнул мне под конец Редфорд. – И героиня Евы у меня куда интереснее, чем здесь. Пастушка – это совсем скучная роль, не находишь?

– А как же Жизель? Она ведь тоже была пастушкой, – напомнила я.

– Ну, там сюжет интересный, а здесь нет. Хотя, все равно сам балет неплохой. Ты ведь не жалеешь, что сходила?

– Нет, мне понравилось, – искренне ответила я.

– Вот он, с цветами, как я и говорил, – Редфорд указал взглядом на сухощавого человека в первом ряду с большой корзиной алых роз.

– Но ничего, я тоже передам Еве цветы. Мы вместе зайдём к ней в гримерную.

– Зачем вы дразните его? – осмелилась спросить я. Редфорд ответил мне удивленной и немного хитрой улыбкой.

– Пусть привыкает, что у неё и без него много поклонников.

– То поклонники, а вы – её режиссёр, – возразила я.

– И что? Мне хочется сделать ей приятное.

Переубеждать Редфорда было бесполезно, и я отправилась вслед за ним в гримерную Евы, пытаясь изобразить на лице радость от встречи с нею. Она была славная, я не спорю, да и выразить ей признательность после удачно сыгранной роли я тоже была не против, но эти цветы и желание Редфорда подразнить лорда Кростера мне не нравились. Дэвид наговорил в его присутствии массу комплиментов Еве, вручил букет и, вспомнив, наконец, про меня, представил лорду Кростеру как своего художника по костюмам и обменялся с ним парой фраз, в то время как я перемолвилась с Евой, поблагодарив ее за доставленное удовольствие. Я с облегчением выдохнула, когда мы наконец вышли на улицу. Уже стемнело и взошла луна. Вечерняя прохлада была приятна после душного зала, и теперь я с наслаждением вдыхала свежий весенний воздух, пропитанный недавним дождем и благоуханием магнолий.

– Мистер Редфорд, – я взяла его под руку. Дело в том, что выйдя из театра, Редфорд погрузился в какие-то свои думы и уже несколько минут шел молча. – Если Вы боитесь, что лорд Кростер запретит Еве играть у вас, зачем вы его распаляете?

– Ева никогда не откажется от этой роли, она ей слишком дорога,– спокойно заметил Редфорд. – И потом, в газетах появится много разгромных статей.

– Но ведь вы сами говорили, что у лорда Кростера свои люди во всех издательствах, они все преподнесут так, будто Ева ушла по собственной воле, что ей не нравится у вас, или же у неё слишком плотный график.

Редфорд пожал плечами.

– Этого не произойдёт, Эмми,– убеждённо сказал он. – Ева не любит его, и не станет плясать под дудку этого старика.

– Вы любите её? – Сорвавшийся с губ вопрос, так давно мучавший меня, заставил Редфорда остановиться. Во взгляде его читалось недоумение. Свет фонаря предательски упал на мое лицо. Я смутилась и готова была провалиться сквозь землю, лишь бы избежать его чересчур внимательного взгляда.

– Нет, Эмми, – мягко ответил он, – я не люблю Еву. Ты ошибаешься. – Редфорд, наконец, отвёл взгляд, и мы продолжили путь. Я больше не брала его под локоть и просто шла рядом. Мы оба молчали. Так, не говоря ни слова, мы дошли до моего дома. Уже выйдя на нашу улицу, Редфорд незаметно взял меня за руку.

– Я рад, что ты сходила со мной, – негромко произнес он, заставив меня улыбнуться. Мы стояли у двери. Как не хотелось мне прощаться с ним! Я все ещё винила себя, что спросила его о Еве. Ведь я не имела никакого права задавать ему столь личный вопрос.

– Ты правда очень хороший друг, Эмми, – мягко добавил Редфорд и слегка пожал мою руку. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи,– ответила я, пытаясь прочесть по его лицу, не сердится ли он на меня.

Его слова «спокойной ночи» звучали во мне весь вечер. Но уснуть я смогла лишь под утро: слишком сильно меня беспокоило чувство вины за случайно пророненную фразу под горящим фонарем.

Глава 8. Открытка в раме зеркала

В начале лета Редфорд последний раз сыграл скульптора в этом сезоне. Мы же с отцом готовились к туру с новым представлением и через две недели покидали Лондон. В последний раз перед закрытием сезона я пришла исполнить свои обязанности гримёра. Редфорд пребывал в меланхолии и снова молчал. Я не стала навязывать ему лишних бесед и наносила грим молча, лишь изредка прося опустить взгляд или приподнять подбородок.

– Надеюсь, все пройдёт хорошо, – наконец сказала я. – Мне будет не хватать «Скульптора», когда я уеду на гастроли.

– Когда ты уезжаешь? – спросил Редфорд, внимательно посмотрев на меня.

– Через две недели.

– На все лето?

– Да.

Несколько минут Редфорд задумчиво глядел перед собой, затем поднял на меня взгляд и спросил:

–Двадцать первого августа у меня день рождения, ты вернёшься к этому времени?

– Думаю, что да. Я постараюсь, – пообещала я, несколько растерявшись.

Редфорд улыбнулся и, бросив последний взгляд на своё отражение, поспешил на сцену.

Я между тем решила немного прибраться на столе. Разложив кисти и баночки для грима по местам, я обратила внимание на открытку с портретом длинноволосого юноши, воткнутую уголком в раму зеркала, совсем как фотокарточка Редфорда у меня дома. Интересно, кто этот человек на портрете? Видимо, он жил когда-то давно, ибо одежда была у него старинная, похоже, шестнадцатого века. Раньше я не обращала внимания на эту открытку, скорей всего потому, что кроме мистера Редфорда я вообще никого и ничего не замечала. Я решила потом спросить об этой открытке у него самого, а пока направилась за кулисы, чтобы посмотреть первый акт. Он пролетел на одном дыхании, казалось, прошло совсем немного времени, а Редфорд уже вернулся переодеться в костюм для второго акта.

– Эмми, ты не уходи сразу после спектакля, – попросил он, пока я стояла в ожидании, когда он будет готов к нанесению грима. Вот он уже смыл всю краску с лица, и я, утвердительно ответив на его просьбу, открыла баночку с белилами.

Я думала о том, что, возможно, Редфорд попросил меня не уходить сразу по той причине, что ему тоже хочется попрощаться. Едва ли мы увидимся в эти две недели. Задумавшись об этом, я забыла спросить об открытке и вспомнила про неё, лишь когда снова осталась в гримерной одна.

«Быть может, на обратной стороне указано имя этого человека?» – подумала я и, осторожно достав карточку, перевернула ее обратной стороной. Это оказалась открытка, там действительно была написана фамилия человека с фотографии. «Эдвард Кинастон» значилось в верхнем левом углу, а внизу каллиграфическим почерком выведено: «Моей дорогой Дженнифер от Д. Редфорд».

Внутри меня все упало. Я поспешно вернула открытку на место. Было ощущение, что я проникла в чужую тайну, подсмотрела в замочную скважину. Кто позволил мне брать чужую открытку и читать подпись на ней? Я ещё никогда я не ощущала себя так скверно. «Моей дорогой Дженнифер» – написано на открытке, и то, как выведены буквы… Редфорд, должно быть, подарил эту открытку этой самой Дженнифер, а после она вернула ее или оставила ему на хранение. Покинув гримерную со скверным ощущением, что я прочла нечто, что не следовало, я прошла за кулисы, чтобы немного отвлечься, заняв себя просмотром второго акта. На сцене, как всегда, творилась невообразимая драма, за которой я следила прежде, затаив дыхание, а ныне не в силах сосредоточиться вовсе. «Моей дорогой Дженнифер…» – горели передо мной каллиграфически выведенные буквы. Мне он так не подписывал свою фотографию. Редфорд делал это быстро, размашистым почерком, а ей вот как постарался…

На поклонах Редфорду надарили огромное количество букетов, как впрочем, и «девочкам», как он называл своих партнёрш по сцене. Среди зрителей я не увидела только лорда Кростера, что немало удивило меня. Не прийти на закрытие сезона к Еве… Было в этом что-то странное. Я спросила об этом Редфорда, когда он вернулся в гримерную, стараясь не смотреть на открытку и боясь, что Редфорд заметит, что она стоит как-то не так.

– Они поссорились, очень сильно поссорились. – Редфорд старательно смывал грим, не глядя в мою сторону. – Боюсь, в этом есть и моя вина. Ева ходит сама не своя. Говорит, Кростер задумал что-то ужасное.

– Все из-за тех цветов? – удивилась я.

– Нет, – ответил Редфорд, – он застал нас вместе.

– Но ведь ты говорил, что… – сама того не осознавая я перешла на «ты». Редфорд заметил это и, повернувшись ко мне, улыбнулся, протянув руки.

Я подошла.

– Эмми, мы репетировали, он застал нас за репетицией. – Редфорд наслаждался моей реакцией и, вдоволь позабавившись, рассказал историю до конца: – Я хотел ввести Еву на одну роль, сыграть с ней Шекспира на мой день рождения.

– И какую пьесу?

– Да уже не важно, – Дэвид махнул рукой. – Кростер все испортил, и я не хочу более говорить об этой постановке, – лицо его омрачилось. Повернувшись к зеркалу, он молча закончил смывать грим.

– Мистер Редфорд, – осторожно окликнула я, – можно вас спросить?

– Да? – протянул он, глядя на мое отражение. – О чем ты хочешь спросить, Эмми?

Я набрала в лёгкие побольше воздуха и задала столь мучавший меня вопрос:

– А кто такая Дженнифер?

– Дженнифер? – Дэвид удивлённо посмотрел на меня. – Почему ты спрашиваешь? Он вдруг изменился в лице.

– Я хотела посмотреть, кто изображен на этой открытке, – вынуждена была признаться я.

– А, так это Эдвард Кинастон, – пояснил Редфорд. – Ты что, взяла и прочла подпись? – он смерил меня внимательным и немного укоризненным взглядом.

– Простите, я не должна была, – я опустила взгляд, понимая, насколько я не права сейчас, что уже не первый раз лезу в его личную жизнь.

Редфорд молча закончил смывать грим, не глядя в мою сторону. Как мне хотелось вернуться на час назад и изменить прошлое и не брать эту открытку! Тогда бы мне не было так больно сейчас, я не стала бы терзаться мыслями о неизвестной мне Дженнифер.

– Дженнифер Гарленд, – наконец произнес Редфорд, не поворачиваясь ко мне, – это моя мать.

– О, я не знала, – лишь смогла пролепетать я в ответ. Боже, какая же я глупая! Как я только могла подумать, что эта открытка предназначалась его возлюбленной…

– Ты что же, решила, что Д. Редфорд – это я? – усмехнулся он, наблюдая за моей реакцией через зеркало.

– А разве нет? – удивилась я.