– Понимаешь, – тут в голосе Амадея прорезалась сталь, – свобода воли – на то она и свобода. Я не могу диктовать тебе, что делать. Но у меня тоже есть эта самая свобода. Я тут давно, и у меня сложилась прямо железная уверенность: черт-убийца здесь не нужен.

Варфоломей посмотрел в глаза своего собеседника, в них взметнулось адское пламя. Лицо Амадея утратило расслабленность и благодушие, обнажилась звериная сущность. В этот момент Варфоломей отчетливо понял, что его лучше иметь среди своих друзей, чем среди врагов.

Амадей деловито посмотрел на золотые часы («Картье», если это имеет значение) и сказал:

– Заболтались мы тут с тобой. Собирайся быстрее. В Венецию поедем.

* * *

Варфоломей сидел в частном самолете и заметно нервничал:

– И эта штука летает?! Да пошло оно… – пробурчал он, поглядывая в иллюминатор.

– Варфоломей, не многие могут позволить себе такой комфорт. Не кисни, привереда. Ты уже пробовал икру? Во-во-во… берешь и запиваешь шампанским. Отлично, правда. И расслабься, отдайся ощущению полета… Мой друг любезно предоставил нам свой самолет. На самом деле он мне здорово обязан, но все равно люди еще склонны к душевным порывам.

Варфоломей вцепился в подлокотники, когда самолет начал выруливать на взлетную полосу.

– Нас ждет прекрасный город, – вещал Амадей. – Древнее искусство, музыка, мороженое, маски. Кстати, ты в Москве демонов не встречал?

– Нет, – напряженно ответил Варфоломей.

– А с ведьмами не пересекался?

– Нет. А кто это?

– А, так… не бери в голову. Завидую я тебе, Варфоломей. Первый полет – совершенно особенное дело.

Самолет мягко оторвался от земли и набирал высоту. Варфоломей прилип к иллюминатору и с детским восторгом смотрел, как дома, машины, деревья становятся игрушечными, а поля превращаются в подобие лоскутного одеяла.

Амадей наблюдал за ним, откинувшись в своем кресле:

– Видишь, этот мир – территория безграничных возможностей. Тут даже рожденный в Преисподней может летать.

* * *

Ева вдыхала итальянский воздух, подставляла лицо жаркому солнцу и щурилась от обилия непривычно сочных красок вокруг. Говорят, что Питер похож на Венецию. Ничего общего! Каналы с изумительной изумрудно-голубой водой, запах морской соли, дома с таинственными черными провалами стрельчатых окон, словно вылепленные из разноцветной пастилы, и огромное количество стильных мужчин. Ощущение карнавала, гондолы и катерки, покачивающиеся на привязи… Разве такими словами кто-то стал бы описывать культурную столицу России? Нет.

Ева с Маринкой погрузились в вапоретто и понеслись по волнам мимо дворцов, глядя на открыточную панораму города.

– Сейчас прибудем в наш отель, а потом найдем итальянский ресторан. Умираю хочу пиццу, пасту и каких-нибудь морских гадов на закуску, – сказала Маринка. – А потом пойдем гулять. Ох, ты только посмотри, Ева, какая красота вокруг!

Ева кивала и поправляла волосы, которыми играл ветер.

Вапоретто доставил их на площадь Святого Марка. Мрамор. Тучные голуби. Бесконечная толпа туристов. Ева послушно шла за Маринкой, которая уверенно лавировала в людском потоке. Кафе, траттории, желатерии, кондитерские, рестораны и ресторанчики были на каждом шагу и искушали необыкновенно аппетитными запахами, зазывали витринами со всевозможными деликатесами. Маски. Дешевые сувениры и одетые в мрамор площади, каналы и пробки на горбатых мостиках – все сплеталось в причудливый калейдоскоп.

– Ты знаешь, что итальяшки хотят ограничить въезд туристов в Венецию? – отдуваясь, спросила Маринка. – И правильно сделают, многовато народа.

Прямо перед ними проход в узкий переулок заслонила группа японцев, которые в едином порыве щелкали фотоаппаратами, словно бойцы на плацу – затворами ружей.

– Вроде бы наш отель расположен в тихом месте. Судя по отзывам, – сказала Ева.

Отель они выбрали с романтическим названием «Палома». То есть «голубка».

На вывеске величественного венецианского особняка винного цвета красовалась белая голубка с оливковой ветвью в клюве. Кто бы мог подумать, что голуби умеют улыбаться, когда несут оливковые ветки?

Маринка склонила голову набок.

– Что не так у нее с пропорциями?

– Клюв должен быть меньше. И хвост неправильный.

Художники профессионально разгромили рисунок, после чего вошли в гостиницу.

Тяжелая дверь привела Еву и Маринку в зеленый сумрак и прохладу временного жилища. За стойкой им кивнул итальянец с львиной гривой седеющих волос:

– Синьоры…

Портье царственно склонил голову. В этом жесте была бездна снисходительности. А дальше на языке Шекспира разыгралась традиционная пьеса «Заселение», в ходе которой, естественно, сначала не могли найти данные о бронировании, и над подругами нависла нешуточная угроза, что их номер отдан другим туристам. Но все разрешилось благополучно, паспортные данные были внесены в систему, получен тяжелый средневековый ключ с номером «четыре», и вот уже чемоданы отбивают колесиками победоносную дробь по ступенькам.

– Ого!

Ева обозревала огромную комнату. Старинное зеркало в золотых разводах в золоченой раме от пола до потолка, две двуспальные кровати с балдахинами, величественные медные светильники.

– Понятно, почему этот старый хрен не хотел нас заселять…

– Да, на фотках все было… проще. Они, похоже, ошиблись… По ходу, наш номер действительно кто-то занял, – сказала Ева.

– И хорошо! Как я благодарна этим людям! Нет, ты только посмотри! – Маринка прошла в ванную. – Да тут олимпийский бассейн поместится. Так, Ева, если они попытаются нас выселить, прикидываемся валенками, ничего не понимаем, ни на каком языке не говорим. Остаемся здесь жить!

Скрипучие ставни были распахнуты, внизу плескалось море. С замиранием сердца Ева следила за тем, как длинная гондола скользила по воде. Гондольер в тельняшке посмотрел в их окно, белозубо улыбнулся и, махнув рукой, затянул приятным баритоном сентиментальную песню. Ева зажмурилась на несколько секунд и открыла сначала один глаз, потом второй. Венеция была на месте.

– Так, я быстро в душ, а потом пойдем найдем ресторан.

– Угу…

Ева не двигалась, она продолжала слушать песню и смотреть на воду в канале.

– И мы не поступим, как типичные туристки! – Голос Маринки эхом отражался от кафельных стен. В ванной легко можно было давать оперный концерт: такая акустика. – Мы не поплывем на гондоле! Никаких гондол! Вся эта романтическая чушь нам ни к чему!

– Конечно!

Ева высунулась из окна и сделала фотографию. Ее смартфон резко пиликнул. Оказалось, мама прислала три фотографии Григория, который валялся на веранде в самых живописных позах. К снимкам прилагался подробный отчет о том, как хорошо кот поел и сколько раз посетил туалет.

* * *

Со скоростью, выдававшей в них жителей Москвы, Ева и Маринка влетели в крошечный ресторанчик. Обеим понравилось, что столики представляли собой большие бочки, словно их только что скатили с какой-нибудь пиратской шхуны. К тому же написанное мелом меню на входе радовало знакомыми названиями.

Подруги устроились за бочкой и с хищным наслаждением наблюдали, как суровый хмурый повар крутит тесто, превращая колобок в тончайшую лепешку. Легкими элегантными движениями ладони он насыпал на тесто сыр.

– В жизни не видела ничего прекраснее.

Пицца отправилась в печь, в которой яростно плясало алое пламя.

Официант материализовался перед столиком и налил в бокалы красное тягучее вино.

– Ну, за начало нашего отдыха!

– Ура-ура!

Звякнуло стекло.

Ева и Маринка молчали. Ожидание было вознаграждено: когда Ева вонзила зубы в огненную, правильно хрустящую пиццу с тягучим сыром, она тихонечко застонала.

Потом были фетучини с белыми грибами и пармской ветчиной, утопающие в невероятном сливочном соусе. Пармезан нежно плавился, оливковое масло блестело золотом.

Нужны ли тут слова?

– Это вкусовой оргазм!

– О, да!

Подруги лениво потягивали вино.

– Но ты же понимаешь, что мы просто обязаны съесть десерт и выпить кофе?

– Конечно.

– Ох, Ева, как хорошо, что ты подумала о Венеции! Это как раз то, что мне было нужно.

Народу в ресторанчике прибавилось. Теперь повар работал еще быстрее. Белоснежные круги теста мелькали в воздухе, словно игнорируя законы гравитации.

– А знаешь, это так здорово – просто выбраться. Будем ходить и смотреть на картины, наслаждаться едой и архитектурой. Главное, никаких мужиков!

Маринка так строго посмотрела на Еву, словно подозревала, что та тайно провезла в чемодане мужика.

Еву удивил такой напор, а Маринка продолжила:

– Я недавно поняла, что он от нее никогда не уйдет.

– Кто?

Ева расслабилась и потеряла бдительность.

– Мой Максим. Конечно, он никакой не мой, а подлый женатый Максим. Вот скажи, как можно пять лет быть такой наивной и верить, что он разведется?

Ева слушала.

– Мой тебе совет: никогда не верь женатым. Все они будут петь, что жена плохая и вообще такая-сякая, его не понимает… и как только, так сразу… Но при этом возвращаться он будет к ней, ездить в отпуск – опять с ней. А потом… «дети не могут расти без отца» или «развод ее погубит, разобьет ей сердце, она не сможет оправиться». Понимаешь, за эти пять лет я загнала себя в какой-то ад. И все это вранье… Короче, я поставила ему ультиматум: либо я, либо она. Мы расстались, сердце разбито у меня… Зато он понял, что любит свою жену. Представляешь, он вспомнил, что давал ей клятву! И я перешла из разряда «самой любимой на свете» в разряд «ошибок»!

Маринка стукнула рукой по бочке, ее бокал жалобно звякнул.

В таких случаях не скажешь, «да ладно, все будет хорошо», поэтому Ева продолжила молчать, только подлила еще немного вина себе и Маринке. Но подруга обладала поистине железной волей и просто неистребимым оптимизмом.

– Кроме депрессии, общественного порицания, упущенного времени и потери самоуважения в этих отношениях были свои плюсы. Во-первых, нескучный безудержный секс… – Маринка улыбнулась, встряхнула головой и принялась загибать пальцы: – Две персональные выставки. Периоды отчаяния, что весьма продуктивно для творчества. Периоды небывалого подъема и восторга, что еще более продуктивно для творчества. Хотя я, знаешь ли, люблю пострадать, сконцентрироваться на этом чувстве душевного дискомфорта. Когда душу выворачивает, там можно найти много всего интересного. Но сейчас я чувствую, что мне необходимо одиночество, никаких отношений… То, что мне нужно, – это обрести себя. В конце концов, может же женщина быть полностью самодостаточной и независимой?

– За независимость и самодостаточность, которую мы обретем в солнечной Венеции! – Ева улыбнулась и подняла бокал.

– Да! Так и будет!