Барабаны судьбы

 
От стройных утончённых кипарисов
До голубых нетронутых снегов,
Давно знакомый запах барбариса
Манит из незапамятных веков.
 
 
Галактики холодное дыханье
Покрыло уже инеем виски.
Моё маниакальное сознанье
Всё в русле высыхающей реки.
 
 
Пускай цветут вишнёвые аллеи,
Пускай шумят кудрявые дубы.
На голос предков я, с букетом из камелий,
Откликнусь барабанами судьбы.
 

Каренина

 
В тревожном колокольном перезвоне,
Усопших поминая про себя,
Каренина застыла на перроне
В последние минуты бытия.
 
 
Стихов любовных Вронского тетрадки
С мостами вместе сожжены вчера.
Стотысячных мехов ненужных лапки
Небрежно падают с красивого плеча.
 
 
Манит испарина шипящего гиганта.
Она, стряхнувши бремя всех забот,
Воспринимала стук колёс, как бой курантов,
Вдыхая жадно ядовитый креозот.
 
 
Сменился семафор на перегоне,
Торговка суетится у лотка.
Осталось одиноко на перроне
Затоптанное кружево платка.
 

Связь поколений

 
Я не могу отчаянно не думать
Про барабаны и оранжевый закат.
Когда я двигаюсь в тумане тропкой пумы,
Мне представляется, что вижу я Арбат
 
 
Где б ни была – воспоминания бушуют.
Бьют по мозгам, и даже мозжечку.
И мне неведомо, что дети облюбуют,
Куда мой правнук путь проложит по песку
 
 
Я потерялась в суматохе поколений
Между Америк, Африк и Москвы.
Вся жизнь моя прошла в преодоленьи
Границ, законов строгих и сумы.
 

Межпланетный визит

 
Явилась я с далёкой Андромеды
Без чемоданов, сумок, барахла.
Обутая в резиновые кеды,
Гляжу на золотые купола.
 
 
Я световые вёрсты нанизала
На чётки, что купила в Бухаре.
Я помню, как девчонкой приезжала
На площадь трёх вокзалов на заре.
 
 
Москва ещё жива, спокойно дышит,
В морозном воздухе струится пар из труб,
Что смотрят ввысь. Мотор ревёт и пышет.
Секунда – и к созвездиям рванут.
 
 
В столичных улиц гибкую поверхность
Я снег втопчу упругим башмаком.
А дальше – в вековую бесконечность
От тяжести московских катакомб.
 

«Твоё лицо у белой занавески…»

 
Твоё лицо у белой занавески
Желтеет акварелью, как во сне.
Твоих волос курчавых арабески
Воспоминанья взбудоражили во мне.
 
 
С триумфом умирающей калеки
Почти с улыбкой смотришь из окна.
 
 
Таким твой профиль врезала навеки
Больницы Градской истощённая стена.
 

Москва 80-х

 
Колокола звонят наперебой,
Промчалась «Аннушка» три четверти квартала.
Вперёд, вперёд, вперёд по мостовой,
А, может, даже дальше – до Урала!
 
 
От палуб ресторана «Джалтаранг»
Рукой подать до древнего Бомбея,
Где возле вод реки священной Ганг
Растёт бамбук, сандал лелея.
 
 
Жизнь как река, течёт от мели к мели,
От омута до омута. У дна
Бурлит, свирепо пенится у ели,
Что выросла на острове одна.
 
 
Так вот и я, лохмата и смугла,
Росла как саженец, оторванный от почвы,
Цеплялась корешками, как могла,
За небо – в сандалетах без подошвы.
 

«В середине реки каменистой полоской…»

Н. В. Гоголю

 
В середине реки каменистой полоской
Окружён валунами таинственный остров.
 
 
Словно в радуге, светятся ветви берёз,
Чаши лилий плывут в царство музы и грёз
 
 
Облака не видны в серебристых потёмках,
Серый волк наконец убаюкал ребёнка.
 
 
Месяц ясно глядит на красотку в гробу,
Звёзды падают с неба в печную трубу.
 
 
Колдуны собрались ворожить на заре,
Слёзы сосен бегут по шершавой коре.
 
 
Вурдалаку невмочь – солнце встало опять.
Бог Перун поутру повернул Землю вспять.
 
 
Вот и я – далеко, за зелёные горы,
Полечу на метле в голубые просторы
 

Она

 
Откуда в беспризорнице-малышке
Горит идея маленького счастья?
Она когда-то родилась в манишке
С таинственным браслетом на запястье.
 
 
Но Рок её удерживал в узде.
Ведь на планете родилась она. Нигде
не миновать возмездья на Земле,
Где в ожидании она ломала руки…
 

Оно

 
Забрезжил свет голубенький.
Ну что ты стонешь, миленький?
Ты плачешь, будто маленький,
И нос твой очень красненький.
 
 
Случилось что-то мнимое,
Оно – непоправимое,
Такое неопрятное,
Безумно необъятное.
 
 
Нашёптано подружками,
Они такие ушлые.
 
 
Оно такое грязное
И челюстями лязгает.
 

Платочек

 
На мне платочек беленький шифоновый,
И свет вокруг сверкающий неоновый,
Чулок поехал новенький нейлоновый,
А ты всё ждёшь меня, как околдованный.
 
 
Ты ждёшь меня у поворота левого,
С Садового кольца от снега белого,
Под небом почему-то цвета серого,
В пальто покроя старого нелепого.
 
 
Трущобы опустели здесь от холода,
Юродивые умерли от голода.
И вроде бы нет никакого повода
Бояться электрического провода.
 

Post mortem

 
Я в этом измерении погибла.
В другом – ещё как будто не была.
И кажется, что в сердце боль утихла.
А, может быть, я вовсе не жила?
 
 
На свете том не надо кругозора,
Не надо деньги делать и платить.
Булыжные неровные узоры,
Во сне иль наяву, мне не забыть.
 
 
Реальности размыты горизонты,
Межзвёздный ветер пахнет высотой,
Седые колорадские курорты
Растаяли на солнце подо мной.
 

Поэтический момент

 
Сойдя с подножки «Северной стрелы»,
В советской грубой «парке» на ватине,
В тумане сером сумрачной зимы,
Бутылку крепкой водки по пути
Я взять решила в винном магазине.
 
 
Мой друг, по сути уличный поэт,
Вздохнул почти пророчески и с грустью,
Взглянув на мой потрёпанный берет,
Приобретённый где-то в захолустье.
 
 
Его стихов возвышенных абсурд
Мне импонирует сегодня, как ни странно,
И на перила резко сброшенный тулуп
Открыл вдруг бурю поцелуев ураганных.
 
 
В подъезде вымершем осипшим баритоном
Читает он забытые стихи
Среди колонн, как в древнем Парфеноне,
Где пахли розами тончайшие духи.
 

«В ночи слепые небоскрёбы…»

 
В ночи слепые небоскрёбы
Мне шепчут в ухо – быть беде.
Бездомных тощие утробы
И их урчанье в темноте.
 
 
В моей душе растёт тревога,
Что ты исчезнешь под луной.
Куда ведёт тебя дорога?
И где твой берег, мой родной?
 

Разговор с Врубелем

 
Как устрица в сияньи перламутра,
Я утопаю в скользком бытие.
Дела свои откладывать на утро
Не принято на нашем корабле.
 
 
Под парусом, луну опережая,
Босые, чтобы устоять,
На палубе, святых всех проклиная,
Мы время поворачиваем вспять.
 
 
Я помню, как молчал ты отрешённо,
Как дождь стучал в каютное окно.
Как я болтала что-то нерезонно,
Как пили чай и красное вино.
 
 
Ты говорил – процесс творенья важен,
Что смерть холстов не главное теперь.
Что Демон жив, нам жизнь ещё докажет —
Есть в прошлое невидимая дверь.
 
 
А мы седеем, выглядим серьёзно.
Плывём на корабле в небытиё.
И молния из серой тучи грозной
Расходует сверкание своё.
 

«Разделена с тобой бездушною толпой…»

 
Разделена с тобой бездушною толпой,
Глотаю слёзы, чтоб не зарыдать.
В собор Исакия, французский долгострой,
Я забрела, но не молиться, не стенать.
 
 
Сверкает серебро, Мадонна в злате,
Непостижимого символика – алтарь.
Колоколов тяжёлых медные набаты
Зажгли в душе моей божественный пожар.
 
 
Гремя карманной мелочью нескромно,
Я покупаю белую свечу.
Чтоб не остаться в старости бездомной!
Чтоб заплатить последнему врачу!
 
 
Среди толпы я оказалась одинокой.
Не нужны мне богатство и любовь.
Мне б умереть на дикой Ориноко,
Пролив турецкую и взбалмошную кровь.
 

«Мечтаю, что мы встретимся в Гаване…»

 
Мечтаю, что мы встретимся в Гаване,
Среди лимонов и оранжевой хурмы,
Песочно-ананасовой нирваны
И джаза экзотичной кутерьмы.
 
 
Большое небо что-то обещает,
Гостеприимна атлантическая мель.
За друга моего я поднимаю
Бумажным зонтиком украшенный коктейль.
 

«Вера! Надежда! Любовь!..»

Старому другу

 
Вера! Надежда! Любовь!
Почему я не знала вас раньше?
Мы друг друга увидели вновь,
Пьём ситро из фарфоровой чаши.
 
 
Может, наши потуги убоги?
Посреди отшумевшего леса
Призрак Музы, олень златорогий,
Окружён дымовою завесой.
 
 
Весь в дыму, он сверкает надеждой,
Белоснежный красавец-прыгун.
 
 
Остальное течёт, как и прежде,
Огибая зелёный валун.
 

«Устав от старых пошлых слов…»

 
Устав от старых пошлых слов,
Я улетаю с островов.
 
 
Мой самолёт перед разгоном
Сосредоточенно притих.
 
 
Взревёт, покрытая бетоном,
Земля, рождая новый стих.
 
 
Я, как актриса Голливуда,
В очках от солнца и в платке.
 
 
Трепещет нервов амплитуда
В зажатом крепко кулаке.
 

«Я телеграфный столб, я трансформатор…»

 
Я телеграфный столб, я трансформатор,
Эмоций напряженья не боюсь.
Поэт в ночи – с зарёю сублиматор,
В дела я ваши просто не суюсь.
 
 
Гремят оглобли, лошадь ошалела,
Свирепый ветер воет у плеча.
Мне нравится, что жизнь так оголтела,
Что денег нет, но есть одна мечта.
 

«Окно вдруг вдребезги разбилось…»

 
Окно вдруг вдребезги разбилось,
Упала птаха на ковёр.
Шехерезада мне приснилась
И чёрный шёлковый шатёр.
 
 
Её гадалки лик прекрасный
Не позволял её убить.
Она рассказывала сказки,
Чтоб жизнь свою чуть-чуть продлить.
 
 
И я пишу свои поэмы,
Сама не знаю почему.
Продлить ли жизнь? Решить дилемму?
Загадка сердцу и уму.
 
 
Хотелось бы летать по миру
И плыть морями без преград.
Играть по праздникам на лире
Иль на гитаре невпопад.
 

Я и ты

 
Останкинская башня, как торпеда,
На воздухе морозном, на Земле.
В каракулевой шапке, как Рогнеда,
Я покупаю рыбное филе.
 
 
Мой князь Владимир ждёт у перехода
С Арбата на Калининский проспект.
И, как ни отвратительна погода,
В руке его живых цветов букет.
 
 
Гвоздики, астры, розы из поэмы.
Как трогательны пестик, лепестки.
Пусть нежен запах белой хризантемы,
Но я люблю простые васильки.
 
 
Не надо, не смотри, как будто знаешь,
Что я хочу с тобой поговорить.
С немым вопросом голову склоняешь,
Как будто можешь чем-то удивить.
 
 
Меня, весьма шальную сумасбродку,
Во мне есть анархистка и поэт.
Ты лоб мой прожимаешь к подбородку,
Мы стали как танцующий дуэт.
 
 
Тюльпан и роза – колкая иголка
Завёрнуты в прозрачную слюду.
У храма стонет тётка-богомолка
И нищий слёзно просит на еду.
 
 
Мне стыдно за каракуль и букеты.
Мой князь, смотри, страдает голытьба.
Зря в прошлом мы палили из мушкетов
И с Жанной Д'Арк горели у столба.