Четвертый день медовой недели. Среда

Я проснулась в холодном поту и, открыв глаза, решила немедленно отправиться в гостиную – проверить, не утонул ли Влас. Я скинула одеяло, повернулась и увидела его на пороге.

– Власик! Любимый! Ты жив! Господи, как я перепугалась! Мне приснился такой ужасный сон! Будто ты утонул. Я бегу за тобой, но тебя нигде нет! Нигде! Ни в реке, ни на берегу, ни на мосту! – и я неожиданно для себя захлюпала. Вообще-то я редко плачу, а Влас вообще никогда не видел моих слез, но тут меня что-то разобрало: хлюпанья переросли в настоящий рев. Мне стало стыдно, что я становлюсь истеричкой, и я тут же спрятала голову под подушку.

– Машенька! Ну, что с тобой? Любовь моя! – Влас присел на кровать и погладил меня по спине, отчего я заревела еще сильнее. – Господи! Что ж делать-то? Что ж делать-то? – бормотал мой законный супруг, совершенно растерявшись. – Машенька! Пожалуйста! Покажи мне свое личико!

– Оно некрасивое-е-е! – проурчала я под подушкой.

– Оно всегда для меня красивое! – Он вытащил меня на свет божий и гладил по голове. – Что случилось? Почему ты плачешь?

– Мне приснилось, что ты утону-у-л! Я так испугалась! А главное, что я тебя не могла спасти! Ты, наверное, уже ушел под воду-у-у! – заливалась я.

– Птичка моя, но это всего-навсего сон! Я живой! Целый и невредимый, – утешал он меня, – с одним незначительным дефектом, да и его скоро не будет.

– Не будет? – я мгновенно успокоилась.

– Да, дело идет на лад, только когда в следующий раз вздумаешь принести мне кофе в постель, сначала разбуди. Хорошо? – и Влас нежно по-отечески поцеловал меня в лоб, однако этого ему показалось мало, и он чмокнул меня в щеку, потом в другую, а потом так увлекся, что, кажется, забыл о своем дефекте. – Зачем ты на ночь надеваешь пижаму? – задыхаясь от страсти, он пытался стянуть ее с меня.

– Потому что один раз я запуталась в ночной сорочке так, будто на мне была смирительная рубашка с завязанными рукавами! Я чуть не задохнулась! Пробовала и майки, и шелковые топики, и даже кружевные комбинации! Но нет – все не то. Шелк скользит и поднимается до подмышек, кружева колются, а спать абсолютно голой зимой – холодно, а летом – из-за проклятой жары слипаются все части тела, словно их намазали клеем БФ.

– Птичка моя! – пролепетал Влас, и мне показалось, что на глазах его выступили слезы умиления.

И когда с пижамой было покончено, в самый ответственный момент отвратительно задребезжало: «Пр... Пр... Прррр...»

– Да что ж это такое! – не на шутку рассердился Влас. – Кому мы понадобились? Вот ты мне скажи! Что им от нас нужно?! – он выругался, но все-таки подошел к телефону. – Да! А кто ее спрашивает? А, привет! У нас все нормально, сейчас я позову Машу, – услышала я, – Маша, это тебя, Овечкин.

Я вскочила с кровати и помчалась к телефону.

– Салют молодоженам! – гнусавил Женька в трубку. – Мне почему-то кажется, что я позвонил не во время.

– Да нет, все в порядке. Как вы с Икки проводите медовый месяц?

– Иккуля просто прелесть! Я так счастлив! Ты знаешь, мы даже ни разу на улицу не вышли! Оторваться друг от друга не можем!

– Машка! Как у вас дела? – Икки у Овечкина выхватила трубку.

– Все прекрасно, вчера в ресторан ходили...

– А мы никуда не ходим! Целыми днями в кровати валяемся! А ты заметила, какие у нас чуткие подруги – они даже не звонят, чтобы не мешать нам! – Такого счастливого голоса у Икки, кажется, не было никогда.

– Вы поедете в свадебное путешествие?

– Сейчас нет. Мы решили на Новый год уехать. Ты ведь знаешь, нужно как можно быстрее ремонт в аптеке сделать. Мы и так несем колоссальные убытки! Женька, отстань! Ха! Ха! Ха! Овечкин, дай поговорить! Все, Машка, пока, пошла исполнять супружеский долг! – и Икки положила трубку.

Я тоже пошла в спальню в надежде исполнить свой супружеский долг, но у Власа уже изменилось настроение – лиричный лад куда-то улетучился, страсть его подостыла, слез умиления не было и в помине. Не иначе как что-то произошло, пока я разговаривала по телефону.

– Мне не нравится, что тебе звонят мужчины, – выдавил он из себя.

– Так это ж Овечкин! Женька! Ты что?!

– Какая разница!

– Большая! Они наши друзья! Ревновать меня к Овечкину – нелепо!

– Все равно не нравится мне это!

– Власик! Ты опять за свое! Мы ведь помирились или ты забыл? – и он, видимо вспомнив, что мы действительно помирились, снова принялся целовать меня.

«Пр...Пр...Прррр...»

– Я больше этого не выдержу! – воскликнул он.

– Не подходи, – шепнула я ему на ухо.

– Я не могу игнорировать телефонные звонки. Вдруг в автосалоне что-то стряслось! – и он понесся в коридор. – Да! – разъяренно завопил он, но тут же голос его переменился, и он заговорил подобострастно-уважительным тоном: – Доброе утро, Илья Андреевич! Нет, Илья Андреевич. Да, Илья Андреевич. Как такое могло произойти?! – в ужасе закричал он. – Обещал. Забыл. Не позвонил. Осел. Не оправдал... Потерял голову. Да. Сейчас же! Понял. Я найду, я все исправлю! Вы только не волнуйтесь, Илья Андреевич, вам нельзя волноваться. Я уже вылетаю! На этот раз обязательно позвоню! Непременно зарублю на носу! До свидания, выздоравливайте, Илья Андреевич!

Я вышла из спальни – Влас сидел на полу.

– Что такое? – забеспокоилась я.

– Я – осел! Осел! Во-первых, я не позвонил Илье Андреевичу после того, как проконтролировал поставку из-за границы автомобилей в его салон, а во-вторых, я не знаю, каким образом получилось так, что потерялась одна машина! Я вроде бы все тщательно проверил, но ее нет! И где ее искать? Я совсем голову потерял от любви к тебе! В моей многолетней практике ни разу не было подобного инцидента!

– Власик, не переживай! Ты найдешь эту машину! Я в тебя верю, и Илья Андреевич верит!

– Ты правда так думаешь? – серьезно спросил он.

– Конечно! Иначе он не стал бы к тебе обращаться!

– Ты права! Ты совершенно права! – воодушевленно воскликнул Влас, быстро оделся, позавтракал на скорую руку и, поцеловав меня на пороге, предупредил: – Машенька, не волнуйся. Я не знаю, когда вернусь. Может, поздно вечером. И потом мой мобильный, возможно, будет отключен. Пока, любовь моя!

– Удачи! Кто ищет, тот всегда найдет! – крикнула я напоследок и захлопнула дверь, как снова раздалось: «Пр...Пр...Прррр».

Это оказалась моя мама.

Она в который раз пожелала нам с Власом счастья в личной жизни и сказала, что отправляется в деревню, дабы уговорить супруга бросить такое никудышное, можно даже сказать, постыдное занятие, как торговля навозом. Ведь после того как на нашем огороде в деревне Буреломы злобная вдовица Эльвира Ананьевна с детьми (моим несостоявшимся женихом Шуриком и его сестрой Шурочкой) обнаружила вместо месторождения нефти залежи жидкого органического удобрения животного происхождения, она уговорила дражайшего отчима моего – Николая Ивановича – составить им компанию в торговле этим самым удобрением на обочине дороги. Теперь мама ехала в Буреломы, уговорить супруга последовать ее примеру и начать оформлять загранпаспорт для поездки в Германию, куда старая карга Эльвира Ананьевна отправила по недосмотру (а может, из вредности) всех их милых кошек.

– Вызволять! Вызволять! Теперь-то я поняла, зачем немцам понадобились наши русские кошки! Для трансплантации органов! Мне это доподлинно известно! И почему я одна должна этим заниматься?! Ведь кошарики-то наши, общие! – возмущенно кричала мама с другого конца провода, после того как пожелала нам с Власом счастья в личной жизни.

Я сочла ее речи совершенно справедливыми, хотя в глубине души сознавала, что родительницу мою беспокоит кое-что еще. А именно: как ее супруг мог иметь хоть и экономические, но все же отношения с ненавистной Ананьевной, которая похитила ее единственную дочь, держала в холодном сарае целую вечность и чуть было насильно не выдала замуж за своего полоумного Шурика?! Меня! Маню Корытникову! Знаменитого автора любовных романов!

Я пожелала ей счастливого пути и занялась уборкой квартиры: перестирала испачканное красным виноградом белье, пропылесосила квартиру, разобрала вещи в шкафу и даже вывела жирное пятно от курицы на своем изумрудном платье. Одним словом, сегодня я вела себя, как подобает вести образцовой жене в отсутствие мужа.

Влас появился в восемь вечера и битый час рассказывал о том, как он искал целый день пропавшую таинственным образом машину, что поиски не дали никаких результатов и что завтра он с новыми силами снова примется за дело, но будет использовать другие каналы (он так и сказал «буду использовать другие каналы»).

В девять часов раздался настойчивый звонок в дверь.

– Кого еще несет! – недовольно проговорил Влас и пошел открывать.

Принесло мою маму. Именно этим вечером, а точнее сказать, ночью и свершилось первое немыслимое, фантастическое и одновременно печальное событие.

Мамаша влетела в квартиру в состоянии крайнего возбуждения, негодования и ярости. Ее буквально лихорадило: на щеках выступили болезненные красные пятна. Тело сотрясалось от мелкой дрожи. Поначалу она и слова-то не могла вымолвить, потом все же собралась с духом, выпила одним махом сто грамм водки и, не церемонясь, скомандовала осипшим голосом:

– Влас, оставь нас!

И стоило только ему закрыть за собой дверь, мамаша закричала нечеловеческим голосом, кого-то проклинала и выражалась нецензурной лексикой. Лишь спустя десять минут я смутно начала понимать, что произошло на самом деле и что привело ее в такое неукротимое бешенство.

События развивались следующим образом.

Утром она села в электричку и, благополучно добравшись до вокзала, где нас по обыкновению встречал Николай Иванович, тут же откинула от себя мысль (она так и выразилась: «откинула от себя мысль») ехать далее на допотопном круглом желтом автобусе, который непременно сломается и застрянет на полпути, и решила поймать частника, чтобы побыстрее увидеть блестящую крышу собственного дома.

Расплатившись с шофером, мама не узрела на обочине дороги торговцев «волшебным удобрением» – она не увидела ни супруга своего в рабочем, перепачканном ядовито-зеленом комбинезоне с муравьем на спине, доставшемся ему после безупречной сорокалетней службы в качестве заместителя начальника СУ №55, ни Эльвиру Ананьевну в черных рейтузах, гармошкой сосборившихся под коленками, в неизменной трехъярусной юбке и школьном пиджаке своего сына последней четверти прошлого столетия с забытым, не отколотым пионерским значком на лацкане. Мамаша увидела в пожухлой октябрьской траве лишь перевернутый, сколоченный заботливыми руками Николая Ивановича стол, изгвазданный «волшебным удобрением», а чуть поодаль широкую деревянную табличку, на которой крупными буквами были начертаны краской фиолетового цвета сии назидательные строки:

«За капустой, за моркошкой, за петрушкой, за картошкой – хлопотать нужно заботливо! Покупайте биотопливо!!!

Цена: за 6 литров – 70 руб.»

«Интересно, очень интересно...» – подумала моя родительница и, решив, что торговцы биотопливом ушли за его добычей, направилась в огород. Свой участок она узнала с большим трудом – кирпичных дорожек, что вели к бане и сараю, и в помине не было – обломанные куски кирпичей валялись то там, то сям; почти все кусты смородины выкорчеваны самым что ни на есть варварским образом. А то, что когда-то напротив мастерской располагались грядки садовой клубники, в которых можно было запросто спрятаться с головой (если, конечно, лечь на землю), невозможно теперь и представить. Одним словом, складывалось такое впечатление, что дом стоял посреди болота, которое вот-вот засосет его в себя вместе с блестящей крышей.

«Интересно, очень интересно...» – снова подумала мама, взглянув на вышеописанное безобразие и «удобрившись» по колено, и переступила порог собственного дома ровно в три часа пополудни.

– Все двери настежь! Что хочешь, то и бери! Хоть выноси соломенную мебель, хоть холодильник, хоть микроволновку! А дом-то мой! – в ужасе прокомментировала она обстановку, в которой очутилась.

Все это не могло не насторожить родительницу мою, и она, беззвучно миновав коридор, остановилась как вкопанная в углу кухни перед распахнутой настежь дверью в гостиную. Она видела все, что происходило на первом этаже ее собственного дома в три часа пополудни. Ее же не видел никто.

А увидела она следующее.