– Ну будь человеком! Небось уже наследство получила! Хоть раз в жизни помоги материально! Ну хочешь, хочешь... – застопорился Юрик – он не знал, что предложить любимой, чтобы выцыганить у неё необходимую для короткой радости, надежды и счастья сумму. – Хочешь, ща кому-нибудь по морде дам?! Давай ща вместе выйдем на улицу, и я при тебе кому скажешь, та-ак двину, что у него прям искры из глаз посыплются! А хочешь, королева моя, Люське твоей ряшку намылю? – с жаром осведомился он. – Спорим на стольник, что намылю? А? Любовь моя, красавица, единственная, ненаглядная, ты только слово молви! – Эразмов умолк – соображал, видать, что ещё может предложить ненаглядной красавице, но так ничего и не придумав, гаркнул: – Дай стольник! – и опять в неистовстве каком-то забарабанил в дверь. – Тьфу! – плюнул он и, в сердцах обозвав свою королеву гадюкой, галопом сбежал по лестнице.
– Во дурак! Опять все деньги просадил! – проговорила Анфиса, чувствуя, что опасность миновала и за дверью уж никто не стоит.
– Ушёл? Ушёл, кажется. Анфис Григорьна, можно я телевизор включу? Ну, пожалуйста, – заканючила Люся. – Там сегодня самая важная серия... Там сегодня Кончита с Хуаном должны...
– Шла бы ты в задницу со своими Хуанитами! – вспылила Анфиса. – Сиди тихо! – не успела она это произнести, как с улицы донеслось:
– Распекаева! Открой дверь! Распекаева!
– Во дурак! Ну дур-рак! – прорычала Распекаева, будто для неё именно в этот момент открылась великая тайна о том, что её поклонник не большого ума человек.
– Распекаева, спорим на сто долларов, если ты сейчас не согласишься мне дверь открыть, я беру камень... Беру... Беру! И ща ка-ак в окно шваркну! – прокричал он, но вдруг решил ещё раз попытаться пойти на мировую: – Распекаева, открой дверь! Я всё прощу! Ра-спе-ка-е-ва! Вот стерва! Никогда денег не даст! Подлюка! – Юрик, доведённый до бешенства, сел в машину и с диким рёвом отчалил от подъезда ненаглядной, единственной королевы и стервы в одном лице.
– Включай свою Кончиту! – великодушно молвила Анфиса и удалилась в свою комнату, дабы отдаться Морфею нынче пораньше из-за грядущего длинного и утомительного путешествия.
Однако Морфей нашу героиню в объятия заключать не торопился. Поначалу ей всё мерещился разъярённый Юрик Эразмов за дверью, в ушах ещё эхом отзывались удары его ладоней о железную дверь, угрозы разбить окно, мольба о ста долларах. Потом на губах её появилась едва уловимая улыбка, освещая лицо, словно солнечный утренний луч комнату. И какой он всё-таки идиот, подумала Анфиса, и мысль эта, а может, воспоминание непосредственно о самом идиоте, заставили биться её сердце чаще, а в душе внезапной и непонятно откуда взявшейся искрой вспыхнуло сожаление: «Жаль, я не могла пустить его сегодня! Попрощались бы! Шутка ли – ведь я бросаю его, выхожу замуж!». Хоть эта мысль навевала тоску и печаль на героиню нашу, но она уж всё для себя решила. Нет, не решила даже, а наперёд знала, что в самом скором времени (а именно не позднее чем через два месяца с небольшим) она станет замужней женщиной, несмотря на то что Анфиса понятия не имела, кто будет её законным супругом в течение ближайших пяти лет.
Тут надо заметить, что она не особо убивалась по поводу разрыва с любимым человеком, с которым регулярно (едва ли не каждый день) встречалась вот уж четыре года, испытывая при этом самые что ни на есть нежные к нему чувства, более того – временами она любила его настолько страстно, что однажды (может, о подобных вещах и неуместно писать в книге, но автор не в силах удержаться, потому как нижеизложенный факт упоминается не ради красного словца или шокирования уважаемого читателя, но рисует характер героини) в порыве, во время любовных утех, так сказать, в пылу, в бреду Анфиса взяла и укусила господина Эразмова за нос, да так сильно, что бедолага потом целую неделю проходил с распухшим органом обоняния, то краснеющим, то синеющим, то зеленеющим, то желтеющим, покуда тот снова не вернулся в прежнее нормальное состояние.
Нельзя отрицать, что Анфиса Распекаева любила своего непутёвого, азартного до болезненности поклонника, но была в ней одна черта – не знаю, хорошая ли, плохая, но в собственных интересах, если нужно было выбирать между пускай даже ничтожной какой-нибудь выгодой и любимым человеком, она, не сомневаясь ни секунды, бросила бы любимого человека. И особо по этому поводу расстраиваться б не стала – был возлюбленный, да весь вышел.
Вот и теперь, лёжа на широкой постели своей в одиночестве, слыша отчаянный сочувствующий рёв Люси из соседней комнаты (вероятно, у Кончиты с Хуаном снова что-то не срослось, снова не удалось им совершить побег, и он был отложен – теперь на 257-ю серию), Анфиса, будто прощаясь со своей любовью, выудила из бочки памяти, кишмя кишевшей разными воспоминаниями, определённые, только теперь ей нужные, связанные с Юриком Эразмовым. Таким образом она прощалась с ним, чтобы более никогда не возвращаться к нему, потому что пламенный поклонник оставался за бортом её новой жизни – жизни обеспеченной дамы с богатым прошлым. Пускай он захлёбывается, барахтается, машет руками посреди огромного океана бытия, где повсюду подстерегает опасность, где только и шныряют акулы с поразительно равнодушными непроницаемо-холодными глазами, где огромными стаями шастают пираньи в поисках добычи и, напав на нее, вырывают куски мяса из тела жертвы – они за минуту способны очистить до скелета такого видного, крупного мужчину ростом под два метра. Да что там говорить! Мало ли чудовищ в огромном океане бытия! Самое важное в этой жизни (сие Анфиса уразумела ещё в шесть лет, оказавшись в интернате, на пятидневке) быть в лодке, а не за бортом, и чтобы лодка эта нигде не протекала, была прочной и надёжной – лучше даже, если б не какая-нибудь двухвесельная или парусная, а военная, канонерская с несколькими орудиями для боевых действий, которой, собственно, она и пыталась обзавестись, заполучив тётушкино наследство.
А сейчас пришло самое время проститься с сумасбродным, но безвредным Юрием Эразмовым, и Анфиса откопала наконец в голове первое воспоминание, касающееся объекта своей четырёхлетней привязанности.
Тогда, четыре года назад, героиня наша ещё не имела собственного магазинчика нижнего женского белья на первом этаже крытого и довольно бестолкового рынка неподалёку от дома. Она только перебралась с улицы под его крышу и торговала лифчиками и трусами с лотка в узком проходе. Вернее, не она торговала, а Люся – Анфиса же суетилась больше по снабженческой части.
Надеюсь, терпеливый и многоуважаемый читатель простит автора за столь извилистое повествование. Чувствую, чувствую, что снова заносит нас! Это метание от страстной любви к торговле лифчиками! Но, поверьте, без подобных скачков не получится полной картины романической истории между героиней и Юрием Эразмовым – пострадают, потерпят урон и описываемые характеры, появятся разные вопросы, недоумение возникнет. Например, один читатель спросит:
– Откуда вообще взялась эта Люся с дрожащей щекой?
– А на какие, позвольте узнать, средства существовали эти две девицы? – заинтересуется другой.
– И почему они в одной квартире живут? Что это за безобразие такое! – недоуменно возмутиться третий.
– И всё-таки не понимаю, какая может быть связь между торговлей трусами и любовной историей Распекаевой с Эразмовым? – с нетерпением воскликнет критик.
– Интересно, а откуда у старухи Яблочкиной мог взяться такой огромный капитал?! Она что, крестная мать мафии? – с пристрастием спросит ещё какой-нибудь пытливый читатель.
Но не спешите отбрасывать книгу! В повествовании все события связаны, одно тянет за собой другое, словно при вязании крючком, вытягивает из одной петли новую – хлоп накид, ещё петля, глядишь, и выйдет какой-нибудь чепчик. Так, слово за слово, событие за событием, автор, подобно крючку при помощи словоформ вывязывает полотно романа. Главное в вязании – петлю не упустить: иначе весь ваш чепец в дырах получится. Нам тоже важно ничего не утаить, обо всём рассказать, а то роман будет похож на шерстяную вещь, изъеденную молью.
Так вот, торговля лифчиками в проходе крытого рынка связана очень плотно и имеет самое прямое отношение к Юрию Эразмову и уж тем более к Люсе Подлипкиной. Но лучше копнуть поглубже, изобразить карьерный рост героини с самого начала, прежде чем она достигла таких высот, как торговля нижним женским бельём.
А дело было так.
Анфиса, ещё находясь в интернате, мечтала заработать много денег, ни в чём себе не отказывать, одним словом, жить (как любила выражаться её тётка) «как королева испанская». Хотя сомневаюсь, что Варвара Михайловна знала в точности, какова она, жизнь испанской королевы, но сердцем чувствовала, что катается данная монархическая особа с утра до ночи как сыр в масле, не ведая ни горечи, ни печалей, ни какой бы то ни было тоски. Уже в детстве Фиса Распекаева поняла, что заработать приличные деньги в этом мире можно тремя способами: либо воруя, либо торгуя, либо используя два эти способа вместе.
Как только героине нашей стукнуло восемнадцать лет, она немедленно начала действовать. Знаменательная карьера её началась с торговли в углу овощного рынка дешёвыми мужскими носками. Её не смутило невыгодное расположение торговой точки, она и там с помощью своего звонкого голоса и обаятельной улыбки ещё до обеда умудрялась сбыть с рук всю дневную партию носков. Через два дня работы у неё уже была своя клиентура – дамы от двадцати восьми до шестидесяти лет, которые, проявляя заботу к своим мужьям, будто под гипнозом скупали всю хлопчатобумажную продукцию у очаровательной весёлой девчушки, к которой тянуло, как магнитом. Девчушка эта, несмотря на свой юный возраст, рассуждала о жизни, браке и мужчинах, как опытная, видавшая виды женщина, она всегда могла дать ценный совет, но только в том случае, если её об этом просили. Через неделю Анфиса поняла, что сама в состоянии съездить в выходной день на самый дешёвый вещевой рынок Москвы и купить там всего по три рубля оптом носки, которые отлично у неё расходились по пятнадцать рублей. Спустя две недели она, почувствовав запах легко заработанных денег, бросила лоток с носками и перешла в ларёк мужских рубашек – клиентура, скупив у неё носки всех мыслимых цветов и оттенков, утеплённые и тоненькие, с махрой на изнанке и начёсом сверху, перебазировалась и накинулась в каком-то неистовстве на рубашки, будто никогда в жизни их не видела. Мужские сорочки принесли Распекаевой более значимый доход по сравнению с носками (разница между их стоимостью на местном рынке и оптовой ценой превосходила в пять раз, а порой и в шесть, разницу в ценах мужской чулочной продукции).
Через полтора года героиня наша поняла, что нужно двигаться дальше (не торговать же весь век рубашками!), и перешла в «Бутик модной верхней женской одежды», хлипкий, сооруженный из престранных строительных материалов, больше похожий на курятник. В этом «бутике», столь напоминающем помещение для содержания домашней птицы, продавались дублёнки и шубы (последний писк сезона!), якобы привезённые сюда из Италии, Англии, а некоторые модели из мирового центра моды, законодателя, так сказать – города Парижу. И те самые клиентки, что пару лет назад буквально давились за мужскими носками, а потом и за сорочками для своих благоверных, выстраивались теперь в очередь за стильными полушубками, кожаными плащами, меховыми пальто, привезёнными, положа руку на сердце, вовсе не из Италии, Англии и Парижа, а всё оттуда же, что и мужские носки с сорочками – с самого дешёвого рынка Москвы. Тут Анфисин навар побил все прежние рекорды, тут – в «бутике», похожем на курятник, она задержалась на семь лет, умудрившись сколотить приличный капитал, пока поздним январским вечером, вернее ближе уж к ночи, не случилось на рынке ужасающего по своему размаху пожара. И что самое подозрительное во всей этой истории, как выяснилось потом, огонь занялся именно с «Бутика модной верхней женской одежды». Виноватых, как это часто бывает, не нашли, но странное дело: после пожара вся квартира нашей героини была завалена дублёнками и шубами. Нет, нет, нет! Автор ни в коем случае не может голословно бросать тень подозрения на несчастную сиротку, домысливая и предполагая, что-де она, Анфиса, каким-то образом причастна к воспламенившемуся, как карточный домик, рынку. Но то автор. А вот хозяйка бутика, как, впрочем, и начальство сгоревших торговых рядов думали иначе. Многие! О, очень многие считали виновницей бедствия нашу героиню, к тому же у этих многих имелись кое-какие факты, которые, собственно, и дали почву для такого рода подозрений.
Во-первых, Анфиса все три дня до того, как рынок был охвачен пламенем, трудилась на ниве торговли модной верхней одеждой в гордом одиночестве, поскольку её начальница была наповал сражена гриппом и, даже приложив нечеловеческие усилия, не могла бы подняться с постели и появиться на рабочем месте. Все три дня её отсутствия «бутик» бесчисленное количество раз закрывался, через полчаса открывался вновь, а саму Анфису Распекаеву некоторые её коллеги видели бегущей сломя голову то из «бутика» навьюченную, яко ослицу, странного рода поклажей, – за ней и рассмотреть было весьма затруднительно, кто несётся из курятника модной верхней одежды, – то обратно, уже без ноши, налегке. Во-вторых, в тот злополучный день вообще никто не видел, как она покидала своё рабочее место – такое впечатление возникло у соседок-продавщиц, что Распекаева растворилась в воздухе или... или... Или вообще никуда не выходила, а решила заночевать прямо посреди дублёнок и шуб. Это последнее туманное предположение (туманное, потому что в нём никто наверняка не был уверен) и породило множество сомнений в душе хозяйки «бутика», которой всё же пришлось приложить нечеловеческие усилия, подняться с постели, плюнув на высокую температуру, ломоту в суставах и головную боль, и появиться следующим утром на пепелище, а также у руководства рынка, которому теперь предстояло заново отстраивать торговые ряды.
Больше всех возмущался директор – Акоп Акопович Колпаков, мужчина лет пятидесяти пяти, лысоватый, склонный к полноте – нет, скажу точнее – уже, пожалуй, к ней склонившийся и более всего боявшийся оказаться в тюрьме. У него была своего рода мания или паранойя на этот счёт – как кому угодно. Он то и дело говорил о темницах, застенках с пытками, которые применялись к арестантам в средние века, два раза в неделю даже посещал психотерапевта, надеясь посредством вялотекущих разговоров избавиться от терзающих его истощённый ум мыслей, но не помогали ни беседы с врачом, ни сеансы гипноза, ни лечебный профилактический сон. Мозг его отдохнул лишь тогда, когда пошли шушуканья по углам о том, что в поджоге виновна некая Анфиса Распекаева – особа двадцати семи лет, которая торговала модной верхней одеждой. Акоп Акопович моментально мысленно перепроецировал свои страхи по поводу средневековых пыток в каменных мешках и истязаний при допросах на неё и расслабился сразу, выкинув из головы навязчивую идею о том, что он непременно проведёт остаток жизни в тюрьме. Директор вызвал Распекаеву на ковёр, требовал от девицы признания, крича поначалу так громко, что вопли были слышны за чёрными обугленными стенами его чудом уцелевшего кабинета. Но с каждой минутой ор Колпакова становился всё приглушённее, и вскоре вовсе ничего слышно не стало, сколько бы не прикладывала своё острое, вытянутое кверху, будто у эльфа, ухо хозяйка сгоревшего бутика верхней модной одежды. Что там наговорила Акопу Акоповичу Анфиса – неизвестно, все видели только, как сам Колпаков, препровождая подозреваемую из своего кабинета, ласково, по-дружески так похлопал её по плечу и, сердечно пожав её мягкую ручку, гаркнул во всеуслышание:
– И чтоб мне никакой травли! Никаких наговоров на эту кристально чистую, честную девушку! Она тут среди вас всех как луч в этом, ну как его... – замялся он, вспоминая известную цитату, – сонном царстве! У самих рыло в пуху! Вот и перекинуть вину на невинного человека! – Акоп Акопович явно нервничал, а когда он волновался, речь его становилась косноязычной, прерывистой, похожей на лай взбесившейся собаки. – Не пойманный не вор! Только ещё троньте мне её! – заключил он и удалился в свой чудом уцелевший кабинет. Обескровленные и обанкротившиеся продавцы переглянулись в недоумении, хозяйка сгоревшего «бутика» схватилась за голову и, прошипев:
– Я тебя, суку, со света сживу, – пошла куда глаза глядят.
Тут надо заметить, что со свету она Анфису не сжила – более того, побаиваться её стала: никогда с ней в дальнейшем не заговаривала, стараясь спрятаться за шубами и дублёнками в новом отстроенном крытом рынке.
Что же касается нашей героини, то после той знаменательной ночи она решила работать только на себя, никому не подчиняться, иными словами, организовать своё дело. Средств у неё к тому времени было для этого достаточно – настолько, что она позволила себе передохнуть год – пока строился новый рынок, пока время не стёрло в умах коллег неприятные ассоциации, её касающиеся.
А по прошествии двенадцати месяцев, накупив всё на том же дешёвом рынке Москвы, где приобретались носки, рубашки и супермодные дублёнки с шубами, гору лифчиков и трусов, Анфиса арендовала место на первом этаже недавно отстроенного крытого и бестолкового рынка и принялась бойко торговать женским нижнем бельём с лотка в узком проходе, соединяющем вещевой рынок с рынком продуктовым.
Торговала бы она сама так и торговала, если б одним хмурым, серым, слизистым даже каким-то, словно шляпка гриба после проливного ночного дождя, мартовским утром перед ней не предстала в бежевом прорезиненном плаще с навесной кокеткой, какие были очень распространены в пятидесятых годах прошлого столетия, грузная девица со здоровым свекольным румянцем на щеках, который давно исчез, стёрся с лиц жителей больших городов.
«Этой нужно что-нибудь попроще, какой-нибудь хлопковый бюстгальтер с широким кружевом», – подумала тогда Анфиса, но барышня со свекольными щеками и в бежевом плаще с навесной кокеткой, кажется, покупать ничего не собиралась. Она стояла, глядя телячьим, каким-то водянистым, отсутствующим взором на прилавок – рот её постепенно открывался всё больше то ли от многообразия ассортимента, то ли от собственных, невесть каких мыслей.
Так и простояла она минут десять, как истукан, а героиня наша уж и не мечтала продать ей простой хлопковый лифчик с широким кружевом, поняв, что эта пышная особа подошла к её лотку по какой-то совсем другой причине. Анфиса незаметно принялась с любопытством разглядывать её – то кося глазами, то исподлобья, нагнувшись над коробками с товаром, делая вид, что страшно занята, пересчитывая его.
О проекте
О подписке