6

– Чтоб не быть дураком, лопай, Лёха, «Анаком», – сказала Наташа и рассмеялась.

– Угу, – отозвался Лёша, быстро орудуя ложкой. Он любил горячую еду, а сало, да с чесноком, да ломоть хлеба превратили жалкий супец в сытный ужин. – Натаха, давай всё-таки протопим печку, не май на дворе.

Наташа вздохнула и стала собирать растопочный материал, который тут же лежал в углу приличной горкой. Под обрывками газет и картона даже откопались шесть кусков абрикосовой ветки, и это обрадовало Лёшу – не надо идти рубить дрова. Он расслаблено сидел на стуле, вытянув ноги, и не замечал, что его ноги мешают Наташе ходить по маленькой комнате.

Их печь мало видела заботы. Никто не помнил её ходов, не говоря уже об их чистке. Плита имела жирную трещину, а поддувало готово было вывалиться, и казалось, что печка собирается его выплюнуть. Поэтому, как только Наташа подожгла бумагу, уже пробился со всех щелей дым, сначала голубоватый, с прибавлением картона и дров – мутно-серый. У Наташи первой, затем у Лёши, заслезились глаза. Отвесив губы, чмыхая носами, Лёша с Наташей стали размахивать картонками, но толку не было. Всё заволокло дымом, пришлось открыть дверь и выбираться на улицу. С обиженными лицами они постояли некоторое время, и когда увидели, что дым более-менее рассеялся, захлопнули дверь и пошли за калитку.

В благостном настроении Масал лежал на диване, от скуки рассматривая ногти на коротких сильных пальцах рук. Масяка мыла свои обесцвеченные волосы.

– А чё ты голову намываишь? Всё равно завтра работать пойдёшь. Или тебе лишь бы хвостом вертеть? Смотри у меня… – стращал Масал.

Масяка вздохнула, но промолчала. Она знала, что эти придирки только от безделья. Если ей надо будет, она всегда вильнёт хвостом – случалось, и не раз, только не завтра – Гудков предан своей Таньке, как дурак.

Масяка считала себя «очень-очень», на самом деле её трудно было назвать даже симпатяжкой. Оттого, что у неё мелкие черты лица, она густо красила ресницы и рисовала брови, белые от рождения. Но губы, как ни подкрашивай, полнее не станут. Маленькие и туго натянутые, они мало подходили к нижней части лица, расширенной, как у лампочки. Спасали волосы, бесцветные от перекиси, всегда взбитые начёсом, вылезавшие из под мохерового шарфа, будто пена из бокала.

Чтобы Саша не гавкал, она умело переключила его:

– Ты правда их поджёг?

Она знала, что на поджёг он способен. Её хибарку в балке Масал сжёг, чтобы его мать вынуждена была их принять к себе. И вот теперь ей приходится терпеть эту «Клаву».

– Да нужны они мне… Просто так ляпнул, а то бы они до сих пор сидели, – лениво ворочая языком, ответил Масал.

– Будут теперь дуться, да всем рассказывать, – так же лениво сказала Масяка.

– Пускай… А Гудковы чё звали?

– В гараже убирать. Хотять магазинчик открыть.

– И эти туда же.

– Правильно люди делають. Луче, как ты, на диване валяться?

– Мне много не надо, я не такой жадный.

«Вот и плохо», – подумала Масяка, но промолчала, зная, что спорить бесполезно, только разругаешься. Она стояла возле печки и шевелила руками волосы, чтобы быстрее их высушить. Потом, с красным от тепла лицом, уселась перед зеркалом «делать из себя красавицу». Когда ей показалось, что это удалось, она заглянула за печь, где стоял диван:

– Хватить вылёживаться. Пошли за сигаретами.

Пойти за сигаретами – не значило сбегать в магазин, купить сигарет и вернуться домой. Вечера надо проводить на улице, среди людей. «А что, дома сидеть, да друг на друга глядеть? Это ж скука. На такое способны только соседи напротив – Катька с Андреем. Она ещё так-сяк, иной раз приостановится, хоть два слова скажить… Но её Андрей только кивнёть – здрасте – и отвернётся. Пара – гусь да гагара».

Несколько расстроенные из-за треклятой печки, Лёша с Наташей снова сидели на своей лавочке. Десятка, не то, чтобы жгла, но слегка шевелила их воображение. На десятку можно было купить стакан самогона – один вариант. Второй вариант – взять кого-нибудь в долю и купить пол-литра. Хорошо, если бы это был один человек – «на троих» лучше всего. Они решили подождать такого человека.

И снова стук щеколды, и снова Масал с Масякой. Масяка задрала остренький носик, её Саша, увидев собутыльников, нисколько не сожалея о признании в поджоге, а просто от хорошего настроения, крикнул им:

– У вас каким клеем лавочка намазана? Эпоксидкой или бустилатом?

И Лёша, и Наташа глядели на прежних друзей из-под бровей, пытаясь пронзить презрением. Сейчас они сидели не так вальяжно, как днём. Сутулыми позами они напоминали птиц в непогоду.

– Мы с поджигателями не разговариваем, – сильным голосом рявкнула Наташа.

– Татарин, тю! Ты чё, поверил? Я так, шутканул для смеха, – Масал уже направился к соседской лавочке.

У Лёши забегали глаза, он ещё не всё понимал:

– Саня, чё за шутки? Кто так шутить?

– Я, – нагло произнёс Масал.

– Ну ты д-даёшь! Мы ж поверили…

– Так на то и было рассчитано. Видел передачу «Розыгрыш»? А-а-а, у вас же телевизора нету.

– У нас и света нет, – с какой-то надкусанной гордостью сказала Наташа, давая в тоже время понять, что почти не сердится.

Масяка вынуждена была тоже подойти. Наташа без зависти принюхивалась к тонкому запаху шампуня. Зависть – это немудрое чувство, присущее даже кошкам, не говоря уж про людей – как начнут завидовать игрушечной машинке, так не могут успокоиться «Ленд Ровером». И всё тянет и тянет их жажда к самому-самому лучшему, а в уши лезет неотвязный писк последней моды. Казалось бы и спасения от этого нет. Однако есть спасение, иначе весь мир взорвался бы от зависти. Официальный рецепт – здравомыслие, некоторые умные головы им пользуются. Неофициальный – наплевательское отношение – плюнул, да ещё рукой махнул, и как покойно делается. У Наташи ничего не было официального: документов на дом нет, свет, вода отключены, вещи все чужие, включая посуду, и вместо официальной водки, она пьёт нелегальный самогон. Поэтому, на зависть она замахала обеими руками и плюнула вдогонку.

Наташе в данный момент было хорошо: с пожаром выяснилось, за котёнка она забыла, даже проглот Лёша набил брюхо. Она почмокивала «барбариской», которую ей молча протянула Масяка. А Масяка томилась. Себя она считала светской женщиной, её воображение, как набивший руку портретист, рисовало похожие лики симпатичных мужчин, бросающих на неё горячие взгляды. А тут эти два болвана завелись со своим «Розыгрышем». «Хоть бы кто-нибудь подошёл», – сожалела Масяка. И когда ей совсем стало скучно, она резко встала и требовательно объявила сожителю:

– Пошли за сигаретами.

– Санёк, у меня есть чирик, – как-то сомневаясь, сказал Лёша.

– Чё ж молчал? – по-деловому спросил Масал.

– Так ты ж не спрашивал, – Лёша лез в карман за десяткой.

Масал цапнул деньги. Через несколько минут разливался самогон в стеклянный стакан, который всегда висел на сучке недалеко от Наташиной калитки для таких вот случаев. Когда подошла молодёжь от Борщёвых, пустая бутылка валялась во дворе, пустой стакан висел на сучке. Вовик Борщёв со своей Кристинкой и его свояк Коля немного удивились, осведомлённые об устроителе пожара, что Лёша с Наташей и их поджигатель вместе сидят, даже над чем-то смеются. Расспрашивать было неловко, да и зачем? Главное, всем весело. Курили и шутили ещё с час, пока на небе не прорезались острые зубы звёзд.

Лёша не стал зажигать свечу, потому как и на ощупь можно пробраться до кровати. Котёнок напомнил о себе писком, когда Наташа потащила на себя ком одеяла.

– Нюся, иди ко мне, – Наташа подгребла к своему боку котёнка.

Хозяева быстро уснули, а Нюсе захотелось по-настоящему осмотреть новое жильё, тем более, она выспалась. Нюся ещё не видела в своей жизни сараев и чердаков, поэтому удивилась – как здесь всё не похоже на обстановку, где она родилась, на магазин и то место, где она была днём. Ей удалось просунуть голову в щелку между притолокой и старым одеялом, сверху и снизу прибитому гвоздями. Там оказалась большая комната с двумя корытами глины, вместо пола – земля, да кое-где остатки обугленных лаг. Нюся не стала пытаться проникнуть в эту комнату, потому что в ней присутствовало непонятное ожидание чего-то, что не могла Нюся понять. То ли дело тут, где печка – шмыг на стул, шмыг на стол. Миска пахнет не так уж вкусно, но всё-таки съестным, а Нюся хочет есть. Шершавый язычок отмыл все желтоватые остатки «Анакома» у двух мисок. Потом Нюся нашла катышек сала и жадно сглотнула его. Недовольно вскинула нос от мизерного огрызка чеснока и завершила свой обед кусочком хлеба, с половину спичечной коробки. Больше еды не было, а учуять пакетик с кормом, висевший в коридоре на гвозде, Нюся не могла из-за тяжёлого дымного воздуха. Она обошла всё в двух комнатках, где даже ей было мало места. В углу, над которым висела какая-то одежда, а внизу валялся скорчившийся ботинок, Нюся узнала кошачий запах и сделала своё нужное дело, прикопав штукатуркой, пылью и трухой. Печь издала очень глухой утробный треск, и напуганная Нюся поспешила на кровать. Она влезла под одеяло к Наташиному боку. Из-под Наташи пахло куриной ногой, и Нюся заработала передними лапами, надеясь откопать еду. Ничего не получалось. Возня продолжалась, пока кое-как очнувшаяся Наташа не подтащила котёнка ближе к груди и не привалила его рукой:

– Спи уже.

7

Когда щель между ставнями всегда закрытого окна спальни стала белой, проснулся Лёша. Голод никогда не давал ему залёживаться. Он выбрался на поиски, хотя бы хлебной корки, но, увы…

– Вставай, Натаха! Рауф ждёть. Попросим у него чаю.

– Щас, – отзывается из-под одеяла Наташа.

Она не может открыть глаза, ей так хорошо спалось, она думает: «Спать бы, спать бы, и никогда не просыпаться».

– Вставай, а то я мёрзнуть начинаю.

Наташа сначала сидит на кровати, спустив ноги, зевает, моргает, тщетно пытается поймать за хвост скользкую бодрость. И только Лёшина нудность, на почве обжорства, побуждает её натянуть остывшие бурки.

Рауф жил в первом дворе. Этот двор самый маленький на улице, но он не только рядом с дорогой, а ещё был виден издалека, так как располагался на высокой стороне улицы. Для торгового человека, каким являлся Рауф, это важно: кому надо – мимо не проедет. Всё лето возле двора стояли коробки овощей и фруктов, осенью – горки арбузов, мешки картошки и лука, а в декабре – сосны с ёлками. Шла торговля, порой оживлённая, и строился магазин. К концу зимы оставались внутренние работы, которые Рауф предпочёл выполнить сам, зная, как дерут за свой труд наёмные рабочие. Но всё равно нужен был помощник. Рауф привлёк было Масала, и тот пару дней поработал, не слишком прытко, однако, при расчёте оказался недоволен. Зачем ему за гроши тратить весь день на Рауфов магазин? С голоду он не умирал, «пусть азербот ищить дураков».

Лёша с Наташей иногда помогали разгружать овощи, но приближать их Рауф брезговал, тем не менее, его жадность «заткнула нос» и он предложил им немного поработать. Они согласились.

Сначала Наташа открыла калитку и убедилась, что нет большой собаки, потом распахнув шире калитку, впустила Лёшу. Белая азиатская овчарка иногда появлялась у Рауфа во дворе, и тогда прохожие шарахались от неплотно затворённой, или часто открытой днём калитки. Собака принадлежала Ксюшке – приёмной дочери Рауфа. Хотя, язык не повернулся бы ни у Рауфа, ни у кого-то ещё выговаривать эти два слова – приёмная дочь. Ксюшка всего лет на семь была младше отчима, ненавидела его, а заодно и матери могла сказать такие народно-художественные вензеля, что они украсили бы блокнот фольклориста. Не смотря на это, Ксюша часто заходила к матери, а вместе с нею и её собака, и её сынишка с няней, вернее, няня с сынишкой. Да и вообще, если не считать время от времени возникающих перепалок, жили они дружно. И Лена – мать Ксюшки, нормально относилась к торговле наркотиками своей дочери: «Время такое – выживай, как сможешь. Моралью сыт не будешь. У Ксюшки всё есть: и дом с удобствами, и машина, и чихать она хотела на этого шаромыгу – Димкиного папашку».

Из боковой двери магазина выглянул Рауф:

– Что стоите, как не родные? Мы с тобой, – глядя на Лёшу, – сегодня должны закончить потолок, а ты, Натащя, иди в гараж картошку фасовать, а то люди будут подходить.

– А можно посмотреть? – робко спросила Наташа.

– Что смотреть? Картина, что ли? – удивился Рауф, – Ну, иди…

Наташа вошла за Лёшей и кивнула ему.

– Рауф, а чаю можно? – догадался Лёша.

– Ч-а-ю? – Рауф был удивлён, что они не напились дома чая. – Все люди утром дома пьют чай.

– Д-да мы печку вчера не смогли растопить, – Лёша сжал плечи и опустил в пол раскосые глаза.

Наташа улыбалась чуть виновато.

– У вас что, печка особенная? Или вы дети? – Рауф остановился с дрелью и требовал взглядом ответ, мол, отвечайте, сукины дети, почему жить не умеете.

– Печка, как печка, – гудел Лёша, – отремонтировать надо…

– Так ремонтируйте! Или ждёте толчка в жопу? – Рауф очень любил русские грязные слова.

– В-весной, – выдохнул Лёша.

– Весной тем более не сделаете, – пришёл к выводу Рауф. – Пойди к Лене, – он обратился к Наташе, – пусть чаю даст.

Лена была догадливей Рауфа, и к двум кружкам сильно сладкого чая прибавила пару ломтей хлеба с маслом. Обед у неё тоже был чудесный. Наташа, съев борщ, кое-как вместила в себя часть макарон с фаршем. Остальное подобрал за нею Лёша, чуть не хрюкая от удовольствия. Он выпил и весь чай, и съел кусок бисквита с яблоками. Наташа только отпила чай и отщипнула от бисквита кусочек, оставшийся ломтик она завернула в салфетку «на потом». Куриные косточки и хлебные корочки, какими она обтёрла тарелки, Наташа завернула в клок от упаковочной плёнки, которой было полно на полу. У неё даже появилась мысль – сбегать домой угостить Барсика и Нюсю, но так было неохота покидать это светлое, тёплое место, где она даже после обеда сняла фуфайку, что она передумала.

Рауф обедал в доме, и чтобы Наташа сама не вздумала нести посуду, послал Лену. Но Лена и так всё понимала правильно: раз и навсегда ограничила Лёшу с Наташей просовыванием головы в дом, не больше. Даже если бы они когда-нибудь забылись и только лишь вошли на порог, она прямо бы и сказала: «Стой! Не заходи». А незнакомый человек только бы поймал на себе её взгляд, так и замер бы на месте. Потому что её взгляд был настолько сурово-придирчивый, что хотелось или улыбнуться оправдательной улыбкой, или шаркнуть ножкой. Если бы ей удалось сменить выражение лица, подпустить в глаза безмятежности и отыскать хоть пять сантиметров шеи, то она была бы не красавица, конечно, но вполне привлекательна. Меняться она не собиралась. Рауф живёт у неё, а не она у Рауфа. Если надо кого-то повоспитывать: Ксюшку или Рауфову дочь – маленькую Лейлу, да кого угодно, она всё скажет в глаза, а кому не нравится, пошлёт подальше.

– Вылизали, что ли? – спросила она, глядя на почти чистые тарелки.

– Так у нас же кошечка и собачка, – с безмерной добротой пояснила Наташа.

– У-у, – вполне равнодушно отреагировала Лена, собирая посуду.