Часть I

Глава 1

– Я все время о нем думаю, Сонь, все время! Каждую секундочку. И в офисе, и дома. Телевизор смотрю – и про него думаю. Книжку читаю – а все мысли про него. Ужин готовлю – и представляю, что это для него. В ванне лежу – и мечтаю: а вот если бы он сейчас со мной рядышком лег… Ты не поверишь, а это правда.

– Ну почему? Поверю, – вздохнула Соня.

Про любовь, сопровождающую все житейские занятия, она слышала от Лорки уже раз сто. И единственное, чего не понимала: зачем та повторяет это ей, Соне? Понятно, зачем она ежедневно и даже по нескольку раз на дню говорит о своей великой любви Антону Петровичу – говорит, пишет в телефонных записочках и электронных письмах, которые отправляет ему по десять штук подряд. Просто Лорка быстро сообразила, что даже на такого неглупого мужчину, как он, красивые слова производят сильное впечатление. Соня – та долго не могла поверить, что это в самом деле так, пока не убедилась лично. Подружка позвонила своему любовнику прямо при ней, и через пятнадцать минут телефонного разговора, сплошь состоящего из таких паточных сюсюканий, от которых Соню чуть не стошнило, неглупый мужчина Антон Петрович примчался к любимой ночью на такси.

Так что повторять весь этот перечень ему, и повторять почаще, имело смысл. Но Соне-то зачем?

– И в то же время, – вздохнула Лорка, – ведь у меня обидная любовь!

Это было что-то новенькое.

– Почему обидная? – удивилась Соня.

– Стихотворение такое есть. – Лорка спустила ноги с дивана и дотянулась до книжки, лежащей на тумбочке под телевизором. – Я вчера нашла. Вот послушай! Честное слово, как будто про меня. «Пробило десять. В доме – тишина, – с чувством прочитала она. – Она сидит и напряженно ждет. Ей не до книг сейчас и не до сна, вдруг позвонит любимый, вдруг придет?»

Соня почувствовала, как у нее сводит челюсть, будто она наелась незрелого кизила. Про то, как поэтическая женщина идет в свой добровольный плен, чтоб вновь служить, чтоб снова унижаться, еще можно было кое-как дослушать. Но когда Лорка принялась читать про друзей, которые в часы невзгод уговаривают героиню расстаться с женатым любовником, Соня решительно произнесла:

– Все, Лор, хватит! Длинное какое-то стихотворение. И с чего тебе страдать? Тем более с какого перепугу с ним расставаться? Приличный мужчина, по заднице при людях не хлопает, в сауну с пятью мужиками не тащит. В дом приходит – есть не просит. Сережки вон подарил.

– Ну, это да-а… – протянула Лорка. – Но все-таки… Все-таки он же не всегда со мной!

– Брось ты, – поморщилась Соня. – Скажи спасибо, что не всегда. Так ты для него праздничная конфетка. Вишенка на торте. А так была бы повседневная будня. Сразу бы претензии начал выставлять: заботься о нем, то-се. Тебе это надо? У него как, радикулита нет еще? Или что там у них в таком возрасте бывает, ишиас?

– Ничего у него нет! – обиделась Лорка. – Он спортивный. Следит за собой.

– Трахаться хочет, вот и следит, – безжалостно заметила Соня.

В конце концов, сколько можно глотать эти розовые сопли? Если Лорка дожила до двадцати пяти лет и все еще наслаждается подобным занятием – на здоровье. Но это же не значит, что и все должны.

– Но я же его люблю, – вздохнула Лорка. – Думаешь, притворяюсь?

– Не притворяешься, а просто себя заводишь. Если двадцать пять раз вслух повторить «люблю», на двадцать шестой покажется, что это и правда так.

«А заодно покажется, что ты не такая, как на самом деле есть, а нежный, беспомощный ангел», – подумала Соня.

Лорка, впрочем, и в самом деле напоминала ангела – с длинными светлыми локонами и широко распахнутыми голубыми глазами. Она и в первом классе, когда их с Соней посадили за одну парту, была такая же. Может, и не очень хорошо, что за восемнадцать лет человек совсем не изменился, но на Соню подружкина незыблемая ангельская внешность действовала умиротворяюще.

– Когда ты стала такой циничной? – укоризненно воскликнула Лорка.

– Я не циничная, а реалистичная, – улыбнулась Соня. – И всегда такой была. Все, Лоретта, я пошла.

Лоретта – это было полное Лоркино имя. Так что ее склонность заводить в себе возвышенные чувства, как будильник, можно было считать генетическим качеством.

Чтобы сократить путь, Соня вышла из комнаты через балкон. Он опоясывал весь дом и был чем-то вроде коммунального коридора – на него выходили двери всех квартир-малосемеек. Родители подарили Лорке эту квартиру на восемнадцатилетие. Несмотря на более чем привлекательную дочкину внешность, ее мама почему-то панически боялась, что та не выйдет замуж, и готова была сделать все и сверх того, чтобы облегчить ей устройство личной жизни. Самое удивительное, что мамины опасения оказались не напрасны, и никакая ангельская внешность Лорке пока не помогала. Ну да, правда, Соня считала, что удивляться этому не приходится: если человек настроен на возвышенное страдание, а все его близкие на хлопотливое сострадание, то именно это его и ожидает.

Прежде чем сбежать по железной лесенке, ведущей со второго этажа вниз, Соня привычно взглянула на море. Лоркин дом стоял на Чайной Горке, и оно было видно далеко, и город был виден весь, как россыпь сверкающих углей на широкой темной ладони.

«Огни Ялты поразили меня больше всего», – вспомнила она.

Кто это сказал, Соня вспомнить не могла. То ли Чехов, то ли Грин. Но саму ее огни Ялты всегда поражали так сильно и остро, что это чувство не стало привычным за все двадцать пять ее лет.

«Провинция рано старит» – а вот это Соня уже знала, чьи слова.

Так всегда говорила мама, когда кто-нибудь умилялся очарованию провинциальной жизни.

В сорок пять лет мама и в самом деле выглядела на шестьдесят. Она стала так выглядеть, когда ушел отец. Была-была молодая и вдруг состарилась в один день.

А отец совсем не состарился. Следил за собой. И прекрасно смотрелся со своей новой молодой женой, белокурой и голубоглазой. И как объяснить маме, что стариться из-за него не надо, Соня не знала.

«Я так не хочу! – сердито подумала она. – И не буду. Пошла бы она подальше, ваша провинция!»

Ночная тьма дышала весной, апрелем, и чем ниже Соня спускалась по улицам, тем явственнее слышался шум волн. У них на Садовой он был уже таким отчетливым, что казалось, море бьется прямо о стены домов. Соня нырнула в родную улицу, как в теплую воду: прохлада ялтинских склонов заканчивалась на подходе к набережной.

Она тихо поднялась по лестнице в подъезде, вошла в темную квартиру. Печку мама топила с утра, но окна были закрыты, поэтому тонкий запах сожженных персиковых веток чувствовался до сих пор.

– Ты, Сонечка? – спросила мама, когда она шла к себе через ее комнату.

– Спи, ма. – Соня каждый раз улыбалась, когда мама вот так вот спрашивала. Сама ведь, она знала, узнает дочкины шаги, еще когда та проходит под окнами. – Конечно, я.

Не включая свет, Соня распахнула окно в своей комнате, и сразу же вплыл с улицы запах магнолии и глицинии – вечный апрельский ялтинский запах.

«Уеду, – вдохнув его поглубже, подумала Соня. – И чего я до сих пор ждала?»

Может, и странно было так отчетливо, так твердо подумать об этом именно сейчас, когда голову кружили любимые запахи. Но Соня этому не удивилась. Ее решения никогда не зависели от внешних обстоятельств. Она и сама не всегда понимала, откуда они берутся, эти решения. Она принимала их вроде бы и не по логике, и все-таки они были решениями, а не капризами, это Соня почему-то знала.

Хотя вообще-то решение уехать из Ялты можно было считать вполне логичным. Ну что ей тут делать? Она красивая, неглупая, самостоятельная и жизни не боится. Раз до сих пор замуж не вышла, значит, уже и не выйдет, да и не больно-то хочется. И что? Сидеть, как Лорка, на диване в розовом халатике, ждать, когда стареющий ходок уделит ей украденное у жены внимание, да еще и стишки при этом читать для возбуждения чувств?

При мысли о такой перспективе Соню даже передернуло. Нет уж, это точно не для нее!

С набережной доносилась музыка – курортники уже съезжались в Ялту, и вечернее гулянье становилось долгим, набирало летнюю беззаботность. Мама потому и боялась ложиться спать с открытым окном, и Соню просила этого не делать. Мало ли что придет в голову какому-нибудь пьяному гуляке?

Как ни долго просидела Соня у подружки, как ни медленно шла домой, а правильный ночной покой все еще был ей некстати. Только теперь, нырнув в привычное домашнее умиротворение, она это поняла. Совсем ей умиротворения не хотелось.

Она закрыла окно и вышла из комнаты.

Конечно, Соня не очень хорошо помнила времена, когда ялтинская набережная выглядела иначе, чем сейчас. Да и умилением по поводу советского прошлого она не страдала. Но почему-то чувствовала, что набережная теперь какая-то… не такая. Хотя и не понимала, какой она должна быть. Может, только в это вот краткое апрельское время маячила у нее в голове какая-то смутная на этот счет догадка. Но апрель проходил быстро, и догадка не успевала стать мыслью.

Толпы на набережной еще не было, и шума, пьяного, бессмысленного ора, тоже еще не было, а были просто гуляющие люди, и были их разговоры, смех, и все это смешивалось с шумом волн, не заглушая его, как не заглушала его и музыка, еще не исступленная по-летнему, а просто веселая.

И люди, приезжающие в Ялту в апреле, тоже были еще не летние. В них не было той жадной однозначности отдыха, которой отличались отдыхающие в июле и особенно в самом дорогом месяце августе. Соне казалось, что те, августовские, люди даже воздух все вдыхают одинаково – как оплаченное, а значит, по праву принадлежащее им благо.

А апрельские люди все были разные, и Соня любила рассматривать их, стараясь угадать, кто они, откуда и зачем приехали в Крым.

Она прошла почти до самого конца набережной и села на лавочку под высоким навесом, который назывался «слоновьи уши». Наблюдать за гуляющими отсюда было удобно. К тому же Соня давно заметила: к девушке, сидящей под «ушами», почему-то гораздо реже пристают с намерением познакомиться. Наверное, было в этом странном сооружении что-то такое основательное, из-за чего мужчины проходили мимо, не задерживаясь. Потому что не за основательными же знакомствами они сюда приезжали.

Но на этот раз Сонино наблюдение не сработало. Только она пристроилась на краю лавочки и окинула взглядом женщину лет сорока, стоящую у парапета – очень интересная та была, вся переполненная нервной трепетностью, которой трудно ожидать от женщины такого возраста, – как сразу же услышала:

– Девушка, а вы замечали, как богата весенняя Ялта?

В тоне произнесшего эти слова мужчины не было ничего пошло-игривого. Он был даже приятный, этот тон. И голос тоже.

Мужчина сидел на противоположном краю лавочки и искоса поглядывал на Соню. Наверное, он присел сюда одновременно с нею, иначе она заметила бы его раньше. Он был довольно интересный. Во всяком случае, время разговора с ним, кажется, можно было не считать абсолютно потерянным.

– Чем это она так уж богата? – пожала плечами Соня.

– Хотя бы красками. Притом даже не в сравнении с Подмосковьем.

– А в сравнении с чем?

– Например, с Цейлоном.

– Вы были на Цейлоне?

Это было уже и вовсе интересно!

– Был. Работал там. Это очень яркий мир, но Ялта куда живописнее. Вы ведь местная?

– Да, – кивнула Соня.

Странно, что он об этом догадался. Обычно ее принимали за приезжую. И никогда не могли определить, откуда.

– Значит, привыкли. А я вот наглядеться не могу.

Разговор завязывался из тех, которые Соня любила. Легкий, необременительный, мимолетный разговор, в котором сразу чувствуется, что собеседник не преследует никакой тайной цели.

К женщине, стоящей у парапета, подошел молоденький парнишка. Ее лицо просияло, все его линии мгновенно переменились, нервное оживление искрами брызнуло из ее глаз. Парнишка взял женщину за руку, подвел к лавочке, и они сели между Соней и ее собеседником. Соня встала и заметила, что тот поднялся с лавочки одновременно с нею – не вслед за ней, а вот именно одновременно.

Они прошли вдоль парапета и остановились под вторым «слоновьим ухом».

– Да, так вот, – продолжая разговор, сказал он, – на Цейлоне природа буйная, так сказать, победительная. А здесь… Нет, пока не подберу слов. Все-таки я не писатель и даже не филолог.

«А кто вы?» – чуть не спросила Соня.

Она уже и рот открыла, чтобы спросить, да в последний момент cдержалась. Когда женщина задает такие вопросы на третьей минуте знакомства, да еще и не знакомства даже, это производит такое же впечатление, как если бы она поинтересовалась зарплатой.

– Скажите, а где у вас здесь варят приличный кофе? – спросил он.

– Да вообще-то везде, – пожала плечами Соня.

Кофеманкой она не была, и любой кофе, даже растворимый, казался ей на один вкус.

– Тогда не составите ли компанию? Во-он там, по-моему, симпатичное местечко.

Он указал на столики, уже выставленные на огороженной площадке перед гостиницей «Ореанда». Соня кивнула.

– Михаил Павлович, – представился он, когда они сели за столик.

Что он назвал себя не Мишей, а по отчеству, Соне понравилось. По крайней мере, молодиться не старается, как Лоркин возлюбленный. И животик вон отрастил. Хоть и неромантично, зато по возрасту. Не следит за собой.

Впрочем, общий вид у этого Михаила Павловича был вполне подтянутый. Да и животик, если честно, едва наметился. И вообще, выглядел он так, словно его покрыли очень тонким слоем воска, и это придало ему не глянцевитость, а респектабельность. Соня сразу догадалась, что это вот именно респектабельность, хотя никогда ее раньше не видела. Но в книжках она про нее читала и теперь с удивлением поняла, что наяву это свойство ни с каким другим не перепутаешь.

– Меня зовут Соня, – сказала она. – Соня Гамаюнова.

– Интересное имя. – Он чуть заметно улыбнулся.

– Обыкновенное, – пожала плечами Соня.

– Не скажите. Раз услышишь – не забудешь. Что вы будете пить, Соня? Или, может быть, хотите поужинать?

– Да нет, поздно уже ужинать, – отказалась она. – И кофе я не буду, а то до утра потом не усну и на работу просплю. Лучше горячий шоколад.

– А я думал, у вас отпуск, – заметил он. – Раз вы ночью по набережной гуляете.

– А может, я из-за своей романтичности гуляю, – усмехнулась Соня.

– Ну уж этого точно быть не может, – ответно усмехнулся Михаил Павлович.

– Почему?

– На романтичную особу вы ни с какого боку не похожи.

– А на кого же я похожа? – поинтересовалась Соня.

Ей в самом деле было интересно. И чем дальше, тем больше возрастало ее любопытство.

– На девушку с красивой внешностью и холодной головой. Но при этом не циничную. Привлекательное сочетание.

Никто еще никогда не делал Соне таких комплиментов! То есть что она красивая, конечно, говорили, да она и сама это знала. Но в таком вот перечне, да еще произнесенном невозмутимым тоном, это звучало почему-то так приятно, что у нее даже щеки порозовели.

– Потому я и подумал, – все с той же невозмутимостью добавил Михаил Павлович, – что вы сейчас в отпуске и можете себе позволить долгие разговоры под шум ночных волн. Но если вам завтра рано на работу, то задерживать вас долго я не стану.

– Да мне вообще-то не очень рано, – призналась Соня. – Завтра парикмахерская только после обеда открывается.

– Так вы парикмахер! Странно. А я-то гадаю, кем может работать в Ялте такая девушка. Что не бухгалтером, точно. Но и на музейного работника вы вроде не похожи.

– А что, в Ялте, по-вашему, только бухгалтеры и музейные работники живут? – засмеялась Соня.

– Похоже, что так. Ну, еще официантки и продавщицы. Во всяком случае, два дня наблюдений за местными жителями создали у меня именно такое впечатление.

– А зачем вы за ними наблюдали? – хмыкнула Соня.

– Но ведь и вы наблюдали, – заметил он. – Даже на скамеечку присели, чтобы удобнее было.

– Это мое личное дело! – рассердилась Соня.

– Неоспоримо.

Он говорил ровно то, что говорил. Без всякого там двойного дна или второго смысла. Соне стало неловко от того, что она ему почти нахамила.

– Ну да, мне нравится за людьми наблюдать, – кивнула она. – И… И мне это вообще-то даже надо!

Эти последние слова вырвались как-то сами собой. И Михаил Павлович сразу на них отозвался.

– Для чего? – спросил он. – Актрисой хотите стать?

Если бы Соня не умела управлять выражением своего лица, у нее точно отвисла бы челюсть.

– А как вы догадались?.. – пробормотала она.

– Ну а кем же еще? – улыбнулся Михаил Павлович. – Все красивые девушки хотят быть актрисами. Или певицами. Или моделями. Я и выбрал для вас наиболее интеллигентную мечту. Согласно вашей непримитивной внешности. Так вы, значит, в Москву собираетесь?

– Да! Ну и что?

Соня расслышала в своем голосе вызов.

– Правильно делаете. Хотя результат не очевиден. Конкурсы во всяческие театральные и киноинституты, насколько я слышал, опять взлетели.