Перед тем как уйти с работы – сегодня отпросилась пораньше, договорившись, что Оля Меликян ее подменит, – Алеся заглянула в седьмую палату к Смирнову.
– Спасибо, Алеся, у меня все хорошо, – заверил он.
– К вечеру слабость не появляется? – все-таки уточнила она. – Голова не кружится?
У Смирнова была аритмия, давление то повышалось, то падало, и назавтра был назначен консилиум, на котором должно было решиться, лечить его консервативно или перевести в хирургию, чтобы поставить кардиостимулятор.
Алеся легко находила общий язык с любыми больными, даже с самыми капризными, и тем более с такими, как Смирнов, спокойными и деликатными.
– Голова кружится, но в меру. Везде хожу без эксцессов, – ответил он.
– Везде ходить не надо, – напомнила Алеся. – Только в туалет. На УЗИ я вас завтра в кресле отвезу.
– Завтрашний день сам о себе подумает. – Смирнов улыбнулся. – Идите домой, Алеся, не беспокойтесь. Хороших вам выходных. А у вас глаза светятся, – заметил он. – Может, и не домой идете? Может, и не одна?
– Все может быть.
Она улыбнулась тоже.
– Тогда тем более хороших выходных. Празднуйте жизнь.
Пожелание можно было считать своевременным. И в сестринской, переодеваясь, и в вагоне метро, и когда вышла на Трубную площадь, Алеся понимала, что ее улыбка вызвана именно предчувствием праздника, это Смирнов угадал.
Она пришла рано, в театр дальше вестибюля еще не пускали, но Игорь в вестибюле и ожидал.
– Спустимся в буфет? – предложил он. – Выпьем что-нибудь аутентичное. Спектакль иммерсивный, буфет должен быть соответствующий.
Что он имеет в виду, Алеся не поняла, но это лишь подогрело ее любопытство. Шампанское, ей казалось, играло даже в кончиках пальцев, а не только в бокалах, которые Игорь принес им обоим из бара, когда они спустились в подвал, где находился театральный ресторан. В московских ресторанах Алеся не бывала, да что там, не ходила даже в самые простые кафе, поэтому не могла оценить, хорош этот ресторан или плох.
Он назывался «Оливье» – оказалось, не в честь салата, а в честь повара, который этот салат когда-то придумал.
– Как раз здесь и придумал, – сказал Игорь. – В этом здании ресторан «Эрмитаж» был, знаешь? Где со Стивой Облонским обедал Левин, когда в Москву приезжал делать предложение Кити.
Можно было удивиться, что он привел именно этот пример, но Алеся не удивилась.
У нее как раз недавно случился разговор об «Анне Карениной». Узнав, что Алеся любит эту книгу, Ирина Михайловна сказала:
– Последний раз я читала ее в университете, и то лишь ради экзамена.
В ее голосе звучала такая явная неприязнь, что Алеся спросила:
– Почему?
Хотя практически все люди, которых она знала, не читали «Анну Каренину» вообще, и задавать им такой вопрос было бы даже смешно.
– Потому что не существует причин, по которым женщина может бросить своего ребенка, – отрезала Ирина Михайловна. – И я не понимаю, зачем должна читать про такую женщину.
Алеся промолчала, и этот неприятный для нее разговор прекратился. Значит, Ирина Михайловна рассказала о нем Игорю, потому тот и упомянул теперь про Левина и Облонского.
– Хочешь, оливье как раз и возьмем? – предложил он. – Или пожарские котлеты можно, тоже хороши и тоже аутентичны.
– Вы часто ходите в этот театр? – спросила Алеся.
Сама она про театр на Трубной площади никогда не слышала даже. Но мало ли про что она не слышала в Москве.
– Скорее, в этот ресторан, – ответил Игорь. – Работаю рядом, а у них бизнес-ланч хороший.
– А я в театрах вообще почти не бываю, – вздохнула Алеся.
– Ты так вздыхаешь, будто признаешься в чем-то неприличном.
– Так и есть. Не то что неприлично, но нехорошо все-таки. Столько театров в Москве, а я только раза два, может… К театру, наверное, надо с детства привыкнуть, а если не привык, то уже и не полюбишь.
– Не знаю. – Он пожал плечами. – Меня в детстве по театрам, конечно, водили, как всякого московского мальчика из приличной семьи. Но как только водить перестали, я это дело прекратил. Не появилось собственного интереса. Так что теория твоя ошибочна.
– Зачем же вы меня в театр пригласили? – удивилась Алеся.
– Ну… Такую девушку, как ты, положено приглашать в театр.
Алеся хотела спросить, кем положено и что значит «такую, как ты», но ей показалось, что он произнес это с некоторым смущением, и она не стала его расспрашивать.
– Не понравится – уйдем, – сказал Игорь.
«Ну уж нет, – подумала Алеся. – В любом случае до конца досмотрю».
Но заставлять себя оставаться до конца ей совсем не пришлось. Как только, допив шампанское и съев оливье, который в самом деле оказался очень вкусным, они с Игорем поднялись в фойе и остановились перед широкой мраморной лестницей, она сразу поняла: есть здесь что-то, ощущаемое ею как близкое, хотя и совершенно непонятно почему. То ли лестница эта, то ли большие старинные зеркала, то ли…
Додумать, что это может быть, Алеся не успела. На лестнице появился веселый молодой человек и сообщил, что он будет сопровождать во время прогулки по театру тех зрителей, которым сейчас раздаст бейджи, а других зрителей будет сопровождать другой молодой человек, а третьих – третий, и так они все совершат удивительное путешествие во времени и пространстве по единственному особняку на Трубной, который сохранил свои исторические интерьеры.
Еще в ресторане, когда Игорь отходил к стойке за шампанским, Алеся заглянула в Википедию и выяснила, что означает слово иммерсивный. Так что предложенная молодым человеком программа ее не удивила.
Но все, что было дальше, удивило, и очень. Точнее сказать, ошеломило. И не какими-нибудь особенными театральными эффектами, и не игрой актеров, которая показалось ей довольно простой, а ощущением, к которому Алеся совсем не была готова.
То, что происходило в этом старинном доме – не сегодня и не в любой день, который она знала по своей жизни, а в другие, очень давние дни, – было так значительно, что собственная ее жизнь не то что не могла с этим сравниться, но даже прикоснуться к этому не могла.
Спустились в подвал, и актер, одетый по моде девятнадцатого века – Алеся не знала его фамилии и не узнала в лицо, – рассказал, что в этом подвале собирались самые страшные бандиты Москвы, потому что Трубную площадь окружала Грачевка, в которую даже днем опасно было заглядывать обычному человеку и которую Горький описал в пьесе «На дне».
– Но здесь же и тогда был дорогой ресторан? – повернувшись к Игорю, тихо спросила Алеся, пока актеры разыгрывали сценку, в которой труп случайного прохожего прямо из этого подвала, чуть не из-под ног зрителей, сбрасывали в реку Неглинку. – Как же он в таком страшном районе находился?
– Так в любом большом городе бывает, – негромко ответил Игорь. – Я недавно в Сан-Франциско отель наугад забронировал, первый попавшийся, на одну ночь. Так еле таксиста нашел, чтобы из аэропорта туда повез, все отказывались. Улица такая, что и я бы отказался: типы какие-то мрачные бродят, марихуаной пахнет… А за углом все сияет, банки работают, бутики. Так живая жизнь и устроена, хорошо это или плохо, не знаю.
Алеся тоже не знала, хорошо или плохо, что жизнь устроена так противоречиво. Раньше она вообще не думала об этом и никаких контрастов не замечала ни в Пинске, ни даже в Минске. Москва же оказалась особенным городом, она поняла это сразу, как только сюда приехала, и с каждым днем это ощущение лишь умножалось. А сейчас, в подвале старинного особняка, оно не просто умножилось, но сделалось острым и, к Алесиному удивлению, почти болезненным.
«Я не часть всего этого, – подумала она. – Ни контрастов этих, ни вообще этой жизни».
Почему ее это ранит, было непонятно. Но задумываться оказалось некогда – провожатый повел свою группу наверх, в другие комнаты этого необъятного дома. И там, в этих комнатах, в зимнем саду, в залах и на мраморных лестницах, закружилось такое действие, что Алеся едва успевала вертеть головой, чтобы ничего не пропустить.
То есть само по себе действие было понятным: плясали под низкими сводами девушки из публичного дома, который, оказывается, когда-то обретался здесь среди множества других заведений, звучал рояль в зале, где Чайковский хотел отметить свадьбу, но вместо праздника вышел скандал, потому что на невесту он не мог смотреть без отвращения, гудела студенческая гулянка в честь Татьяниного дня, Чехов вел разговор со своим издателем Сувориным, а в главном зале, золотом и пурпурном, пел Шаляпин и зрителям поднесли шампанское…
Но не действие Алесю поразило, а возрастание того чувства, что возникло у нее сразу – огромной, какой-то очень значительной жизни, которой пронизано это пространство, и не только внутри театра, но и за его стенами.
Когда вышли на бульвар, голова у Алеси еще кружилась – то ли от шампанского, которым закончился иммерсивный спектакль, то ли от неутихающего волнения.
А в пространстве, сразу их окружившем, волнения не чувствовалось совсем. Апрель в этом году был теплый, лопнули почки на деревьях бульвара, а на его клумбах тюльпаны, еще не распустившись, уже приобрели цвет.
– Как он называется? – спросила Алеся.
Она хотела узнать, как называется бульвар, а вышло непонятно, будто она о тюльпанах спрашивает.
Но Игорь понял и ответил:
– Петровский.
Свободе и пространству Петровского бульвара не мешала домашняя замкнутость его контура.
– Понравилось? – спросил Игорь.
– Да, – кивнула Алеся. – Спасибо, что вы меня пригласили в этот театр. У него здание очень необыкновенное.
Не о здании хотелось сказать, а объяснить то, о чем думала весь вечер: что она не ощущает своей причастности к тому огромному и важному, что вдруг отчетливо поняла сегодня и про этот дом на Трубной, и про саму Трубную площадь, и про Петровский бульвар, и про Москву… Ко всему этому она не чувствует себя причастной, и это необъяснимо угнетает ее. Сказать-то можно… Но Алеся не понимала, как выстроить слова в таком порядке, который сам собою объяснял бы ее неясные чувства и мысли.
Ей показалось, что Игорь почувствовал заминку в ее голосе. Сейчас начнет расспрашивать, что ее смущает, и придется все-таки объяснять, неумело и неловко. Но он спросил другое:
– Так и не хочешь меня на «ты» называть?
Ответ на этот вопрос тоже не казался легким, но Алеся вдруг вспомнила английские романы, которые то и дело попадались ей на глаза в квартире Ирины Михайловны, и с честностью, присущей всем их героям, хоть положительным, хоть отрицательным, ответила:
– Мне трудно называть вас на «ты».
– Почему?
Он остановился, вглядываясь в ее глаза.
– Потому что я не знаю, нужно ли это.
Второй честный ответ дался уже легче, чем первый.
– Нужно ли тебе? – уточнил Игорь.
– И мне, и вам.
– О себе могу сказать: да, нужно. О тебе – как раз и спрашиваю.
Все-таки он тоже читал английские романы, наверное. Или москвичи в подобных ситуациях честны так же, как англичане? Во всяком случае, прямота, с которой он ответил, явно не вызвала у него ни заминки, ни неловкости. И волнения в его голосе не послышалось – он просто сказал что думает, а теперь ожидает, что и она сделает то же самое.
– У меня есть… обстоятельства. Я должна их учитывать, – сказала Алеся.
– Какие обстоятельства мешают тебе называть меня на «ты»?
– Не называть мешают, а понять, нужно ли это.
– Нужно ли переходить черту доверительности?
– Да.
Все-таки хорошо, что он прямой человек. А то она так и мямлила бы, наверное.
– Ты мне когда-нибудь эти свои обстоятельства объяснишь?
– Да.
Это Алеся произнесла уже твердо, потому что это была правда. И такая правда, которую Игорь должен знать, раз уж она работает и живет у Ирины Михайловны.
– Не хочешь поужинать? – спросил он.
– Так нас ведь прямо в зале накормили, – удивилась его вопросу Алеся.
В конце спектакля зрителям действительно поднесли не только шампанское, но и закуски, которые, наверное, напоминали те, что готовил здесь когда-то повар Оливье. Угощение тоже было частью иммерсивности.
– Да я и не ем так поздно, – добавила она. И вдруг поняла: ведь Игорь приглашает ее в ресторан и вряд ли думает при этом именно о еде. Смутившись от собственной неловкости, Алеся поспешила сказать: – И домой уже пора. Ирина Михайловна знает, что я не в ночь сегодня. Будет меня ждать.
– Она уже спит.
– Откуда вы знаете?
– Позвонил ей. Предупредил, что ты в театре.
Его тон сделался отстраненным.
– В театре с вами? – помолчав, спросила она.
– Конечно. Думаешь, я должен это скрывать?
Алеся так не думала. Игорь давно разведен, и бывшая его жена давно уже замужем, а взрослый сын живет в Германии. Все это Ирина Михайловна не то чтобы рассказала ей, но как-то постепенно сообщила за те полгода, что Алеся жила в ее квартире. И отношения у матери с сыном не такие, чтобы он стал скрывать, кого приглашает в театр, это было ей понятно. И относится Ирина Михайловна к Алесе доброжелательно, и, наверное, не была бы против, если бы Игорь стал с ней спать – рассудила бы, что это лучше, чем неудачная женитьба или какие-нибудь губительные страсти. Правда, к страстям Игорь вряд ли склонен, к губительным уж точно.
О проекте
О подписке