– Н-да… – Борис обвел взглядом помещение. – «В начале было слово» – не пустые слова.
– Что тебе об этом здесь напомнило? – поинтересовалась Соня.
– Приятельница, которая пару лет назад принимала участие в изготовлении вот этого всего, вчера мне сказала: мы создали идеальную пустоту, это место может быть заполнено чем угодно, оно примет в себя любую мысль.
– Интересно.
– На словах – да. Визуально – сама видишь. Претензия на нечто, а по сути – до боли знакомая картина: в заводской столовой помыли кафель и завезли новые стулья.
Он был, как обычно, прав. Заведение «Дом культур на Сретенке», во всяком случае, его второй этаж, отведенный под ресторан, вызвало у Сони примерно такую же ассоциацию. Зашкуренные стены с недочищенными островками старой краски. По высокому потолку среди пятен, напоминающих плесень, тянутся блестящие, как фольга, трубы и рейки, с которых свисают маленькие плоские светильники. Открытая кухня и бар отделаны мелкой белой плиткой. Белые металлические столы и такие же стулья с решетчатыми спинками выставлены длинными параллельными рядами.
– Неплохо, что я это увидел. Меньше будет иллюзий, – сказал Борис.
– Каких?
– Будто мне недостает каких-то элементов московской жизни. Полная утрата интереса к драматическому театру тоже пришлась как нельзя кстати.
Про утрату интереса к театру он сказал вчера, когда выходили из Вахтанговского после спектакля «Медея». Соня предположила, это из-за того, что Юлию Рутберг после пластической операции можно узнать только по голосу, и то не сразу, но Борис возразил: нет, мне просто стал безразличен драматический театр вообще, по самой его природе, возраст такой наступил, наверное, ну и хорошо.
– А почему мы пришли именно сюда? – спросила Соня.
– Хотел тебя угостить чем-нибудь необычным. Мне сказали, здесь хорошая кухня.
– Хорошая кухня теперь почти везде.
– Да, Москва обжирается как не в себя. И комфорт всё нарастает.
– Это плохо?
– Если бы все остальное было в порядке, было бы хорошо, – пожал плечами Борис. – А когда люди живут по чудовищным понятиям, в выморочном обществе, да еще посреди нищей, без медицины, страны и при этом снисходительно бросают: ты у себя там в Тель-Авиве таких ресторанов не найдешь… Мне до этого, впрочем, дела нет.
– Действительно нет?
– Действительно. Это долго было не так. А потом стало так. В какой-то момент я вообще перестал интересоваться, что здесь происходит. Этот лютый бред невозможно обсуждать всерьез. Все равно что обсуждать, совсем ли нехорошо питаться человечиной или надо уважать национальные традиции. В общем, хотел посмотреть, стоит ли приглашать ту мою приятельницу оформлять для меня коворкинг в Тель-Авиве.
– Решил, что не стоит?
– Конечно. За половину тех денег, в которые она оценивает свои дряхлеющие креативные способности, я на месте найду молодого дизайнера с фейерверком современных идей. Но давай все-таки пообедаем, раз уж пришли. – Он открыл меню. – Возможно, однажды в жизни следует узнать, что такое соус для молодой капусты с ореховым велюте и трюфелем на топленом индийском масле гхи.
Ирония по отношению к интерьерам была, может, и уместна, но Дом культур считался модным заведением явно не случайно. Повар в открытой кухне управлялся со сковородками виртуозно, музыка звучала ненавязчиво, зал быстро заполнялся симпатичными, просто и со вкусом одетыми людьми, заказ принесли без промедления, и еда оказалась приготовлена так хорошо, что это даже Борис признал.
– Я действительно не знаю, хорошо или плохо, что здесь вот так, – сказала Соня. – И что много где в Москве вот так. Я об этом просто не думала.
– Ты счастливый человек, – усмехнулся Борис. – Начисто лишена социального чувства. И всегда такая была.
На этих последних словах он замолчал, будто запнулся. Она поняла почему. Неделя, которую Борис намеревался пробыть в Москве, подходила к концу, они виделись каждый день, и хотя он больше ни разу не был у Сони дома, а она даже не знала, где он остановился, – их общее прошлое поднялось в эту минуту перед ними, как огромный кит поднимается из глубины океана, и показалось не прошлым, а почти настоящим.
– Боря! – вдруг услышала Соня. – Ну надо же! А говорят, ты уехал!
Она вздрогнула. Вряд ли что-то могло напомнить о том прошлом нагляднее, чем человек, с картинно распахнутыми объятиями идущий к ним между рядами белых столов.
Его Соня не видела за все эти годы ни разу, но, в отличие от первой с ним встречи в буфете Музея Пушкина после записи «Культурной революции», давно уже знала, как его зовут и кто он такой. Михаил Антонович Дерюгин был известным человеком еще во времена ее работы в Издательском доме Шаховского. Теперь же она видела его на экране каждый раз, когда включала телевизор, то есть буквально каждый. И не в передачах канала «Культура», а в политических ток-шоу, одно из которых он даже вел. В содержание этих передач она не видела смысла вникать не из отсутствия социального чувства, а просто оттого, что после пяти минут просмотра голова у нее начинала гудеть от истошных криков и злобных угроз, из которых эти шоу сплошь состояли. Дерюгина там представляли как директора национального института мировой экономики. Название звучало, на ее вкус, бессмысленно, но на вкус других людей, наверное, солидно.
Он подошел к их столу и сел на свободный стул. Показалось, что не прошло почти двадцать лет с их первой встречи. Соне почему-то стало от этого не по себе.
– А ты по-прежнему в Москве, и все та же красивая девушка с тобой, – с непонятным удовлетворением произнес Дерюгин.
Тоже, значит, вспомнил ту встречу в буфете, бесконечно давнюю, и тоже так, будто она была вчера. Хотя он-то наверняка встречался с Борисом и после, и не раз: в медиа Шаховского были представлены все сколько-нибудь заметные политические фигуры, и Дерюгин тоже.
– Привет, Миша, – ответил Борис.
И замолчал. Но если он расчитывал, что его молчание покажется Дерюгину красноречивым и тот уйдет, то явно ошибся. Дерюгин придвинул к себе меню и спросил:
– Что посоветуешь? Говорят, здесь кухня отменная.
– Ничего не посоветую. – Борис поднял руку, подзывая официанта. – Мы уже уходим.
– А что так?
– Как?
– Пренебрежительно.
– Ничего пренебрежительного. Пообедали и уходим.
– Мы с тобой десять лет, между прочим, не виделись.
– Ну и что? – Шаховской пожал плечами. – Мы и раньше виделись не часто.
– Однако же ты от меня не шарахался.
– Миша, тебе что надо? – поморщился Борис. – Счет, пожалуйста, – сказал он подошедшему официанту.
– А что мне от тебя может быть надо? – ухмыльнулся Дерюгин. – Уже ничего. Ты, Боря, теперь никто. Частное лицо.
– Так частное лицо или никто?
Голос Бориса почти не изменился, но Соня слишком хорошо его знала, чтобы не расслышать этого «почти».
– У нас это одно и то же, – ответил Дерюгин. – Да и у вас, думаю.
– Ошибаешься.
Что Борис разозлился, можно было понять только по тому, как мгновенно посветлело его лицо. Видно, злость на то, что было не в словах даже, а в самой сущности Дерюгина, имела более сильную физическую природу, чем загар.
– Это ты ошибаешься, Боря, – медленно, растягивая слова и чуть пришлепывая пухлыми губами, проговорил Дерюгин. – Ты – ошибся. Вы все – ошиблись. А мы – нет. И мы победили. Только не надо мне рассказывать, что внуки будут меня стыдиться! Мои внуки будут меня благодарить за отличные стартовые возможности, которые я им обеспечил. А твои будут моих обслуживать, когда они в твой Израиль приедут отдыхать.
Этот странный монолог удивил Соню. Как будто между Дерюгиным и Борисом происходил какой-то напряженный разговор, а она выходила и, вернувшись, застала его продолжение.
Соня взглянула на Шаховского. Он поморщился, помахал ладонью у себя перед носом и уже с обычной своей – такой ей знакомой! – невозмутимостью сказал:
– Зря с утра пить начинаешь, Миша. Не пришлось бы в Израиле не отдыхать, а лечиться.
Он положил деньги на принесенный официантом чек, встал из-за стола и пошел к выходу.
«Все-таки он изменился гораздо меньше, чем кажется, – сердито подумала она. – Делает что хочет, а ты что хочешь, то и делай».
Следовало, впрочем, признать, что все он делает правильно. Даже у Сони, не понявшей смысла этого спора, Дерюгин вызвал отторжение. И только теперь она почувствовала, что от него разит водкой. Что ж, это по крайней мере объясняет его поведение.
Снег валил мокрыми тяжелыми клочьями, и, хотя было всего два часа дня, стояла привычная ноябрьская полумгла. Борис ожидал Соню под небольшим козырьком желтого особнячка, в котором располагался Дом культур. Или не ее ожидал, а окончания снегопада.
– С такой погодой запьешь, конечно, – сказал он.
– По-моему, у него это не пьяный бред.
– Конечно. У него это эшелонированная самооборона. Он же не дурак, понимает, какому монстру служит. Без выстроенной системы самооправдания даже водка не поможет.
– Служит? – переспросила Соня.
– Ну, обслуживает. Хотя может и служит, и при погонах. Кто их знает, кого они теперь на службу берут. Вполне могут и такого пустобола, как Мишка. Как выяснилось, люди массово поддаются самой примитивной пропаганде. И даже чем примитивнее, тем эффективнее. Он оказался очень эффективным, судя по тому, как охотно ему предосталяют эфир. Вот наше такси. – Борис всмотрелся в номер подъехавшей машины. – Куда тебя отвезти? У меня через час оформление сделки по квартире.
– На работу, куда еще, – пожала плечами Соня. – Я, к сожалению, с утра не выпила, так что день у меня не свободен.
Он открыл перед нею заднюю дверцу машины и сам сел рядом. В такси воняло карамелью от освежительной картонки, которая болталась под зеркалом заднего вида. Радио долбило: «Вите надо выйти, остановите, Вите надо выйти…». После того как это повторили в пятый раз, Соня попросила водителя выключить музыку.
– Насчет внуков он прав, – сказал Борис.
– Каких внуков?
Соня и думать уже забыла про Дерюгина. Тяжесть городского уныния охватила ее.
– Внук Хвата гордился дедом.
– Какого Хвата?
– Следователя, который лично избивал на допросах Вавилова. Умер почтенным старцем в своей постели. А не от кровавого поноса в тюрьме, как Николай Иванович. И внуки, уверен, гордились дедушкой Хватом. Мишка, думаю, долларовый миллионер уже. Так что его внуки действительно будут ему благодарны за наследство. А каким путем оно нажито, им будет плевать. Остается только постараться, чтобы моим внукам не пришлось их обслуживать.
– У тебя есть внуки? – поинтересовалась Соня.
Когда они встретились впервые, он уже несколько лет был в разводе и ни детей, ни тем более внуков у него не было. За восемь лет, прошедших после их расставания, внуки тоже вроде бы не должны были появиться. Но кто его знает.
– Пока нет, – ответил Борис. – Но не исключаю, что будут.
Он повернулся к Соне и поцеловал ее. Это было так неожиданно, что она ахнула. И так быстро, что не успела понять, что чувствует при этом.
– Встречу тебя после работы, можно? – спросил он.
И чуть сбивчивое дыхание, и само то, что он спрашивал, можно ли ему сделать что-то связанное с нею, было необычно для него и неожиданно для нее. Сделка по квартире… Ему больше незачем оставаться в Москве. И сегодня надо ответить, что она решила.
«Совсем не надо отвечать! – малодушно подумала Соня. – Чтобы я улетела с ним прямо сейчас, это был только один из вариантов. А вообще речь шла о проекте, который начнется весной. До весны еще далеко».
И тут же рассердилась на себя за это малодушие.
Но сердиться можно сколько угодно, однако следует признать, что его решения всегда оказывались лучшими из возможных. И в те годы, когда она работала у него, и в тот последний день, когда это кончилось.
О проекте
О подписке