Положенные дни перед увольнением отрабатывать не пришлось, и в конце недели я окончательно распрощалась с банком. Назавтра, ощущая себя боксером, готовым к выходу на ринг, я взялась за дело. Поднялась на чердак, расчихалась от пыли, подошла к машинке и сняла с нее чехол. Я и моя швейная машинка… Между нами такая же связь, как между музыкантом и его инструментом. Мое пианино, моя гитара – это мой “Зингер”. Сегодняшняя ставка слишком велика, и я рассчитывала на него. Машинка работает как часы, так что все в порядке. У меня вспотели ладони и заколотилось сердце. Я не имею права на ошибку. Я уже обдумала, что сошью на конкурс. Набросала эскиз двуцветного, черного с бирюзовым, платья в стилистике Андре Куррежа, с круглым воротником, подчеркнутым отстрочкой, короткими рукавами и хлястиком.

Все готово, нога на педали, ткань в руках. Первый шаг: включить машинку. Лампочка загорелась. Второй шаг: проверить шпульку. На месте и с заправленной ниткой. Третий шаг: разгладить ткань под иглой и опустить лапку. Все идет как по маслу. Итак, я начинаю. Нога мягко давит на педаль, по чердаку разносится характерное постукивание швейной машинки. Руки уверенно держат будущее платье, протягивая его вперед. Я, как завороженная, смотрю на иглу, которая четко входит в ткань и выходит из нее, укладывая идеально ровные стежки.

Работа над текстом заявления не вызвала у меня такого прилива эмоций. А ведь я посвятила ей целых три дня и, к собственному удивлению, испытала при этом определенное удовольствие. Впервые в жизни у меня появилась возможность выразить свою любовь, свою страсть к шитью.

Когда все было готово, я отправила бандероль по почте.

Делиться своими успехами с Пьером я остерегалась. Он делал вид, что интересуется тем, как продвигается мой проект, но я ему больше не верила. И тем не менее я не позволяла себе никаких упреков. Если он возвращался рано – а это случалось редко, – я встречала его улыбкой. Это было не трудно – я чувствовала, что освободилась, вновь обрела энергию, которой мне уже давно недоставало, и надеялась, что он это оценит. Я ждала ответа в состоянии парализующего страха, но довольно успешно скрывала это. Две последние недели я почти не шила и целыми днями караулила почтальона. Я проводила больше времени в саду, чем дома. Утром я по десять, по двадцать раз выходила проверить, не пришел ли он. На эти курсы я поставила все. Не слишком ли дерзко? Если мне откажут, моя мечта развеется как дым. Второй попытки Пьер мне не даст, и я прекращу принимать противозачаточные таблетки.

Почтальон протянул конверт – вердикт, которого я так ждала каждый день. Я лихорадочно его разорвала. Закрыв глаза, вынула письмо. Глубоко вдохнула и выдохнула несколько раз подряд. Краткий и исчерпывающий ответ был написан черной тушью от руки элегантным почерком на простой карточке кремового цвета:

Жду вас 10 января в ателье.

Я вприпрыжку носилась по дому, издавая вопли радости. Потом на меня напал безумный, неуправляемый хохот. И вдруг я застыла, вспомнив об одной отнюдь не маловажной детали: школа находится в Париже, от нас около трех часов езды на поезде.

– Париж – не ближний свет, – произнес Пьер.

– Ты прав.

Я сидела подогнув ноги на диване рядом с ним. Он был сосредоточен и внимательно меня слушал.

– Когда начинаются занятия?

– Через месяц.

– И что ты об этом думаешь? Действительно хочешь поехать?

– Это же всего на полгода, совсем не долго. Уже в июле я вернусь. Мне безумно повезло, что меня туда приняли.

Я снова попросила его отпустить меня. Он помолчал, глядя мне в глаза, потом встал.

– Где ты будешь жить? Ты же никого не знаешь!

– Найду маленькую студию. Он закатил глаза:

– И ты полагаешь, что я смогу не волноваться?

– Я буду приезжать каждые выходные. Он расхаживал по гостиной.

– Или не будешь. Работа, задания… Дом без тебя опустеет.

– А ты подумай о преимуществах: сможешь торчать в клинике, сколько захочешь, причем без всякого риска увидеть вечером мою недовольную физиономию.

Он на мгновение задумался, а затем улыбнулся. Кажется, я выдвинула убойный аргумент.

– И я смогу столько всего тебе рассказать. Наконец-то ты узнаешь, как хорошо, когда жена счастлива и довольна своей работой.

Не отрывая от меня взгляда, он снова сел рядом и обнял меня:

– Мне будет тебя не хватать.

Все оказалось едва ли не слишком просто. Во всяком случае, слишком прекрасно, чтобы быть правдой.

– И мне тебя, – ответила я. – Но ты сможешь иногда приезжать ко мне, и мы будем устраивать романтические парижские вечера и уикенды.

– Посмотрим.

Пока мы готовились к праздникам, декабрь промчался, как болид по трассе. Я удивила Пьера, безропотно согласившись помочь свекрови в подготовке рождественского ужина. К его великой радости, я еще и пригласила всех друзей на встречу Нового года, которую сама организовала. Родители Пьера и все наши гости заметили, что я проявила невиданную доселе активность. Однако это не помешало им скептически отнестись к моей затее: “Зачем ты в это ввязываешься?” – повторяли они. Думаю, больше всего они недоумевали, как я смогу расставаться с Пьером каждую неделю. Во всех разговорах на эту тему он сохранял нейтралитет.

А мои родители – это вообще особая история. После того ужасного воскресенья я порвала с ними всякие отношения. Братья время от времени звонили, но все разговоры заканчивались стычками. Они не понимали, почему я не могу простить отца с матерью. Считали, что я развалила семью, что это я во всем виновата. Когда они заявили, что от меня одни неприятности, я предложила им не утруждать себя и больше не звонить. Но особенно меня раздражала реакция Пьера. Он играл роль связного между мной и моей семьей. Согласился снова с ними общаться. Я точно знала, что они постоянно перезваниваются. Он даже готов был принять приглашение на баранью ногу без меня. “Чтобы разрядить атмосферу, – оправдывался он. – И к тому же, – добавлял он с иронией, – ты же все равно в конце концов добилась своего”.

За неделю до отъезда в Париж я потеряла аппетит и приобрела бессонницу – несколько раз за ночь внезапно просыпалась и прижималась к Пьеру, пытаясь снова заснуть. Я пробовала шить, но у меня ничего не получалось, точнее, получалось нечто бесформенное, или машинка заедала, или рвалась выкройка. Свекровь со свекром решили поучаствовать в моем начинании: договорились со знакомой супружеской парой, и те взяли меня под опеку и сдали мне крохотную квартирку рядом с площадью Бастилии. Я никак не могла сложить вещи: как только я пыталась решить, что брать, меня охватывала паника.

Я не рискнула попросить Пьера взять неделю отпуска и теперь жалела об этом. И вот вечером я сделала то, чего не делала никогда, – пошла в клинику, чтобы встретить его после работы. Секретарша отнеслась ко мне со всем уважением, полагающимся супруге доктора, и сообщила, что у него пациент. Я осталась ждать в приемной.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он, выйдя из кабинета через несколько минут.

Услышав его голос, я встала.

– Захотелось повидаться с тобой.

– Пошли.

Как всегда, на работе он сохранял между нами некоторую дистанцию.

– Надо было предупредить, – произнес он, отпирая дверь ординаторской. – Но ничего, тебе повезло, я уже закончил.

– Вот и хорошо, воспользуемся свободным вечером.

Я опустила глаза.

– Что-то не так?

– Нет! Просто я поняла, во что ввязалась.

Он снял халат и спрятал в шкаф лежавшие на столе истории болезни. Я тяжело вздохнула.

– Боюсь оказаться не на высоте. Возможно, в конце концов правы мои родители: шитье – это хобби и у меня не тот талант, чтобы сделать его профессией.

– Послушай, ты ведь как раз и едешь туда, чтобы выяснить, на что способна, это своего рода тест, и если поймешь, что у тебя не получается, переключишься на что-то другое. По крайней мере, не будешь переживать, что упустила шанс. В случае провала никто не станет тебя упрекать, я-то уж точно не буду.

Он обнял меня:

– Что-то еще, Ирис?

– Меня пугает сама мысль, что я не буду видеть тебя каждый день. Мы же никогда не разлучались. Как мы с этим справимся?

Он пожал плечами и погладил меня по спине.

– Ты сама говорила, что это ненадолго, ерунда, всего лишь каких-то полгода. Недели будут пролетать быстро, вот увидишь. Пошли?

Он надел пальто, распахнул передо мной дверь и увлек в лабиринт коридоров. Я чувствовала, что он на меня смотрит. Хотела улыбнуться, изобразить энтузиазм, но думала только о предстоящей разлуке. Когда мы пришли на стоянку, Пьер взял меня за руку.

– Погоди, я кое-что забыл, стой здесь, я сейчас вернусь.

И он побежал в клинику.

Через десять минут он вернулся, улыбаясь во весь рот.

– Все в порядке, ты все уладил?

– Пришлось побороться, но я своего добился.

Я нахмурилась.

– Я отменил на конец недели все приемы после восемнадцати часов.

– У тебя не будет проблем?

– Не беспокойся.

Я бросилась к нему, он крепко прижал меня к себе.

Выезд на кольцевую автостраду ознаменовался сменой атмосферы. Она резко сгустилась, стала тяжелой, хотя до этого момента все шло хорошо. Пьер окончательно замолчал, когда искал место для парковки на улице, где я буду жить. Когда же мы вошли в мою студию, я тоже перестала пытаться поддерживать разговор. Он положил чемоданы на кровать и быстро прошелся по помещению. Выглянул в окно, проверил замок входной двери, сунул голову в ванную, включил электрические конфорки в кухонном уголке, открыл холодильник и понюхал…

– Да все в порядке, Пьер!

– Вижу. Ты не разберешь чемоданы?

– Разберу после твоего отъезда, все-таки какое-то занятие, боюсь, мне будет трудно уснуть.

Я подошла к нему совсем близко, положила голову ему на грудь.

– Пойдем поужинаем перед твоим отъездом.

Поковырявшись в тарелке, я отставила ее в сторону – кусок не лез в горло. Пьер сделал то же самое. Он заказал кофе, попросил принести счет и погрузился в созерцание улицы. Я молчала – знала, что, стоит мне открыть рот, и я сорвусь.

– Как странно, что мы здесь, – произнес он, не глядя на меня.

Я схватила его руку, он повернулся ко мне.

– Надо идти… Мне пора возвращаться…

Когда мы подошли к дому, он обнял меня.

– Будь повнимательнее в дороге!

– Ох, не нравится мне, что ты остаешься одна.

– А что со мной может случиться?

– Нарвешься на хулигана, какой-нибудь несчастный случай… Будь осторожна, пожалуйста.

– Обещаю. – Я подняла голову. – Но это и к тебе относится. Не угробляйся на работе под тем предлогом, что меня нет рядом и некому тебя пилить.

Он взял мое лицо в ладони, откинул волосы со лба.

– Ты знаешь, я не слишком поддерживал твою затею, но хочу, чтобы ты знала: я горжусь тобой, можешь не сомневаться.

Наконец-то я стала ему интересна.

– Обними меня покрепче.

Мы долго стояли, не в силах оторваться друг от друга. Я целовала его щеки, губы, наконец-то дала волю слезам. Пьер вытер мое мокрое лицо и медленно коснулся моих губ. Его поцелуй стал крепче, а потом он осторожно отстранился:

– Я тебя люблю.

Я не слышала этого много месяцев.

– Я тебя тоже люблю.

Последний поцелуй – и он меня отпустил.

– Теперь иди.

– Я позвоню тебе завтра, как только смогу.

Я открыла дверь, Пьер развернулся и пошел прочь. Через несколько шагов он остановился, глянул на меня, улыбнулся и рукой показал, чтобы я заходила в дом. Я послушалась. Проходя через внутренний дворик к своей лестнице, я подумала, что он впервые возвращается в наш пустой дом без меня. Но быть может, это расставание сблизит нас, оживит угасающий огонь?

Дважды повернув ключ в двери своей студии, я села на кровать и огляделась вокруг. В тридцать один год мне придется привыкать к студенческой квартирке. И я очень надеялась, что на выходных мне не будет казаться, будто я приехала в родительский дом только для того, чтобы постирать белье. Отныне в будни моя среда обитания будет ограничена двадцатью квадратными метрами. Не могу сказать, чтобы комната была грязной или обшарпанной, все было чисто и аккуратно. В любом случае что уж привередничать, если это жилье досталось мне бесплатно. Едва ли не впервые в жизни я пожалела об отсутствии телевизора. Обычно я его никогда не смотрю, но сейчас подумала, что в одинокие вечера он бы мог составить мне компанию. Не слишком ли много надежд я вкладывала в это обучение, не грешила ли избытком веры в свои возможности?