– Можно сказать и так, – кивнул Быков. – Решил, понимаешь, немного проветриться, активно отдохнуть… Вот, собираю компанию для пикника. Присоединиться не хочешь?

– Так-так-так, – заинтересовался Якушев. – Я что, пропустил начало Третьей мировой?

– Да нет, – усмехнулся майор, – имеешь реальный шанс успеть занять место в первом ряду.

– Данилыч, – прочувствованно произнес Якушев, – дорогой ты мой человек! Ты знаешь, как я тебя уважаю. Но не пошел бы ты в ж… со своими военизированными играми!

– Не понял, – строго сказал Ти-Рекс. – Ты чего нанюхался, боец?

– Ничего я не нанюхался, – буркнул Юрий. – И нечего на меня таращиться, дыру протрешь!

– Может, все-таки объяснишь, в чем дело? Сроду за тобой не водилось ни трусости, ни хамства…

– Объясню, – сказал Юрий и действительно объяснил, постаравшись сделать свою речь как можно более краткой и убедительной, без литературных излишеств и общих мест. В результате его выступление прозвучало, как рапорт, но Быков, кажется, его отлично понял. Да и чего тут было не понять?

– Хозяин – барин, – дослушав до конца, вздохнул Ти-Рекс. – Неволить не стану, упрашивать – тем более. Обойдемся без тебя – с трудом, но обойдемся. Я понимаю, такое переварить не каждый сумеет – женщины, дети, старики, да еще два раза подряд… Прости, я ж не знал, что ты у нас опытный истребитель мирного населения!

Юрий бросил на него свирепый взгляд, которого Быков, казалось, не заметил.

– Хотя жаль, конечно, – продолжал он. – Мы ведь, собственно, и пытаемся сделать так, чтобы никто из наших ребят больше не оказался на твоем месте, в твоей ситуации. Такая, понимаешь, перед нами в этот раз поставлена задача. Что из этого выйдет, не знаю, но попытаться, согласись, надо.

Юрий озадаченно хмыкнул: раньше он не замечал за Быковым склонности к пространным речам и потрясанию такими общечеловеческими ценностями, как гуманизм и мир во всем мире. Роман Данилович вообще не любил болтать, он был человеком дела и никогда не тратил времени на уговоры: если имел такое право, просто бил по шее и ставил в строй, а если не имел – просто поворачивался и уходил.

– А в чем дело-то? – спросил он. – Что такое стряслось, из-за чего ты тут соловьем разливаешься? И на что тебе, кадровому офицеру десанта, понадобился штатский с подмоченной репутацией?

Быков кивнул и коротко описал ситуацию. Слушая его, Якушев снова вынул из ящика стола сигареты и закурил. Краем глаза он видел, что Даша, демонстрируя группе очередное упражнение, заинтересованно поглядывает на майора сквозь стеклянную перегородку. «Вот дает», – подумал он, сам не до конца понимая, кого имеет в виду – Быкова или Дашу. В то, что рассказывал ему Роман Данилович, он не особенно вдумывался: врать Ти-Рекс не умел и, если говорил, что дело чистое, наверняка в этом не сомневался. Он был не мастак по части распутывания чужих интриг и плетения собственных, но чутье у него было отменное, и в людях он ошибался редко – вернее сказать, почти никогда не ошибался.

Якушев вдруг почувствовал, что готов снова войти в темный сарай, где стоят рукояткой кверху его любимые грабли. Чтобы наверняка избежать ошибки, он попытался представить, что станет делать, отказавшись от предложения Ти-Рекса. Представить это было нетрудно: уроки фехтования в одном спортивном клубе, преподавание боевых единоборств в другом, платонический флирт с Дашей, мотоциклетные прогулки на самоубийственной скорости по ночным улицам, бары, дискотеки, кабаки, женщины на одну ночь, коммунальные платежи, проповеди о вреде курения из уст незабвенного Коляныча…

Дверь снова распахнулась, и в тренерскую вошел владелец и по совместительству главный менеджер спортивного зала Алексей Николаевич Веревкин, более известный как Коляныч.

– Якушев, опять?! – возмутился он, увидев в руке у своего подчиненного дымящуюся сигарету. – По-моему, я достаточно ясно высказал свое отношение к курению в спортзале. Мне что, действительно тебя уволить?

Юрий с наслаждением затянулся и с силой выдул дым в его сторону.

– Вообще-то, я хотел попросить отпуск за свой счет, – сообщил он. – Но ваш вариант мне нравится больше. Пожалуй, так мы и поступим.

* * *

Жуков стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел, как снаружи идет дождь. Лужи на вымощенном старыми бетонными плитами школьном дворе были рябыми, и в них ничего не отражалось, по карнизу размеренно стучали тяжелые капли. Этот стук в сочетании с беспорядочным шарканьем и скрежетом напильников напоминал какую-то варварскую мелодию: шарк, шарк, тук-тук-тук, шарк, шарк, тук-тук…

Мокрый бетон был усеян затоптанными желтыми листьями, сложенная из силикатного кирпича стена противоположного крыла посерела от сырости, а понизу местами проросла изумрудным мохом. Из-под припаркованной во внутреннем дворике «десятки» директора школы расползалось радужное пятно, и Жуков понял, что скоро Сан Саныч опять придет к нему с замаскированным под просьбу приказом привести в чувство этот драндулет. Машину он купил с рук, крайне неудачно, ухаживал за ней из рук вон плохо, а эксплуатировал нещадно, и, если бы не Жуков, она давно приказала бы долго жить. Впрочем, если бы не эта телега, Жукова вряд ли приняли бы на работу: золотые руки, увы, не могут заменить педагогическое образование. Сан Саныч был его соседом по дому; однажды Жуков помог ему завести бастующую машину, они разговорились, и проблема трудоустройства решилась как бы сама собой. В какой-нибудь элитной гимназии этот номер не прошел бы, но школа была небогатая, переполненная отпрысками пролетариев и люмпенов, учителей в ней не хватало катастрофически, и администрация с охотой закрывала глаза на тот факт, что свой университетский диплом Жуков купил в подземном переходе. Если опустить эту несущественную подробность, во всем остальном Жуков стал для школы настоящей находкой. Молодой, практически непьющий (по крайней мере, на работе), с умными руками, светлой головой и характером, о который неизменно обламывали зубы даже самые отпетые из учеников, он пользовался повышенным вниманием женской части коллектива, к чему, учитывая внешние данные этого контингента, вовсе не стремился.

Глядя на дождь, он уже не впервые задумался о том, как дошел до жизни такой. В принципе, с его данными было не так уж сложно подыскать более престижную и намного лучше оплачиваемую работу, но с этим он не спешил: пока что ему было хорошо и здесь. Вот если бы еще не эта тоска, такая же серая, как брезживший за окном ненастный осенний денек! Она всегда приходила неожиданно, наваливалась, подминала, и ему всякий раз стоило огромных усилий не поддаться этой беспросветной серости и восстановить душевное равновесие.

Из коридора послышалось пронзительное дребезжание звонка, и сейчас же все здание наполнилось топотом и гамом. В мастерской забренчали швыряемые на верстаки напильники, начался гомон, грозящий в два счета перерасти в точно такой же рев, как тот, что слышался из коридора.

– Всем стоять, – не оборачиваясь, сказал Жуков. – Для кого дается звонок? Правильно, для меня, а не для вас. – Он повернулся к классу лицом. Пацаны стояли в разных позах, но все до единого напоминали замерших на старте бегунов. – Кто опоздает с перемены, получит наряд вне очереди на уборку мастерской. То же самое касается сигарет. Курить – здоровью вредить… Все свободны, встретимся через пятнадцать минут.

Старт был дан, и, когда за последним из бегунов захлопнулась дверь, Жуков привычно подивился тому, что этот стремительный и шумный исход обошелся без травм и поломок мебели и оборудования. Он закурил, включил вытяжную вентиляцию и неторопливо прошелся вдоль верстаков, разглядывая зажатые в тисках заготовки молотков. Процентов двадцать были испорчены безнадежно; пара-тройка заготовок обещала действительно превратиться в молотки, которыми можно пользоваться, не опасаясь изувечить себя и окружающих, а основная масса, как обычно, находилась на той стадии обработки, которая исключала вероятность завершения работы до истечения отведенного на нее программой времени. Жуков зевнул и мысленно пожал плечами: какая разница? Во-первых, эти молотки никому не нужны, а во-вторых, в наше время их никто не делает вручную, сверля в чугунной болванке отверстия и час за часом шаркая по железу напильником. Да и кто сегодня пользуется напильником? То-то, что практически никто. А значит, цель занятия – научить пацанов держать напильник в руках – автоматически превращается в бессмыслицу. Как, собственно, и вся работа учителя труда Валерия Павловича Жукова…

Он отвернул кран жестяного рукомойника и сунул окурок под струю. Бычок коротко зашипел, вода унесла пепел в окаймленное рыжим пятном ржавчины отверстие стока. Жуков бросил размокший окурок в урну и легонько попинал ее носком ботинка, скрывая следы преступления. От тряски лежавшие в урне металлические опилки, стружка, обрывки замасленной ветоши и прочий мелкий мусор сместились, похоронив под собой улику, которая обесценивала проводимую Жуковым среди шестиклассников антиникотиновую агитацию. Покончив с заметанием следов, он уперся ладонями в край верстака, оторвал подошвы от пола и из этого положения неторопливо, со вкусом сделал стойку на руках. Пару раз отжавшись, он ловко соскочил с верстака на пол, сполоснул руки под краном, а потом, принюхавшись и придя к выводу, что мощная вентиляционная система уже вытянула из мастерской остатки табачного дыма, выключил ее. Вой электродвигателя и гудение воздуха в жестяном коробе смолкли, и Жуков услышал доносящееся из ящика учительского стола придушенное жужжание поставленного в режим вибрации мобильного телефона.

Он недовольно поморщился. Ему звонили часто. Обходительный молодой мужчина с умными руками, светлой головой, приятной наружностью и массой других положительных качеств, особенно если он холост и вынужден зарабатывать на хлеб с маслом в поте лица своего, как правило, пользуется большой популярностью как у одиноких женщин, которым надо забить гвоздь или прочистить засорившуюся раковину, так и у мужчин, неспособных или считающих ниже своего достоинства делать некоторые вещи своими руками. Он понимал, что морщится напрасно: в конце концов, это его хлеб, его заработок, который сам просится в карман. Но у каждого человека бывают дни, когда ничто не мило и хочется только одного: чтобы его оставили в покое и не вспоминали о его существовании до тех пор, пока он сам не соскучится по человеческому общению.

Жуков взял в руки сначала себя, а потом и телефон. Телефон был из самых новых, дорогой, престижный. Валерий знал, что эта игрушка ему, скромному учителю труда из небогатой общеобразовательной школы, не по чину, но иногда позволял себе маленькие приятные мелочи наподобие вот этого телефона или позолоченной зажигалки. Окружающие расценивали это как безобидное чудачество, к которому следует относиться снисходительно: мужчина, даже если он всего лишь «трудовик» – тоже человек, ему тоже хочется как-то украсить свою серенькую никчемную жизнь, а заодно продемонстрировать всем, что и он не лыком шит. Думать так никому не запрещается; кроме того, во многом те, кто так думал, были правы. В конце концов, покупать вещи, без которых вполне можешь обойтись, – это ли не чудачество?

Телефон, вопреки тайной надежде Жукова, продолжал звонить. Видневшийся на освещенном дисплее номер Валерий видел впервые в жизни, но в этом как раз не было ничего удивительного: ему часто звонили посторонние люди, которым его рекомендовали знакомые. В девяноста девяти случаях из ста такие звонки означали приработок – когда копеечный, когда покрупнее; оставшийся процент приходился на ошибочные вызовы.

Для верности пропустив еще пару звонков, он покорился судьбе и нажал клавишу соединения.

– Слушаю.

– Спишь, военный? – осведомился смутно знакомый мужской голос. – До тебя дозвониться труднее, чем до командующего ВДВ!

Упоминание о ВДВ расставило все по своим местам. Жуков улыбнулся. Это была невеселая улыбка, в которой в равных пропорциях смешались грусть, удивление и легкая досада.

– Я давно не военный, – сказал он. – Ты не поверишь, Данилыч, если скажу, кто я теперь такой.

– Так уж и не поверю, – хмыкнул в ответ майор Быков. – Хочешь, угадаю? Если не сильно изменился за эти годы, то, полагаю, пошел работать в школу. Думаю, физруком… Хотя нет, скорее трудовиком.

– Это на каком же основании ты сделал такой вывод? – спросил искренне изумленный и даже слегка встревоженный такой нечеловеческой проницательностью Жуков. На заднем плане в трубке послышалось чье-то сдавленное хихиканье. – Кто там с тобой?

– А ты выгляни в окошко, – посоветовал Быков и, подумав, добавил: – Дам тебе горошка…

Уже примерно представляя, что увидит, Валерий вернулся к окну и выглянул во внутренний дворик школы. Было всего три пополудни, вторая школьная смена началась только час назад, но на улице уже начало понемногу смеркаться, чему немало способствовали затянувшие небо низкие серые тучи. Из туч по-прежнему сеялся мелкий затяжной дождик. Посреди двора, заслонив от Жукова директорскую «десятку», стоял джип – вернее, «лендровер», выпущенный в те времена, когда внедорожники строились именно для передвижения по бездорожью, а не для того, чтобы пускать пыль в глаза на городских улицах. Это был пятиместный пикап с открытой грузовой площадкой; стекло со стороны водителя было опущено, позволяя видеть сидящего за рулем с сигаретой на губе Спеца. Рядом с машиной прямо посреди мелкой лужи стоял и, глядя на Жукова, сдержанно улыбался Ти-Рекс собственной персоной – как и раньше, огромный, плечистый, в блестящей от дождя кожаной куртке и линялых джинсах, заправленных в высокие грубые ботинки на толстой подошве.

– Выходи, – сказал он, и Якушев со своего места поманил Жукова рукой. – Есть разговор.

– О чем? – спросил Валерий, хотя знал, что все равно выйдет – просто не сможет не выйти, потому что это ведь не кто-нибудь стоял там под дождем, а Ти-Рекс и Якушев – огромная и, пожалуй, самая значительная часть его судьбы, здоровенный кусок живой плоти, который какие-то сволочи без анестезии оттяпали от него и выбросили на помойку. Вернее, это самого Жукова выбросили на помойку, а нормальная человеческая жизнь, как он себе ее тогда представлял, пошла дальше без него…

– Ты мне нужен, – как всегда, просто, без экивоков сказал Быков.

– Зачем? – спросил Валерий.

Разговаривать по телефону, глядя друг на друга через грязное оконное стекло, было неловко и странно, как будто бывшие сослуживцы пришли навестить его в больнице… или в тюрьме.

– Затем же, зачем и всегда, – сказал Ти-Рекс, и Валерий увидел, что он больше не улыбается. – Родине служить.

– Можно было и не спрашивать, – фыркнул Жуков. – Ты же знаешь, Данилыч, у меня с Родиной взаимоотношения довольно сложные. Извини, но я должен подумать.

– Конечно, – кивнул Быков. – Подумать – святое дело. Подумай… пока по коридору идти будешь.

Он прервал соединение, сунул в карман телефон и полез в машину. Жуков тоже выключил телефон, рассеянно отвел в сторону полу синего рабочего халата и опустил трубку в карман брюк. Он вдруг поймал себя на том, что улыбается. Думать было не о чем, и мстить майору за то, в чем были виноваты другие, не имело ни малейшего смысла.

Жуков подошел к доске, заскорузлой тряпкой стер с нее чертеж головки молотка, взял мел и крупными печатными буквами написал: «ВСЕ СВОБОДНЫ». Вытер испачканные мелом пальцы полой халата, снял его и повесил на спинку стула, а потом, поддавшись искушению, взял со стола напильник, на который все собирался, да так и не собрался насадить рукоятку. Шершавое железо удобно, знакомо легло в ладонь; Жуков слегка подбросил его на руке, будто взвешивая, а потом с силой метнул через всю мастерскую в дверь инструментальной кладовой. На двери висел плакат по технике безопасности, на котором был изображен токарь за работой – в натянутом до ушей берете, в защитных очках и с очень серьезным выражением лица. Просвистев в воздухе, напильник смачно, со стуком и треском, вонзился в нарисованное лицо точно посередине и застрял, насквозь пробив фанерную дверь заостренным концом. Он торчал под небольшим углом вверх, делая токаря на плакате похожим на Буратино, не выстроганного из полена, а изготовленного из чего придется в слесарной мастерской.

Жуков достал из шкафа куртку и двинулся к выходу, но на полпути, услышав в коридоре знакомый гам и топот множества ног, передумал и повернул к окну. Замазанные краской шпингалеты один за другим неохотно вышли из гнезд, разбухшая, перекошенная рама задребезжала, в лицо ударил ветер пополам с дождем. Жуков одним движением перемахнул через подоконник, и через несколько секунд его уже немилосердно трепали и мяли две пары крепких, хорошо знакомых рук.

Когда трехэтажное здание школы наполнилось похожим на колокола громкого боя пронзительным дребезжанием звонка, старого «лендровера» во внутреннем дворике уже не было. Там стояла только тронутая ржавчиной белая «десятка» директора, из-под которой все шире растекалось радужное пятно пролитого моторного масла.