Глава 2

Будильник разразился нервной тирадой, чуть ли не подскакивая на тумбочке. Он бы звенел еще долго, надрывно и раздражающе, если бы из-под одеяла не высунулась массивная волосатая рука, которая не очень-то любезно по нему ляпнула. Будильник тут же обиженно замолчал.

К слову, техники в доме было немного и по большей части она имела старый и неприглядный вид. Хозяин жилого помещения, по всей видимости, не утруждал себя мыслями о новинках технического прогресса, от которого отстал уже на добрых полвека, довольствуясь низеньким тарахтящим холодильником, телевизором, которому плоская панель и не снилась, и простеньким телефоном с монохромным дисплеем, лежащим на подоконнике.

Сквозь плотные шторы в комнату все же просачивался приглушенный солнечный свет. Через открытую форточку доносились чьи-то голоса. Переливчато пели птицы.

Прошло не меньше десяти минут, прежде чем мужчина в постели снова заворочался, словно медведь в берлоге. Пошарив рукой по тумбочке, он так и не нашел того, чего хотел, поэтому недовольно нахмурил брови и наконец-то открыл глаза.

Его взгляд был мутным и пустым, как и полагается взгляду человека, отдавшего щедрую дань обильным алкогольным возлияниям накануне. Словно в подтверждение этого Алексей Сазонов застонал, как раненый, которого принесли в полевую больничку. Схватившись руками за голову, он сжал пульсировавшие от боли виски. Впрочем, легче от этого ему не стало.

– Вот чертовщина, – недоуменно пробормотал он себе под нос. – И куда они могли подеваться? Я же вчера положил их сюда. Точно помню.

Как он ни старался встать, но убедить себя в необходимости этого шага так и не смог, несмотря на увещевания и угрозы, что вот-вот в школе у него начнется первый урок. А прежде чем он начнется, нужно перекурить, принять душ, если, конечно, дали горячую воду, с которой здесь частенько случаются перебои, и, в конце концов, позавтракать, опохмелиться, затем поколдовать над велосипедом, чей скрежет тормозов уже становится слышным на всю улицу.

Не найдя пачки сигарет на тумбочке, Сазонов снова застонал, как будто отсутствие курева было для него величайшим несчастьем в жизни. Приоткрыв глаза и поймав яркий луч солнца, взявшийся невесть откуда, он со вздохом смертельно уставшего человека повернулся на другой бок и аккуратно подоткнул одеяло, чтобы не досаждала утренняя прохлада.

«Еще чуть-чуть, – пообещал он себе, чувствуя, как все его члены сковывает сладкая дремота. – Все равно лишних пять минут ничего не решат. Пока все соберутся… И так постоянно опаздывают».

Мысль о позабытых где-то сигаретах снова пробудила беспокойство. Все-таки утро без выкуренной сигареты натощак – это не утро. Сазонов знал, что, не выкури он парочку штук перед первым уроком – быть беде. Раздражение, переполнявшее его, в таких случаях выплескивалось наружу, и пострадавшими обычно оказывались местные сорванцы, у которых он вел в школе уроки вот уже несколько лет.

Если бы не директор школы, которому внушало трепет и почтение прошлое Алексея, то он бы до сих пор ютился в дощатом бараке, который местные власти выделили ему первоначально. Там о горячей воде можно было и не мечтать, да и холодную давали нерегулярно, поэтому приходилось мыться в ледяных горных ручьях. Зычная нецензурная брань учителя русского языка и литературы разносилась в такие минуты далеко по округе.

Терпение Алексея лопнуло после того, как в одну ненастную летнюю ночь во время интенсивной грозы с громом и молниями выяснилось довольно-таки неприятное обстоятельство – протекающая крыша. Никакие миски и тазики не помогали. Дождь лил как из ведра, в считаные минуты под ногами захлюпали первые лужи, и его мобильник – подарок бывшего ротного – издох геройской смертью, утонув в бурных потоках грязной воды.

После этого происшествия Сазонов рванул галопом прямиком в мэрию. Естественно, дальше секретарши мэра он не прошел, иначе пришлось бы ломать мебель и выносить с плеча дверь, чтобы привлечь к своей персоне хоть капельку внимания важного чиновника. Такое поведение, впрочем, попахивало сумасшествием и уголовщиной. Чего доброго, могли бы вызвать наряд полиции, санитаров и для начала в качестве профилактики упечь в какую-нибудь близлежащую дурку для тщательного обследования, после завершения которого Алексей наверняка бы свихнулся. Ну и естественно, аннулировали бы вид на жительство, который он получил не без помощи своих бывших работодателей. Подставлять их ему тем более не хотелось. И Сазонов несолоно хлебавши, наградив крикливую и багровую от злости секретаршу мэра оскорбительным и в то же время оригинальным прозвищем «тбилисская сука», ушел в школу. Его тоска была настолько сильной, что он не выдержал и купил пару бутылок вина, которые распил прямо в учительской.

Директор застал его в непотребном виде и очень эмоционально высказался по этому поводу, совершенно не вникнув в суть его проблемы. Сазонов, у которого в глазах все двоилось, если не троилось, хотел сделать из бутылки розочку и ткнуть ею в директорскую харю – символ ненавистной и ни во что не вникающей власти, но сдержался и коротко пояснил причину своего опьянения. Директор оказался вовсе не таким тупым, скорее наоборот, мировым мужиком. Хряпнув с Сазоновым за компанию грамм двести, он ослабил галстук на шее и согласился, что жилище с крышей как решето для учителя не подходит. Пообещав по пьяни переселить Сазонова в элитную пятикомнатную квартиру в центре Тбилиси, спустя неделю-другую бюрократических проволочек он заселил Сазонова в небольшой домик на окраине Тбилиси. Пяти комнат элитной жилплощади здесь не намечалось и в перспективе, но Сазонов был неприхотлив в быту, да и помалкивал: за свое пьяное поведение ему было стыдно. В общем, с директором Алексей мог бы и подружиться, если бы того не послали на повышение в министерство, заменив уж вовсе непотребной тварью.

Новое жилище привело его в состояние неописуемого детского восторга, и он на радостях купил у соседей дешевого, но качественного домашнего грузинского вина и с ними же распил его у себя в доме. После вина начали играть в домино на деньги. Сазонову отчаянно не везло, и он за пару неудачных заходов спустил половину учительской зарплаты, в результате чего ему пришлось доживать месяц в условиях строжайшей экономии – на свежем лаваше и полезном айране, вызывавших у него к концу месяца приступы тошноты.

Так он и жил. Утром и днем преподавал в школе, а по вечерам пил винцо и играл в домино со своими новоявленными грузинскими приятелями-собутыльниками. Один раз его хотели нагреть на немаленькую сумму, и Сазонов показал всем, что означает «поцелуй тигра». После этого друзей у него не осталось, а те, кто дружил с ним раньше, бурчали под нос глухие ругательства и обещали показать ему, где раки зимуют, на всякий случай держась от него на почтительном расстоянии.

Что ж, оказавшись в культурном вакууме, Сазонов не отчаялся и не превратился в алкоголика-одиночку, для трансформации в которого имелись все предпосылки. Вместо этого он держал хвост пистолетом и незамедлительно взялся за воспитательный процесс подрастающих недорослей, стараясь воспитывать их как в армии, используя строжайшую дисциплину и все сопутствующие ей методы педагогики.

Недоросли не шибко-то хотели учиться, и Сазонова регулярно ждали какие-нибудь сюрпризы. То кнопки на стул положат, то испачкают спину мелом, а однажды, аккурат на Восьмое марта, положили на учительский стол «Камасутру для геев» и пачку презервативов.

Видя, что никакие воспитательные методы не действуют, Сазонов своими ручищами прилюдно превратил довольно-таки прочную книгу в кучу глянцевых ошметок и уверенно пообещал следующему шутнику натянуть эти презервативы на голову.

В классе установилась гробовая тишина, и Сазонов с большим удовольствием впаял некоторым отрокам по двойке за невыученные стихи Пушкина.

Сегодняшнее утро ничем не отличалось от предыдущих. При всех своих достоинствах и остатках дисциплинированности Алексей все никак не мог справиться со своим хроническим недостатком – он неизменно опаздывал. Тут, в Тбилиси, он как-то незаметно для себя перешел на местный образ жизни и никуда не торопился.

В комнате снова раздались трели. На сей раз сработал будильник на телефоне, который Алексей заводил на тот случай, если после звонка обыкновенного будильника он снова заснет. Рукой до телефона было не дотянуться, и он захлебывался раздражающей мелодией, намекающей на то, что пора бы Сазонову поднять свою задницу с кровати и отправиться делать общественно полезную работу.

– Не жизнь, а наказание, – буркнул он, неуверенными движениями натягивая брюки, уже залоснившиеся сзади, потому что их хозяин частенько ерзал на стуле.

Телефон тут же заткнулся, и, к неописуемому счастью Алексея, именно в кармане брюк он обнаружил непочатую пачку сигарет и коробок спичек.

«Вот это находка!» – обрадовался он, дрожащими пальцами разрывая целлофан и закуривая прямо в комнате.

Выпустив пару облачков дыма, он открыл форточку, и в комнату хлынул свежий горный воздух, смешиваясь с запахом перегара.

Башка нещадно болела, и Сазонов все не мог собраться с мыслями, чтобы вспомнить, что там сегодня у него по расписанию. Пока он искал это самое расписание, в груди тлела слабая и робкая надежда, что все-таки сегодня он должен идти ко второму уроку и может сделать себе некоторые послабления, вроде того, что поваляться в кровати.

Но его заблуждения были жесточайшим образом опровергнуты. В расписании четко значилось, что он должен был торчать в школе с восьми часов утра. Сазонов давно привык к собственной безалаберности, которая, как ни странно, завелась у него в привычках после окончания военной службы. Получилось так, что его прорвало как плотину. Ведь служа, хотел Сазонов того или нет, он был вынужден подчиняться военной дисциплине и иногда чувствовал себя бездушным и тупым роботом. Теперь же, когда его отпустили на все четыре стороны, Алексей впервые за долгие годы мог расслабиться и жить по собственному распорядку. Ему настолько опостылела армейская атмосфера, что иногда он не выдерживал и устраивал демарши. Кроме одобрения, его поведение ничего иного у сослуживцев не вызывало. А это дорогого стоит, ведь юмор у военных, как и у боксеров, специфический, не всегда понятный обыкновенному человеку.

Однажды накануне штатной поверки он нарочно лег голым в постель. Сам генерал-майор сорвал с него одеяло и потребовал сию же минуту зачехлить все это «безобразие». Зато вся казарма после ухода высших чинов гоготала как ненормальная, и Алексей примерил на себя лавры героя дня без галстука…

В его распоряжении оставался ровно час, чтобы спасти ситуацию. И, как обычно, спасти ее в самый последний момент.

Наспех докурив сигарету, он притушил окурок о жестяную банку на подоконнике, которая служила ему пепельницей. Затем метнулся на кухню, где, как дитя из голодного края, яростно вгрызся в не первой свежести лаваш.

Пережевывая на ходу не очень-то податливое «тесто», Сазонов оделся, как и полагается школьному учителю. Костюм был ему впору.

Лаваш дал о себе знать очень быстро, и не чувством насыщения, как ожидал Алексей, а неприятной и интенсивной икотой.

Он удвоил обороты педалей своего старенького велосипеда, выделенного ему школой, выехав с узкой, петляющей горной тропки на широкое и гладкое, как лист бумаги, привычное европейское шоссе.

Перед тем как выехать на трассу, он сделал в пути незапланированную остановку около горного ручья. Остановка пришлась как нельзя кстати. После вчерашнего родительского собрания, на котором горцы не скупились на похвалы и активно угощали его домашним вином и напитками покрепче, нынешним утром Сазонова мучил жестокий сушняк, ежеминутно требующий утоления жажды. А тут еще и дурацкая икота, из-за которой Алексей не мог толком разговаривать.

Склонившись над водой, он зачерпывал ее пригоршнями, пил мелкими глотками и нарочно задерживал дыхание.

В пышных кронах деревьев слышался мелодичный посвист птиц, а от чистейшего воздуха у приезжего с непривычки могла закружиться голова.

Вдоволь напившись воды из «общественного» источника, Алексей проворно запрыгнул на велосипед и продолжил путь в школу.

Эта школа, к слову говоря, не была какой-то там захолустной развалюхой для балбесов с двумя извилинами в голове. Нет, здесь ежегодно устраивался бешеный и негласный конкурс на поступление. Для местных воротил овец и пастбищ было честью, чтобы их чадо училось именно в этом образовательном заведении, хотя бы потому, что могло узнать там, кто такой Пушкин, и понять, что, кроме продукции Apple, в мире есть достаточно много интересных вещей нематериального свойства и, безусловно, заслуживающих пристального внимания. Критерием отбора, как и полагается в любой элитной школе, был размер взятки, которая вручалась директору в торжественной и, что самое важное, приватной обстановке. Он обещал сделать все от него зависящее и в то же время с виноватой улыбкой предупреждал, что не все в его силах.

Школа была создана при американском посольстве, и здесь учились дети шишек разного масштаба, что, впрочем, не мешало быть местным мажорам тунеядцами.

Когда один из этих отпрысков спустя год учебы под бдительным руководством Сазонова дерзко назвал его на «ты», последний еле удержался от того, чтобы не поднять вконец охамевшего школьника за ухо в воспитательных целях.

И вот он мчался как ненормальный в эту школу, где его ждали будущие чиновники и бизнесмены, на которых родители возлагали огромные надежды.

Он вел уроки у малышей, подростков и у тех, кто вот-вот должен был выпуститься. Последняя категория была особенно проблемной. Юные старперы активно интересовались голыми женскими телами в мужских эротических журналах, обсуждали марки машин, коньяки и женщин, и им было абсолютно наплевать на классиков русской литературы и на то, что они там кропали.

С ними Сазонов частенько доходил до того, что скрежетал зубами от раздражения. Его угрозы на них не действовали, а двойки не вызывали никаких эмоций, разве что равнодушное пожимание плечами. Мол, дело хозяйское, раз так надо, то ставьте. Эти школяры, которые говорили басом и в перерывах курили дорогие сигареты за углом школы, ни во что не ставили его литературу и русский язык. Естественно, они не уважали и Сазонова, относясь к нему снисходительно. Такое отношение объяснялось тем, что Алексей со своей зарплатой подпирал стойки социальной лестницы, в то время как они резвились на ее верхних ступенях и чувствовали себя очень комфортно, регулярно спуская крупные суммы в ночных клубах Тбилиси.

На улице припекало. Солнце на безоблачном небе неторопливо устремлялось к зениту. Поэтому пиджак пришлось снять, а пуговицы рубашки расстегнуть чуть ли не до пупа, чтобы мокрая от пота ткань не липла к спине.

Изредка по шоссе проносились машины. Алексей, памятуя предыдущее ДТП, когда его сбил какой-то горец на «БМВ», старался держаться поближе к обочине и иногда, не выдерживая, оборачивался. Кому хочется закончить жизнь на чужом капоте пускай даже элитного и дорогого авто?

По мере приближения к школе транспортный поток становился все гуще и разнороднее. Грузины неторопливо ехали на работу. Никто из них не суетился, и здесь опаздывать на работу, в общем-то, было в порядке вещей. Многие компании закрывали на это глаза: все равно ведь не уволишь всех сотрудников.

Проехав несколько последних кварталов на запредельной и весьма рискованной скорости, Сазонов метеором влетел на школьный двор, едва не снеся шлагбаум, который предусмотрительно поднял расторопный охранник. Не окажись парня там, Сазонов перелетел бы через руль велосипеда, и неизвестно, смог ли бы он вести сегодня уроки, уж скорее пришлось бы вызывать «скорую», чтобы везти его в больничку.

Благодарно махнув рукой охраннику, он бросил велосипед около новехонького джипа очередного местного «отличника» и взбежал на крыльцо, словно за ним гналась стая бешеных собак.

В школьных коридорах было тихо, как в морге. Сазонов полез в свой портфель и извлек оттуда потрепанное расписание. Беззвучно шевеля губами, он какое-то время водил пальцем по листку, словно кладоискатель, определявший свое местоположение на карте. Определившись, он поднялся на второй этаж и, по-военному чеканя шаг, резко рванул на себя дверь.

Ему очень нравилась эта привычка – неожиданно, а самое главное, стремительно врываться в кабинет, наблюдая, как в глазах школяров гаснет радость. Наверняка они втихую мечтали, чтобы его сбила машина или какой-нибудь молодчик в подворотне поработал над ним кинжалом, ну, или на худой конец чтобы у него поднялась температура и он неделю-две провалялся в каком-нибудь лечебном учреждении.

Класс продолжал галдеть, как растревоженный улей. Сазонов нахмурился и бросил на школьников грозный взгляд. Они мигом притихли.

Сейчас он вел урок как раз у подростков. А это, знаете ли, не шутка, попробуй вталдычь что-нибудь этим недорослям, когда у них начался процесс полового созревания и больше всего на свете их интересуют женские прелести.

– Не ждали? – ухмыльнулся Сазонов, обводя аудиторию цепким взглядом. – Ну, я думаю, у вас было достаточно времени, чтобы повторить домашнее задание. Прежде чем я начну спрашивать, давайте отметим отсутствующих. Староста, где журнал?

– Не знаю, – староста, низкорослый паренек борцовской комплекции, пожал плечами и уставился на Сазонова, словно ожидая от него дальнейших указаний.

– А кто знает? Я, что ли?

Эти выходки горцев Сазонову были давно знакомы. Каждый раз, когда намечалось какое-то ответственное мероприятие вроде родительского собрания или проверки успеваемости классным руководителем, классные журналы чудесным образом терялись и не менее чудесным образом находились, стоило грозе миновать.

Раньше Сазонов смотрел на это сквозь пальцы, делая скидку на несмышленость школяров, но теперь видел, что они обнаглели настолько, что, не задумываясь о последствиях, нагло перегибали палку и, кажется, искренне верили в свою безнаказанность.