Эта группа офицеров представляла собой принципиально иную среду. Социальная база прапорщиков военного времени была крайне разнородной и демократичной. Существенно различались квалификация, уровень подготовки и даже возраст этих людей. Многие из них не связывали свою жизнь с военной службой. Более того, возрастное ограничение в 1915 г. достигло 43 лет. Офицером военного времени мог стать не нюхавший пороха выпускник университета или, например, участвовавший во многих кампаниях простой необразованный казак, выслуживший унтер-офицерское звание, а затем за боевое отличие произведенный в офицеры. Не случайно в годы войны получило распространение сатирическое стихотворение: «Раньше был я дворником, звали все Володею, а теперь я прапорщик – ваше благородие!» Отметим, что значительная часть офицеров военного времени к началу Гражданской войны не имела никакого боевого опыта.

Между кадровыми офицерами и офицерами военного времени существовало определенное отчуждение. В то же время, несмотря на определенную социальную близость солдатской массе, прапорщики, в особенности произведенные из унтер-офицеров, нередко стремились дистанцироваться от прежних товарищей и даже увлекались рукоприкладством по отношению к нижним чинам^[68]. Впрочем, в боевой обстановке такое поведение могло плохо кончиться для самих новоиспеченных офицеров.

Фактически эта категория офицеров представляла собой срез всего русского общества и в большей степени отражала не офицерское мировоззрение, а мировоззрение тех слоев населения, из которых такие офицеры происходили. По материалам новейших исследований установлено, что свыше половины офицеров военного времени в начале войны были выходцами из крестьян, мещан и почетных граждан^[69]. Эти выкладки в целом подтверждаются и исследованиями социального состава офицеров периода Гражданской войны (в частности, выходцы из крестьян составляли 42,6 % в выборке бывших белых офицеров, подвергшихся репрессиям на Среднем Урале в 1919–1924 гг.^[70]).

Офицеры военного времени были гораздо хуже подготовлены к управлению войсками, чем кадровые офицеры, их сложнее отнести к военным профессионалам. Качество будущих офицеров падало от набора к набору. Очевидно, что офицерам для успешного выполнения должностных обязанностей требовалось иметь хотя бы среднее образование (не говоря о военном). Однако часто не было и этого. По данным А.Г. Кавтарадзе, свыше половины офицеров военного времени не имели даже общего среднего образования^[71]. В итоге уже в 1916 г. пришлось вводить проверку грамотности свежеиспеченных офицеров диктантом и умственного развития посредством написания автобиографии. Нечего и говорить, что непривычные к умственной деятельности, полуграмотные офицеры, ничем не отличавшиеся от нижних чинов, не пользовались каким-либо авторитетом.

Постепенно прапорщики приобретали боевой опыт. Они же несли и колоссальные потери. Как отмечал впоследствии А.А. Свечин, «прапорщики отнюдь не представляли собою какой-то серой, малоценной, второсортной массы;

наоборот, среди этой молодежи было удивительно много сильных, красочных личностей, готовых к большим усилиям и полному самопожертвованию при наличии сколько-нибудь толкового руководства, малейшего внимания и элементарной справедливости к ним»^[72].

Потребности фронта диктовали последующие изменения в подготовке офицеров. Так, низкая убыль кавалеристов и казаков привела к тому, что курс подготовки прапорщиков в казачьих и кавалерийских училищах был увеличен до года. В 1916 г. курс школ прапорщиков увеличили до четырехмесячного. Кроме того, был осуществлен призыв в армию студентов. В частности, со студенческой скамьи в армию попал будущий видный деятель ВКП(б) А.А. Жданов, ставший прапорщиком.

Офицеры военного времени были в целом ближе к нижним чинам, являлись выходцами из народа. Вполне естественно, в этой среде встречалось множество сторонников народнических взглядов, приверженцев левых политических течений (например, первый советский Верховный главнокомандующий Н.В. Крыленко, а также С.Г. Лазо, М.К. Тер-Арутюнянц, И.Ф. Федько, Н.А. Щорс и др.)^[73]. И конечно, такие офицеры приняли как Февральскую, так и Октябрьскую революции и активно поддержали большевиков. Не случайно еще в декабре 1915 г. генерал от инфантерии А.А. Адлерберг по итогам инспектирования запасных частей писал: «Большинство прапорщиков состоит из крайне нежелательных для офицерской среды элементов. Между ними были из чернорабочих, слесарей, каменщиков, полотеров и буфетчиков»^[74]. Император подчеркнул эти строки, отметив: «На это надо обратить серьезное внимание»^[75].

Генерал В.А. Слюсаренко вспоминал, что «офицеры военного времени, поступавшие после [19]15 года, в общем были неудовлетворительными, мало дисциплинированными и неподготовленными к военному делу»^[76]. Характерно восприятие этих групп офицерства населением. Капитан И.С. Ильин записал в дневнике 21 июня 1918 г.: «Я видел еще по фейерверкерам и юнкерам, что именно наиболее сознательная часть народа так и смотрит: кадровый офицер – это одно, а всех этих прапорщиков из учителей да из школ в грош не ставили и даже как будто стыдились, что такие появились офицеры – ни рыба ни мясо»^[77].

Несмотря на то что кадровые офицеры в массе своей традиционно находились вне политики, к 1916–1917 гг. в элитах империи накопилось серьезное недовольство неспособным эффективно управлять воюющей державой императором и его окружением. Империя с трудом справлялась с напряжением, вызванным войной, тыл разъедали острейшие проблемы, которые практически невозможно было решить в рамках устоявшейся системы управления, в 1916 – начале 1917 г. наблюдался очевидный политический кризис^[78]. Императорская семья стала объектом дискредитирующих слухов, которым верили даже представители военного руководства страны^[79]. «Распутинщина» лишь усугубила циркулировавшие слухи. В силу политической наивности офицерства и традиционной чувствительности фронта к любым, даже косвенным, проявлениям неустойчивости тыла (тем более к слухам о прямой измене в высших эшелонах власти), все, даже самые нелепые, слухи воспринимались офицерством (в том числе высшим генералитетом) очень болезненно и с огромной тревогой. К началу 1917 г. в части военно-политической элиты страны наблюдался определенный консенсус по вопросу о том, что император в силу своих личных качеств, родственных связей, окружения препятствует успешному завершению войны. Альтернативой дискредитированным чиновникам считались представители «общественных сил» в лице думских деятелей. Именно их допуск к власти и устранение вредных элементов воспринимались армейским руководством как качественное изменение ситуации в государственном управлении и способ оздоровить монархию. Устранение же признававшегося вредным влияния императрицы на Николая II было возможно только при смене самого монарха. Неудивительно, что ряд представителей высшего командного состава оказался причастен к событиям Февральской революции.

Революционные события февраля – марта 1917 г. сопровождались массовыми убийствами офицеров Балтийского флота, погибали офицеры и в Петрограде. Уже в начале марта 1917 г. стала очевидна антиофицерская направленность происходивших в стране процессов. Убийства офицеров, побои, унижения, падение дисциплины и выход солдат из подчинения – все это не могло не вызывать тревогу. На совещании с представителями Временного правительства и Петросовета 4 мая 1917 г. генерал М.В. Алексеев заявил, что армия утратила дисциплину, «офицерство угнетено, а между тем именно офицеры ведут массу в бой»^[80]. Ему вторил генерал А.А. Брусилов, назвавший офицеров париями революции и отметивший, что обретенная свобода должна касаться не только одних солдат^[81]. Деятели Временного правительства тогда заверили генералитет в том, что приложат все усилия для укрепления армии и недопущения дальнейшего развала. Однако последующие события показали, что политики выпустили вооруженную силу из-под контроля и процессы развала стали необратимыми.

После Февральской революции произошли перемены в комплектовании офицерского состава. В марте 1917 г. был снят запрет на производство в офицеры иудеев. В конечном счете право на производство в офицеры получил любой солдат, пробывший на фронте более четырех месяцев. К осени 1917 г. уже был достигнут сверхкомплект офицеров, в связи с чем прием в школы прапорщиков прекратился.

На осень 1917 г. на фронте должности ротных командиров занимали почти исключительно офицеры военного времени, на уровне батальонных командиров еще присутствовали кадровые офицеры. Генералы и штаб-офицеры в меньшей степени подверглись социальным изменениям военного времени.

Что касается чинопроизводства, то в 1917 г. многие прапорщики уже достигли чинов поручика и штабс-капитана. Однако массовое производство в офицеры продолжалось до осени 1917 г. Свыше половины офицеров обладали лишь менее чем полугодичным опытом пребывания на фронте. Причем, поскольку речь шла о 1917 г., боевого опыта в большинстве своем у них не было. Немало было офицеров, обладавших лишь низшим образованием и едва грамотных. Очевидно, большинство офицеров к этому времени уже составляли выходцы из крестьян.

Революционные перемены привели в движение огромные массы людей. Шел процесс политизации офицерства, часть которого втягивалась в политическую борьбу. Отношение к выборным организациям в армии со стороны офицерства было неоднозначным. Некоторые офицеры восприняли происходящее как шанс сделать карьеру. Кто-то шел по пути заигрывания с солдатами.

Стали возникать различные офицерские организации. Офицеры появились в армейских комитетах самого разного уровня, а также в Советах. Для части офицеров участие в выборных организациях стало прологом последующего вступления в Красную армию. Некоторые представители кадрового офицерства примкнули к большевикам. В частности, полковник М.С. Свечников, подполковники Г.Д. Базилевич, Н.Г. Крапивянский, капитан Г.В. Зиновьев, штабс-капитан А.Н. Луцкий, штабс-ротмистр А.И. Геккер и др. Все это свидетельствовало о неоднородности офицерства, в том числе кадрового. Присоединились к большевикам и офицеры военного времени. В частности, капитан А.Е. Скачко, штабс-капитан А.И. Седякин, подпоручик И.П. Уборевич, прапорщики И.Н. Дубовой, П.Е. Княгницкий, К.А. Нейман, С.Д. Павлов, В.К. Путна, Н.А. Руднев, С.Е. Сакс, Р.Ф. Сиверс, И.Ф. Федько, Г.Д. Хаханьян и др.

К лету 1917 г. в офицерских кругах стало наблюдаться разочарование политикой Временного правительства, которое не доверяло офицерству и не защищало его от солдатского произвола. Происходившие деструктивные процессы в армии и в стране вызывали неприятие и тревогу у многих офицеров. Слабость Временного правительства, его неспособность провести в жизнь даже собственные решения (например, в отношении арестов лидеров большевиков после их неудавшейся попытки захватить власть в июле 1917 г.) свидетельствовали о том, что в воюющей стране нет эффективной твердой власти. Существовавшие в начале года надежды на то, что устранение «темных сил», группировавшихся вокруг трона, и установление «демократических» порядков повысят обороноспособность страны, оказались иллюзиями. Некоторые генералы, наблюдая политическое бессилие Временного правительства, сожалели о том, что способствовали отречению Николая II и приходу к власти деструктивных элементов^[82]. Нарастали тревожные ощущения близкого краха страны и охваченной разложением армии. Тревога сменялась возмущением, а возмущение служило стимулом для решительных действий, к которым боевое офицерство склонно по природе своей деятельности. Все больше сторонников находила идея военной диктатуры как единственного выхода из критической для страны ситуации.

Наиболее популярным военным деятелем середины 1917 г. был Верховный главнокомандующий генерал Л.Г. Корнилов – храбрый и талантливый офицер, но плохой политик. Именно Корнилов воспринимался всеми политическими деятелями того времени как лидер правых. После июльского выступления большевиков в Петрограде маятник качнулся в противоположную сторону – была предпринята попытка правого переворота. До сих пор остаются неизвестными скрытые пружины выступления Корнилова против Временного правительства в конце августа 1917 г. Многое в тех событиях выглядит неоднозначно – и роль А.Ф. Керенского, так или иначе причастного к этому выступлению, и роль гражданских деятелей правого направления, и роль офицерства в Ставке и Петрограде, а также степень осведомленности самого Корнилова о планах его окружения.

Как бы то ни было, выступление Корнилова как попытка спасти страну от надвигавшейся анархии провалилось. После этого временный реванш взял Керенский, арестовавший корниловцев и заменивший военное руководство. Но разложение и развал русской армии лишь прогрессировали, положение офицерства ухудшилось, противоречия в его среде усугублялись, прогрессировала и апатия. Страхи Советов депутатов и левых партий в отношении угрозы контрреволюции в какой-то степени оправдывались, в армии начало возрастать влияние большевиков. В сложившихся условиях Временное правительство оказалось дискредитировано, вызывая ненависть со всех сторон. Хаос в стране нарастал. В результате захват власти большевиками в Петрограде в октябре 1917 г. прошел практически беспрепятственно.

Тем не менее лишь у единичных представителей военной элиты к осени 1917 г. сложилось убеждение в том, что необходим выход страны из войны. Поэтому большевистский Декрет о мире, последовавшие перемирие и мирные переговоры были восприняты представителями военной элиты не как вынужденная необходимость, а как исполнение новой властью распоряжений германского Генштаба. Своим долгом многие государственно мыслящие люди посчитали борьбу с большевиками, воспринимавшимися как германские агенты, узурпаторы власти и разрушители страны. Неизбежным стало возникновение очагов сопротивления новой власти в крупных городах и в казачьих областях. Одним из центров притяжения антибольшевистски настроенных офицеров стала Донская область.

Последующие события привели к невиданному прежде расколу русского общества. Вторая русская Смута в полной мере продемонстрировала отсутствие какого-либо корпоративного единства офицеров старой русской армии. Обусловлено это было в том числе и разнородностью офицерства. Русский офицерский корпус подошел к Гражданской войне как крайне неравноценная группа командиров в отношении квалификации и имеющегося опыта. Основную его массу составляли слабо подготовленные и часто не имевшие боевого и служебного опыта, а также должной служебной мотивации офицеры военного времени. Наиболее ценной частью офицерства для строительства армий Гражданской войны являлись кадровые офицеры, а также технические специалисты с дефицитной квалификацией – генштабисты, артиллеристы, инженеры, летчики, а также те офицеры военного времени, которые приобрели боевой опыт. В условиях кадрового дефицита квалифицированных офицеров в Гражданскую войну возрастала роль унтер-офицерского состава.