– Случись ей вот так же действовать в Москве… скажем, на Большом Каменном, в дни народных гуляний, то при столкновении двух потоков наверняка возникли бы затор и сумятица, – разъяснил Трубадур причину возникшей тогда обеспокоенности. При этом посмаковал на языке последнее слово – «сумятица», так оно ему понравилось. – Это свидетельствует о чем? Правильно: захолустье больше склонно к самоорганизации, чем мегаполисы. Уповать следует на захолустья. Вот такая почти революционная мысль, и уж точно крамола сложилась в моей голове, посаженной на голое тело.

…Трубадур вновь посмотрел на женщину, и ему вдруг пришло в голову: «Может, она и в Москве-то никогда не была?» В общем, недоработку решено было не замечать: «Здорово все же, что такие люди встречаются в небольших городах» В Москве своих регулировщиков пруд пруди…»

Город действительно был мал. Городок. По другому его жители между собой и не называли. Несколько районов по обе стороны реки да мост, будто подарок роскошного Ленинграда российской глубинке, как ни посмотри – главная достопримечательность. Был еще один мост – новый, невзрачный, по нему можно было только спешить, и горожане его не любили. Добираться до него оказывалось тоже не с руки. Видимо, когда проектировали, был один план развития города, потом планы поменяли, а мост уже сдан… На новом мосту Трубадур ни за что не встал бы – не тот уровень.

На одном берегу реки – исторический центр, городские власти, два института, чуть дальше – фабрики, заводы. На другом – новостройки жилых кварталов, общежития, конторы всяческие, разнокалиберные учреждения, не претендующие, по собственной незначительности, ни на бывшую дворянскую, ни даже на мещанскую малоэтажность. Несмотря на это, жилье конторским всегда выделяли «через речку», то есть рядом с высоким начальством. Вряд ли во всем этом таился глубокий смысл или стратегический замысел. С другой стороны, кто знает, какой только дичью не занимались в те стародавние времена бесчисленные НИИ. Может, и защитил какой достойный муж диссертацию по теме «Дополнительная мотивация административной активности путем приближения к ж… руководителей». Имея ввиду жилищные условия, разумеется. Было такое, не было, только сложилось, можно сказать, исторически, что на одну сторону реки перебирались в конце дня фабрично-заводские рабочие и студенты, а на другую – мелкой и средней руки служащие. Именно они, задержавшиеся на службе, и стали в тот день теми самыми – редкими «неправильными».

– Видишь, что получается. – Трубадур заострил мое внимание постукиванием костяшками пальцев по опустевшему бокалу. – Выходило, что большинству работяг, о студентках не говорю, я был худо-бедно интересен. Любопытен, по меньшей мере. А вот представители чиновного сословия нарочито демонстрировали мне неодобрительное безразличие, граничащее с отвращением. Твари.

Не самое большое открытие. Все мы с раннего детства догадываемся, нет – чувствуем, интуитивно ощущаем, что безразличны мы этим людям с самого своего рождения. Позже, когда взрослеем, обязательно подворачивается оказия убедиться, что не только безразличны, а еще и мешаем. Однако факт остается фактом: из всех моих знакомых только Трубадур проверил на себе эту неутешительную закономерность столь экзотическим образом.

Спорные мысли и ясные умозаключения посетили Трубадура, само собой, значительно позже. Там, на мосту, несмотря на все шутовские выходки, ему стало нервно и холодно. Он держался из последних сил, чтобы достоять положенные спором тридцать минут. Трубадур не мог позволить себе проигрыш – это означало двадцатипятирублевый штраф, и он точно знал, на что потратит выигрыш.

К слову сказать, эксгибиционистам не может быть свойственна алчность, поскольку сам акт обнажения по-своему олицетворяет щедрость. Трубадур с удовольствием думал об этом. Ему, как и всем нам, не жадным, просто нужны были деньги. Еще он переживал, что в милиции наверняка не слышали слова «эксгибиционист», а перспектива прослыть «пидором», как метили все непонятное, замещая большое количество разных слов, – его вовсе не привлекала. Если честно, то милиции он боялся.

Несколько лет спустя Трубадур будет сидеть напротив крупной женщины с тяжелым, хотя и не лишенным приятности лицом. Ее густые, с легкой проседью волосы подчеркнуто опрятно окажутся собраны в тугую косу и скручены на затылке канатной бухтой. Небольшой такой бухточкой. На темной ткани платья, в просветах белоснежного кружевного воротника, размерам которого позавидовали бы королевские мушкетеры, а тонкости кружева – сам король, будут угадываться едва различимые следы перхоти. Проситель попытается их сосчитать, гадая: четное – повезет, нечетное – нет. Впрочем, без счета он уже знал, что их четыре, тем не менее будет готов к тому, что вот-вот женщина поднимет на него ясный пронзительный взгляд и, экономя слова, молча укажет рукой на дверь: «Вам туда, на выход». И потопает покорный судьбе Трубадур восвояси без всякого загранпаспорта.

Женщина будет внимательно изучать какие-то бумаги, наверное, его, Трубадура, поскольку уголки ее губ будут то резко опускаться, то медленно подниматься. Зато брови замрут в верхнем положении, выдавая живой, почти что человеческий интерес, абсолютно не свойственный сотрудникам ОВИРов, отделов кадров и ЖЭКов. Потому что он, этот интерес, искореняется в них по специальным методикам, наверняка совершенно секретным. Однажды Трубадур придумает для этих людей особый термин: «Человек безучастный».

«Интересно, а как у них с вкусовыми ощущениями? – придет ему в голову мысль. – Ведь для них всё, по идее, должно отдавать бумагой и фиолетовым чернильным карандашом!»

Тем не менее, наблюдая за хозяйкой кабинета, Трубадур не покривит душой и признает, что какие-то шансы, по крайней мере, надежда у него все-таки есть.

Он будет сидеть на жестком стуле, плотно сжав колени и придавив их сверху ладонями, чтобы не разъезжались. Шевелиться на стуле покажется ему опасным. «Наверное, там же, где из человеков вытравливают человечность, специально обученные люди раскачивают новые стулья так, чтобы скрипели при малейшем движении. Вот бы на такую работенку устроиться», – будет лезть в голову всякая чушь.

От нечего делать, Трубадур станет внимательно рассматривать аккуратно разложенные по плечам своей визави белоснежные узоры, поражаясь невероятным хитросплетениям нитей и отсутствию острых углов.

«Если не сами кружева, то уж точно – кружевные воротники в особо крупных размерах наверняка специально изобрели для кадровиков, директоров школ и других ответственных работников женского пола, – посетит его еще одна дурацкая мысль. – Чтобы притуплять бдительность несознательного элемента, такого, как я».

(Смешно сказать, но через несколько лет жизнь подтвердит его догадку самым неожиданным образом: чем самозабвеннее властные женщины новой России станут клясться в верности идеалам демократии, тем больше будут надевать на себя кружев и прочего гипюра. И это им сильно поможет. Школа…)

– Приводы в милицию были? – спросит женщина, как и полагается, застав Трубадура врасплох.

– Наоборот, – ответит тот машинально и, по странному стечению обстоятельств, честно. Относительно честно.

Трубадура и впрямь не приводили в милицию в физическом смысле этого слова. Если излагать события формально и педантично, то это ее – милицию – привели к нему буквально секунда в секунду к окончанию получаса, отведенного участниками пари для «шоу на мосту».

Сначала рядом с женщиной-активисткой замаячил один милиционер. Он что-то коротко с ней обсудил и привычно громко, командным голосом призвал:

– Граждане, не толпитесь! Разойдитесь уже по домам!

На самом деле никто не проявлял склонности «толпиться», если вообще уместно так говорить в отношении нецелого десятка прохожих.

Время пари уже истекло, только вот деваться Трубадуру было некуда. Друзья, одежда – все осталось на том берегу, где уже вовсю распоряжался человек в форме. Бежать на другую сторону реки, в распростертые несимметричные объятия дедушки Ленина не было смысла и вообще попахивало политикой.

Минутой позже вдалеке заистерила милицейская сирена.

Когда темно-синий УАЗ влетел на мост, громыхая подвеской и разбрызгивая тревожные красно-синие сполохи, Трубадур – не спрашивайте, почему, он и сегодня не объяснит – мельком глянул вниз и, не дожидаясь, пока увиденное отзовется в мозгу недвусмысленным предостережением, перемахнул через перила. С воплем «Идио-о-о-о-т!» он довольно быстро долетел до глубокой и черной воды.

– Так что еще в те дремучие годы, – Трубадур отлично знает, что выглядит моложе большинства своих сверстников, и не упускает случая слегка пококетничать, – у меня появился собственный, проверенный рецепт совершения отчаянных поступков.

Лектор выдержал недолгую паузу, давая аудитории, то есть мне, восхититься услышанным, и продолжил:

– Всего-то и нужно, что притормозить увиденное или услышанное на пути к тому месту внутри головы, где происходят толкования и оценки. Вот в этой самой короткой паузе и следует действовать. Причем действовать незамедлительно. Все окружающие уже понимают, что происходит, а сам ты еще нет. Попробуй на досуге, понравится.

Иногда Трубадур не в меру самодоволен. На сей раз я не стал огорчать его и высказывать сомнение по поводу уникальности его «ноу- хау», хотя до нашей с ним встречи сам претендовал на почетное авторство. И не без причин. Похожим образом я поступил не на тот факультет, где меня уже ждали заботливые друзья родителей. Потом – все так же экспромтом – очутился в армии. Женился, наконец… Если этих свидетельств недостаточно, могу припомнить сочинение в восьмом классе на тему «В жизни всегда есть место подвигу». Место я, к своему стыду, не нашел: видимо, воспринял задачу слишком лично, для себя искал. Взамен описал ход поиска – в булочной, в трамвае. И заключил сочинение выводом, что в нормальной жизни места подвигу нет, он не нужен. Вся школа неделю сходила с ума, дома атмосфера тоже была перегретой. Меня даже показывали детскому психологу. Тот на скорую обстучал молоточком мои колени и успокоил родителей:

– Порядок, не тревожьтесь, перерастет, жизнь подправит.

Школу его благодушие не убедило.

Тогда я вошел учительскую с дымящейся сигаретой во рту. «Незрелое» сочинение выдуло из школьных тем будто сквозняком в форточку. Странно, могли бы играючи увязать оба факта. Возможно и увязали, но по счастью какие-то люди в школьном начальстве на уровне города решили вывести нашу школу в образцовые, а в образцовой школе каждый ученик – образец. Даже если он «фрондер» и «хулиган».

За долгую практику я едва ли не до совершенства отточил рано обнаруженную в себе способность совершать безумства. «Короткие паузы», если воспользоваться терминологией Трубадура, год от года становились все длиннее, а последняя и вовсе не желает заканчиваться, растянулась, мерзавка, до бесконечности. Может быть, все дело в той части головы, где – опять же по Трубадуру – происходят оценки и толкования? Должны были бы происходить… Ясно одно: все давно обо мне всё понимают и знают, только для себя самого я по-прежнему остаюсь загадкой. Даже название сочинил для этого странного состояния: «Синдром уснувшей мартышки с гранатой».

…На поверхность Трубадур вынырнул со сломанной ключицей. То ли неудачно в воду вошел, то ли проплывало что-то не к месту. Он лег на спину и, подвывая от боли и тоски, подчинился произволу течения.

Его, разумеется, спасли, а по случаю так не по-товарищески приложили головой о борт милицейского катера, что Трубадур тут же все и забыл: про спор, про мост, про ефрейтора, который долбанул его со всей силы о выступ над ватерлинией, потом добавил кулаком по скуле и расплылся при этом в счастливой улыбке. Не просто спасатель – спаситель, можно сказать, во всех отношениях. Сотрясение мозга, полученное по вине органов правопорядка (видимо, сильно не любили в отделении ефрейтора, раз всплыло словечко «вина»), чудесным образом, при участии отца и прокурора-кудесника, превратило «хулиганский поступок комсомольца» в «падение с моста в результате несчастного случая».

Случится же такое: идет себе по мосту студент-комсомолец, ничего вокруг не замечает, весь в думах по поводу учебы, а тут сзади неожиданно раздается резкий автомобильный гудок! Сильно пугается комсомолец. Резко и высоко, что особенно важно для протокола, отпрыгивает в сторону и не понимает, что нет уже ни моста под ногами, ни перил под рукой. Жаль только, «регистрационный номер автотранспортного средства, нарушившего правила подачи звуковых сигналов в черте города, не установлен». Ай-ай-ай. А ведь могли бы установить и примерно наказать. Недоработочка.