Око Силы. Первая трилогия

1920–1921 годы

Книга вторая

Глава 1. Тривиум

Тропа тянулась вдоль невысоких холмов, почти незаметных в густой темноте, затопившей землю. Лишь далеко впереди, у самого горизонта, слегка белела узкая полоска – там медленно, не спеша, проступал ранний зимний рассвет. Идти было трудно – тьма скрывала повороты, вдобавок под ноги то и дело попадались мелкие острые камни. Ко всему донимал холод – в эти предрассветные часы он казался особо нестерпимым.

Шли молча – Косухин чуть впереди, пряча мерзнущие руки в карманы китайской шинели и натянув черную мохнатую шапку почти на самый нос. Арцеулов немного отставал. Холод, так донимавший Степу, был более милостив к капитану – в очередной раз спасал «гусарский» полушубок. Зато разболелась голова, резко и сильно, так, что Ростислава зашатало. В висках стучала кровь, черные волны накатывали откуда-то со стороны затылка, и каждый шаг требовал немалых усилий. С полчаса капитан держался, но затем стал заметно отставать.

– Ч-черт! – выразительно произнес Косухин, угодив ногой в яму. – Чего это они тут, чердынь-калуга, огурцы сажали?

– Здесь были мины, – напомнил Арцеулов, останавливаясь и прикладывая к пульсирующей болью голове ледяную ладонь.

– Точно, – Степа осторожно отошел подальше от зловещей ямки. – Вот зараза! Че, капитан, передохнем? Курить будешь?

Рука Косухина привычно полезла за пачкой папирос, но Ростислав покачал головой.

– Не хочу… – сквозь зубы произнес он. – Голова… Болит немного.

– Ах ты! Это ж тебя в самолете! Эх, надо было повязку сменить!

За последние сутки Арцеулов напрочь забыл и о ране, и о повязке – было просто не до того. Боль вынырнула неожиданно, разом напомнив о неровном гудении моторов, о мелькавшей под иллюминатором желтой земле и о страшном ударе.

– Ничего… Только передохну немного. Давайте-ка сообразим… Идем мы уже около часа. Прошли версты четыре…

– Пять, – прикинул Степа. – Быстро шли! Впереди вроде как горы, а этот Мо говорил про какое-то ущелье… Эх если б не мины, я б прямо сейчас свернул в степь. Там, глядишь, и встретили б кого подходящего…

– Местный пролетариат, – в тон продолжил капитан, чувствуя, что голову начинает отпускать.

– Или трудовое крестьянство, – невозмутимо согласился Косухин. – Собрали бы, чердынь-калуга, отряд, врезали б по этим белякам, а потом пошли Наташу выручать…

– Пошли! – вздохнул Арцеулов, удовлетворенно чувствуя, как боль исчезает, оставляя лишь едва заметную слабость. – А то нагонят…

Теперь они вновь шли рядом, плечом к плечу. Арцеулов внезапно подумал, что в очередной раз ошибся, причем нелепо и глупо. Он был готов – или почти готов – погибнуть, не дотянув даже до 10 февраля, собственного двадцатипятилетия, – но эта странная и жуткая прогулка по ночной пустыне показалась унизительной. Там, на полигоне, надо было просто послать косоглазого окопным трехэтажным и встретить залп как полагается офицеру русской армии – грудью. Капитан взглянул на мрачного сосредоточенного Степу, уверенно мерявшего шагами узкую тропу, и в душе колыхнулась привычная злость: «Жизнелюб! Этот смерти ждать не будет!»

Арцеулов отвернулся. Вспомнился жуткий эпизод из читанного в детстве романа о шуанах Вандеи: благородные бойцы с гидрой революции связывали пленным федератам руки, надевали на шею горящий фонарь и пускали в темноту, чтобы потренироваться в стрельбе. То же, но не в книге, а на глазах у капитана, проделывали марковцы во время осенних боев 18-го на Кубани. Правда, обходились без фонаря и не стреляли, а рубили с наскока. Ростислава передернуло – сходство было разительным, только что руки к них свободны. Ростислав вновь взглянул на Степу.

«Жизнелюб!» – вновь подумал он, но на этот раз с определенной долей зависти.

Косухин не подозревал о том, что заботило капитана, а если узнал, то весьма бы удивился. Он и вправду был оптимистом. К этому вынуждал характер, а главное – сам дух единственно верного учения товарища Маркса. Степа давно уже понял, что его долг – лечь костьми в землю, дабы из праха выросли будущие счастливые поколения. Гибель за дело Мировой Революции есть не только его долг, но и в некотором роде – праздник.

Нетерпеливая, смерть уже не раз дышала в Степин затылок. Два раза его ставили к стенке, причем один раз к настоящей – кирпичной и очень сырой. Эту сырость, обжигающую спину, Косухин запомнил крепко. И каждый раз Степа держался твердо и даже нагло. Он помнил слова комиссара Чапаевской Митьки Фурманова, с которым сдружился на Белой: «Доведется подыхать – подыхай агитационно». Но теперь, когда можно было либо без хлопот умереть прямо у кромки взлетного поля Челкеля или идти по неведомой тропе сквозь предрассветную мглу, Косухин не сомневался ни секунды, твердо зная, что на тот свет всенепременно успеет. Зазря Косухин погибать не собирался, и под его черной мохнатой шапкой роились планы, один замысловатее другого.

Светало. Восток белел, тьма отступала назад, к оставленному ими Челкелю, а у самого горизонта разгоралась еле приметная красная полоса. Холмы, едва заметные ночью, теперь были видны во всех подробностях – одинаковые, с голыми, неприветливыми склонами, на которых лишь кое-где торчали высохшие клочья прошлогодней травы.

Когда они в очередной раз остановились перекурить, Арцеулов как бы ненароком взглянул на часы.

– Половина восьмого! Полчаса еще есть… Что там впереди?

Глазастый Степа всмотрелся:

– Гора… Или даже две, но далеко… Ежели чего – сворачиваем за холмы…

– Найдут! – поморщился капитан. – Холмы невысокие. Пара конных патрулей – и баста! Надо к горам. Генерал не зря говорил про ущелье…

– Ага, не зря! – хмыкнул Косухин. – Этот беляк тебе подскажет!..

Солнце уже успело наполовину вынырнуть из-за горизонта, когда они добрались до ближайшего подножия. Невысокая горная цепь едва возвышалась над вершинами окрестных холмов, заросших сухим колючим кустарником. Внезапно Степа остановился, упал на тропинку и приложил ухо к земле. Встав, он машинально отряхнул шинель и неохотно проговорил:

– Скачут… Версты за полторы. Рысью идут – не спешат…

– Быстрее! – скомандовал Арцеулов. – Вперед!

Тропа начала сворачивать влево, огибая склон. Идти стало труднее – дорога шла наверх, вдобавок камни стали встречаться заметно чаще. Арцеулов почувствовал, что боль возвращается. Пришлось закусить губу, чтобы не дать вырваться невольному стону. Косухин словно что-то почувствовал и, остановившись, вопросительно взглянул на капитана. Тот отрицательно помотал головой – задерживаться было нельзя. К счастью, боль отступила быстро – почти сразу.

Они поднялись наверх и оказались у небольшого перекрестка.

– И что? – вопросил Степа. – Куда теперь?

Арцеулов вытер проступивший на лбу пот – боль не прошла даром.

– Тривиум.

– Чего?

– Перекресток трех дорог, – пояснил Ростислав.

Мудреное латинское словцо было употреблено всуе. Дело было и так ясное – тропинка раздваивалась. Один путь вел к подножию следующей горы, другой сворачивала вправо.

– Если генерал говорил правду об ущелье, то это туда, – Ростислав указал на правую тропу. – Рискнем?

– Эх, не верю я этой контре! – вздохнул Степа. – Ладно, все одно, в степь не уйдешь…

Они свернули вправо. Тропа резко покатилась вниз, отвесные склоны расступились, и перед ними открылось глубокое ущелье, тянущееся далеко на юг. Косухин вгляделся и неодобрительно бросил:

– Попались, чердынь-калуга! Не скроешься.

Он оказался прав – скрыться было действительно негде. Арцеулов молчал, взгляд его не отрывался от склонов – капитан искал выход.

– Генерал сказал так: «Если вы верите в бога Христа или в других богов, то они помогут вам…» Если мы верим…

– Гляди! – внезапно крикнул Степа, указывая на узкую тропу, ответвлявшуюся от основной дороги. Она уходила вверх по склону, петляя между острых камней причудливой формы.

– Снова тривиум, – негромко, самому себе, проговорил Арцеулов. – Если мы верим в бога…

– Ты чего? – не понял Косухин. – Погляди – какая-то дыра! Пещера вроде…

– Это не пещера, – всмотревшись, покачал головой Ростислав.

Тропинка, забравшись метров на сто вверх по склону, пропадала у ровного четырехугольного отверстия, высеченного в скале. Можно было заметить четко обозначенный порог и грубо выбитое изображение над черным входом.

– Храм! – осенило Ростислава. – Если мы верим в бога Христа или других богов…

– Так чего, нам туда? – недоверчиво спросил Степа.

Арцеулов задумался. Где-то сзади, возле невидимого за поворотом тропы входа в ущелье, послышался стук копыт.

– Наверх! – решил он. – Может, не заметят.

Косухин не спорил. Встречать врагов на верхнем краю почти отвесной тропы лучше, чем убегать от них по ущелью.

Арцеулов взбирался первым. Тропа стала почти отвесной, приходилось то и дело цепляться руками за камни. Чертыхавшийся Степа отставал на добрый десяток шагов. У Косухина дело не ладилось – камни вырывались из-под ног, да и вообще, лазить по горам он был не мастак.

Тропа, свернув вправо, внезапно кончилась, выведя на небольшую ровную площадку. Капитан остановился, переводя дух, затем поглядел вниз. Оставленное ими ущелье было пустым и безлюдным, но слева, где находился первый перекресток, слышались голоса и негромкое лошадиное ржание. Ростислав поглядел направо – ущелье тянулось дальше версты на три, но затем резко обрывалось, упираясь в отвесный склон. Тупик!

На площадку вылез недовольный и запыхавшийся Степа, отряхнул с рук сухую холодную пыль и тоже поглядел вниз, откуда уже доносился стук копыт.

– Присядьте! – шепнул Арцеулов.

В ущелье въезжал патруль – пятеро в знакомых шинелях с меховыми воротниками.

– Эх, заметят! – скривился Степа. – Приметная тропа! Винтарь бы… Я бы тут роту задержал!.. Пошли-ка в пещеру. Чего тут глаза мозолить?

Арцеулов согласно кивнул и повернулся к черному провалу. Когда-то здесь действительно находился храм. Четырехугольник входа был аккуратно врезан в скалу, по бокам резец обозначил две массивные колонны, на которых когда-то были выбиты надписи. Над входом, как заметил Ростислав еще с тропы, находилось изображение всадника, протягивавшего к небу правую руку. Правда все – и надписи, и всадник – оказалось разбито до неузнаваемости. Кто-то позаботился о том, чтобы редкие гости не смогли догадаться, каким богам поклонялись в этом пустынном месте.

– Вроде Егория, – неуверенно заметил Степа, вглядываясь в разбитое изображение. – Только копья нет…

– Непохоже, – покачал головой капитан. – Да и откуда тут быть христианскому храму?

Косухин еще раз взглянул на всадника и стал подниматься по ступенькам. Их было семь, причем верхняя оказалась почти полностью разбита, а сквозь остальные прошли глубокие трещины. Секунда – и Степа скрылся в темном проходе. Арцеулов последовал за ним, но перед этим не удержался и вновь посмотрел вниз. Патруль остановился, солдаты, о чем-то споря, указывали на идущую вверх тропу…

Ростислав ждал темноты, но внутри было неожиданно светло. Храм оказался невелик, почти квадратен, с неожиданно высокими сводами. Стены когда-то покрывали глубоко врезанные надписи, но и здесь все было разбито и уничтожено. Справа темнела горизонтальная ниша, такая же ниша, только вертикальная, напоминающая дверь, была там, где у христианских церквей находится алтарь. Возле нее угадывались остатки каких-то изображений, но здесь руки разрушителей поработали особенно тщательно. Капитан подумал, что это чем-то похоже на буддийский храм и хотел поделиться своими соображениями с Косухиным, но тот внезапно замер, а затем осторожно дернул капитана за рукав, кивая в угол. Ростислав понял – они были в храме не одни.

…Старик сидел в дальнем углу, расположившись на чем-то, напоминающем вытертый ковер или старый халат. На плечи была наброшена то ли шуба странного покроя, то ли опять-таки халат, голову венчала темная остроконечная шапка. Степа, кашлянув, нерешительно произнес: «Здрасьте…». Человек в остроконечной шапке кивнул, но не поднял головы.

Внезапно сзади послышались резкие гортанные голоса – патрульные взбирались по тропинке.

– Эх ты! – прошептал Степа. – Чего делать-то, чердынь-калуга?

– Придется выйти, – решил Арцеулов. – Останемся – старика прикончат вместе с нами…

Косухин затравленно оглянулся. Выходить на верную смерть не хотелось, но беляк был прав – подставлять под пули невинного не следовало.

– Вот и погуляли! – вздохнул он. – Нет – отгуляли…

Возразить было нечего. Арцеулов еще раз окинул взглядом храм. «Если вы верите в Бога Христа или в других богов…» Степа лихорадочно осматривался, соображая, что предпринять. Ниши он приметил сразу, но прикинул, что в них не отсидеться – заметят. Итак, надо уходить. В том, что его, Степана Косухина, комиссара Челкеля и уполномоченного Сиббюро, пристрелят при попытке к бегству, старик в остроконечной шапке не виноват. Косухин вздохнул и повернулся к выходу, как вдруг откуда-то сзади послышался негромкий голос. Степа оглянулся – старик смотрел прямо на них и что-то говорил, потом поднял тонкую худую руку, словно приглашая остаться.

– Пора нам, дедушка! – вздохнул Косухин.

Старик покачал головой, а затем вновь взмахнул рукой, на этот раз резко и повелительно, подзывая поближе. У входа уже слышались голоса. Капитан, решив, что выходить все равно поздно, потянул Степу за рукав шинели. Старик кивнул, и они присели рядом с ним. Почти тут же в храме стало темнее – двое солдат, держа карабины на изготовку, стояли у входа.

Беглецы замерли, стараясь не дышать. Старик оставался абсолютно спокойным, только на тонких серых губах его проступила улыбка. Между тем солдаты, бегло осмотрелись, затем один из них вернулся ко входу и что-то прокричал. Снизу донеслись ответные голоса.

«Неужели не заметили?» – поразился Арцеулов.

Солдаты принялись осматривать храм. Один заглянул в боковую нишу, ткнув в нее для верности прикладом, другой остановился в полушаге от застывшего Косухина. Секунду постояв, он крикнул, оглянувшись на своего товарища, пожал плечами и шагнул к выходу. Тот еще минуту потоптался на месте, затем тоже пожал плечами и стал спускаться. Шум шагов замер вдали, послышались голоса – и вновь все стихло.

– Фу, – выдохнул Степа. – Слепые, что ли?

Послышался негромкий смех – смеялся старик. Кажется, он понимал по-русски.

– Дедушка, – негромко, все еще боясь говорить в полный голос, начал Косухин. – Ты эта… чего? То есть, кто?

Старик что-то ответил, но слова были совершенно непонятны. Степа с надеждой поглядел на капитана.

– Я не знаю китайского, – усмехнулся тот. – Да и на китайца он не похож…

Действительно, лицо старика ничуть не походило на раскосые физиономии солдат генерала Мо. Годы наложили свой след – на лбу и под глазами легли глубокие морщины, непогода и солнце покрыли лицо темным, коричневым загаром, но было заметно, что в молодости этот человек был красив.

«Может, таджик? – прикинул Арцеулов. – Или перс?»

Воображение Косухина не шло дальше татарина, но и на татарина этот человек совсем не походил.

– Не понимаем мы, дедушка, – вздохнул Степа.

Старик взглянул на него с явным сочувствием, словно на больного, затем вздохнул и достал откуда-то из-под одежды большую круглую чашу. Холодно блеснул металл – чаша была серебряной, с изображением двух крылатых драконов. Откуда-то появился небольшой глиняный сосуд, напоминающий обыкновенный кухонный горшок, но с длинным горлом.

– Чего это он? – поинтересовался Косухин.

Арцеулов промолчал, соображая, где он мог видеть подобное изображение. Дракон чем-то походил на рисунок на китайских вазах, но все же был другим. Между тем старик, открыв сосуд, налил в чашу, как показалось, обыкновенную воду – совершенно прозрачную и чистую. Степа, облизнув пересохшие губы, подумал, что и в самом деле хлебнул бы глоток-другой, но вдруг замер – драконы на стенках чаши зашевелились. Косухин хотел протереть глаза, но сообразил, что драконы, конечно, и не думали двигаться – двигалась вода, словно в чаше образовался маленький, но сильный водоворот. Появился пузырек, потом другой… Через минуту вода в чаше кипела.

Арцеулов покачал головой, подумав, что хорошо бы позвать сюда Семена Богораза. Ростиславу с его юнкерским училищем понять подобные вещи было не по плечу.