Глава 7

Курительная комната клуба «Элеганс» тонула в табачном дыму. Романов, закончивший ранний ужин, перебрался сюда, чтобы выпить чашку кофе и рюмку бурбона «Четыре розы». Устроившись в кресле за овальным столиком на двоих, он пригласил Егорова сесть рядом, вытянул ноги к решетке камина и стал смотреть на полыхавшие оранжевым пламенем сосновые поленья. Сытный ужин и оживленный застольный разговор не настроили Романова на веселый лад. Только что прибывшему в клуб Егорову шеф показался мрачным и раздраженным.

– Виделся с однокурсницей Лены. Не хочу обнадеживать вас раньше времени, но, кажется, свет в конце тоннеля уже виден.

– Вот как? – оживился Романов. – И что же это за экземпляр?

– Преподаватель, доцент из Лениного института.

Егоров коротко пересказал разговор с Вероникой, наблюдая, как на скулах Романова играют желваки. Видно, настроение начальника испорчено окончательно.

– Этот доцент Десятников темная лошадка, надо за ним понаблюдать, выяснить, что за человек, – закончил рассказ Егоров.

– Насрать мне, что он за человек, – Романов поморщился, сигарный окурок полетел в камин. – Личность мне его и так ясна, хотя этого Десятникова я и в глаза не видел. Доцент, одно слово. Жалкий человек с жалкими умственными способностями, получающий жалкие гроши за свою жалкую работу, – Романов надул щеки и, видимо, остался доволен той унизительной характеристикой, что дал Десятникову. – На девках отыгрывается, самому себе доказывает, что он мужик.

– Поживем – увидим, – помялся Егоров.

– Сегодня снова пытался поговорить с Ленкой начистоту. Отмалчивается или врет. Она с детства такая врушка, с самого детства. Дай соврать, хоть хлебом не корми. Бывало, приду с работы, устану, как собака. Так вот, сяду напротив дочки. Скажу ей: ну-ка соври мне что-нибудь, Лена, ради смеха. И она заливается без умолку. Соловьем заливается. Думал, со временем это пройдет, вранье. Не прошло. Вот уж эти дети, детишки наши, – Романов смотрел на ярко полыхавшее в камине пламя. – Сеешь жито, вырастает лебеда.

– Все ещё выправится, – сказал Егоров и спросил себя: что вообще может выправиться в этой ситуации?

Романов хотел плюнуть в камин, но сдержал желание.

– Ну, а что с Розовым? Где теперь этот тихоня, бухгалтер наш драгоценный?

– Думаю, он в Москве, – Егоров прикурил сигарету.

– Думаете или уверены? – Романов никак не мог справиться с раздражением.

– Он в городе. Розой-старший, брат нашего бухгалтера, работает в торговой сети. Мы навестили его, пытались выяснить, где брат, по-хорошему. Но он нас и на порог не пустил. Установили наблюдение, подключились к телефону, но и эти меры ничего не дали. Очень осторожный человек. Однако наш бухгалтер сумел каким-то образом наладить с братом контакт. Более того, они встречались. Старший Розов занялся продажей квартиры младшего, все документы уже у него на руках и покупателя быстро нашел – своего завмага. Но до окончательного денежного расчета дело не дошло. Случай помешал.

– Что за случай?

– Можно сказать, несчастье с человеком случилось, – Егоров, не любивший откровенных разговоров в незнакомых местах, обвел пол и потолок зала выразительным взглядом Романов, заметив этот взгляд, только кивнул головой.

– Детали мне не известны, – продолжил Егоров. – Кажется, у Розова хотели украсть машину. Хулиганы какие-то. Он видел все это дело из окна. Заволновался человек, не помня себя, выбежал из квартиры, вниз помчался. И с лестницы вниз кувырком. Или не с лестницы.

– И что с ним, беднягой, сделалось? Ну, после падения с этой лестницы?

– Говорят, упал неудачно, – Егоров щелкнул языком. – На редкость неудачно. Бедро себе сломал правое и руку правую. Волновался очень из-за машины. Теперь лежит в больнице на вытяжении, лечится. Эта музыка месяца на два, не меньше.

– Эко его угораздило, – огоньки камина ярче засветились в глазах Романова. – Осторожнее надо по лестницам скакать.

– Сестра Розова, та, что проживает в Подмосковье, извещена о несчастье с братом, – сказал Егоров. – Но младший брат, может быть, ничего не знает. До сих пор старшего в больнице не навещал, – Егоров тронул Романова за рукав и понизил голос до беззвучного шепота. – В больнице его ждут. Днем и ночью ждут.

Романов кивнул головой, давая понять, что последние слова Егорова услышаны, и поднял вверх большой палец.

– Так что, может по глотку виски за здоровье этого несчастного? – предложил он, потирая ладони. – Чтобы на поправку пошел?

– Никак не получится, – ответил Егоров и снова перешел на язык туманных иносказаний. – На сегодняшний вечер у меня назначена встреча с одним иностранцем. Мистером, как там его, имя-то забыл. Так что выпить не могу, а то подумает иностранец, что русские больно на водку падкие.

– Где вы встречаетесь с иностранцем?

– Не определились пока. Сейчас он вместе с переводчицей отдыхает в ресторане «Метрополь». Как только они начнут закругляться, мне дадут знать, – Егоров похлопал себя по карману, где лежал сотовый телефон.

– Вы уж покажите гостю нашу прекрасную столицу. Во всем её великолепии. Кстати, и переводчице не вредно с городом познакомиться. А то иностранный язык они выучат, а города своего не знают.

– И переводчице город показать, вы так считаете?

– Хотя бы немного, – Романов расплылся в улыбке. – Ну, самую малость. Слегка. А то обидно за москвичей, в таком городе живут, а по сторонам не смотрят. И день вы удачный выбрали для осмотра. Огоньки и все такое. Красотища. Сам бы с вами поехал, полюбовался зрелищем, да не могу. Желаю приятно провести время.

Романов подмигнул Егорову, ещё раз давая понять, что его работой доволен.

* * *

Егоров выключил габаритные огни автомобиля, достал из бардачка небольшой бинокль, похожий на театральный, и принялся разглядывать застекленный подъезд дома, в котором снимал квартиру Майкл Волкер. В парадном, как в большом аквариуме, плавала полная женщина в красном пальто с меховым воротником. Вот она вытащила из ящика газету, покопалась в сумке и, поднявшись по ступенькам к лифту, исчезла. Егоров от нечего делать поднял бинокль и стал разглядывать освещенные окна: разноцветные занавески, мечутся чьи-то прозрачные тени, вот кто-то подошел к окну третьего этажи, смотрит вниз. Но что можно разглядеть на улице в такую темень? Положив бинокль на колени, он услышал звонок и раскрыл трубку сотового телефона. «Вот и прекрасно», – Егоров дал отбой.

– Что слышно? – спросил с заднего сидения помощник Егорова Илья Воронин и потеребил вечно стоящие дыбом седые волосы.

– Они уже на полдороге. Охрану Волкер отпустил ещё до того, как они с переводчицей зашли в кабак. Значит, они будут здесь минут через пятнадцать. Пора готовиться.

Егоров обернулся и стал наблюдать, как сидевший рядом с Ворониным молодой верзила Костя Смирнов расстегнул «молнию» дорожной сумки, скинул с себя кожанку. Не зажигая света в салоне, Егоров посветил на заднее сидение фонариком. Вместо куртки Смирнов надел пятнистый от грязи плащ цвета хаки, на голову нахлобучил мятую морскую фуражку с треснувшим пополам козырьком.

– Ну, как видок? – спросил он Егорова, надвигая дефектную фуражку на самые уши. – Три дня не брился ради сегодняшнего дела. Дух тяжелый от этих тряпок. Они уж все истлели, воняют.

Воронин просовывал руки в рукава дохлой, прожженной на груди телогрейки, натягивая на голову красную шапочку с вышитой надписью «Спартак». Достав из сумки початую бутылку водки, он отвернул колпачок, плеснул жидкость в ладонь, растер водкой шею, окрапил нищенское одеяние.

– Сразу легко дышать стало, прямо озон живой, – он передал бутылку Смирнову, тоже спрыснувшему одежду.

Прополоскав водкой рот, Смирнов раскрыл дверцу, сплюнул на снег.

– Фу, отрава, – он отдал бутылку Воронину.

– С Богом что ли? – спросил Воронин сам себя.

Дважды основательно прополоскал рот водкой, но не сплюнул, а проглотил. Он сделал третий большой глоток, поднес к носу пахучий рукав телогрейки.

– С Богом, – сказал Егоров. – Как закончите, двигайте сюда.

– Лады, – кивнул Воронин и снова хотел приложиться к горлышку, но Смирнов остановил его руку.

– Осади немного, – сказал он.

Воронин вылез из машины, вразвалочку зашагал к подъезду, зажав в руке бутылочное горлышко, как ручку гранаты. Если бы не легкомысленная шапочка «Спартак», он мог бы сойти за солдата, идущего на вражеский танк в свой последний бой.

– Кажется, Воронин вдохновился.

Костя Смирнов застегнул «молнию» на сумке, путаясь в полах плаща, вылез из машины, тихо хлопнув дверцей. Там, на улице, он ещё что-то говорил, но Егоров не слышал. Чтобы чем-то себя занять, он поднес к глазам бинокль. Воронин со Смирновым уже вошли в парадное, о чем-то беседуя, как старые закадычные собутыльники, расстелили газету на ступеньке лестничного марша, ведущего к лифту. Смирнов то и дело снимал с коротко стриженой головы морскую фуражку, перекладывал её из руки в руку и чему-то посмеивался.

Егоров заметил Волкера в компании переводчицы с опозданием, когда иностранец уже распахнул перед женщиной дверь парадного.

Оставив машину на платной стоянке в трехстах метрах от дома, где снимал квартиру, Волкер с непокрытой головой прошелся по легкому морозцу, поддерживая спутницу под локоть. После ужина в он пребывал в хорошем настроении. Сейчас он поднимется в квартиру, дождется звонка матери из Нью-Йорка, которая связывалась с сыном каждую неделю в условленное время. Потом он примет душ, контрастный, горячий холодный, и, накинув халат, выйдет из ванной и сварит две чашечки кофе, сделает несколько бутербродов с черной икрой. Кофе бодрит, икра укрепляет мужские силы, которые наверняка понадобятся сегодняшним вечером. Затем примет душ Катя, а он тем временем откроет шампанское и положит в хрустальную вазочку маслины. Катя любит маслины к сухому шампанскому. Странный вкус. Но со вкусами женщин Волкер привык считаться.

Какое шампанское лучше пить зимним московским вечером? – спросил себя Волкер, пропуская Катю вперед, в тамбур подъезда, шагнул вслед за ней, потянулся к ручке другой двери. «Дон Периньон» – вот какое шампанское лучше всего пить в такую погоду и в это время суток. Подержать его минут двадцать в ведерке с колотым льдом, но не в коем случае не в морозильнике. Иначе холод перебьет благородный вкус выдержанного шампанского, можно не ощутить не почувствовать брожения живого винограда.

Волкер распахнул вторую дверь и шагнул следом за Катей. Он решил, что вместо маслин к шампанскому лучше пойдут консервированные крабы в собственном соку. Так он и сделает, откроет крабы, Кате наверняка понравится. Занятый своими мыслями, Волкер машинально отметил, что на ступеньках, ведущих к лифту, сидят два грязных подозрительных мужчины. Один какой-то чумазый в красной вязаной шапочке, другой – верзила, в фуражке с треснувшим козырьком. Волкер подумал, что прежде в этом тихом подъезде сомнительные личности ему не попадались. Катя, прежде чем начать подниматься вверх, на секунду застыла в нерешительности, но, переборов себя, прошагали три ступеньки и снова остановилась.

* * *

Мужчина в красной шапочке поднялся со ступеньки и, сохраняя молчание, потянулся рукой к Кате, инстинктивно отступившей за спину Волкера. Чумазый мужичок кистью правой руки сжимал горлышко пустой бутылки из-под водки, на дне которой ещё плескались слюнявые недопивки. Разглядывая эту бутылку в руке незнакомца, Волкер тоже сделал шаг назад, но отступать было некуда. Еще не поздно спастись позорным бегством, – пришла мысль, но тут же исчезла. Кого бояться, от кого бежать? Этот тип с бутылкой довольно хлипкого сложения, вдобавок он ниже Волкера на полголовы. И, тем не менее, опасность вот она, рядом, Волкер чувствовал это влажной спиной.

– Дяденька, а дяденька, домажь на бутылку, – обратился к Волкеру насквозь пропахший водкой и грязью чумазый мужичонка.

Воронин казался значительно старше Волкера, но почему-то обращался к иностранцу как к старшему «дяденька», тянул за рукав пальто, словно собирался куда-то увести.

– Я есть иностранец, америкен, – сказал Волкер, почти исчерпав этой короткой фразой весь запас русских слов.

Он лихорадочно воскрешал в голове другие слова, но вспоминались совершенно бесполезные в данном случае «балалайка» и «медведь». Волкер обернулся к Кате, взглядом призывая её самой объясниться с незнакомыми людьми на их родном языке. Но Катя, округлив глаза, остолбенело молчала, её ротик оставался полуоткрытым. Волкер посмотрел на чумазого мужичка, стараясь вытащить рукав пальто из его цепких как клещи пальцев, но рядом на расстоянии шага уже стоял верзила в морской фуражке, похабно ухмыляясь, качал головой и недобро щурился. Волкер собрал все свое мужество.