Глава третья

С утра майор полиции Юрий Девяткин поднялся на этаж, где сидит начальство. Прихватив пару папок с делами, которыми в данный момент занимался, и блокнот с записями. Но начальник следственного управления московского уголовного розыска полковник Николай Богатырев оказался занят. Секретарь сказала, что Богатыреву недавно звонили из Министерства внутренних дел и даже из аппарата правительства по поводу какого-то неприятного происшествия. И еще ожидаются звонки от очень больших людей.

Через час Девяткину все-таки разрешили войти. Кабинет Богатырева был просторным и светлым, стены отделаны старомодными деревянными панелями, а от дверей к письменному столу вела ковровая дорожка, видимо, чтобы посетители, попадавшие сюда впервые, не заблудились. Девяткин устроился за приставным столиком, разложил дела, готовясь доложить о работе, но Богатырев, поглощенный какими-то своими мыслями, только рукой махнул.

– Я тебя не для этого вызвал, – сказал он. – Бумаги подождут. Говорят, у тебя память хорошая. Вот скажи, ты помнишь некоего Игоря Дробыша?

– Помню. Давным-давно я задерживал его ближайшего помощника некого Стаса Тухлого. Он избил до полусмерти какую-то женщину и ее приятеля. Это было еще в ту пору, я работал простым оперативником на окраине Москвы. Дробыш позвонил кому-то из начальства. Мне приказали Тухлого отпустить и забыть все, что было. Дробыш до сих пор числится в нашей картотеке как уголовный авторитет.

– Он давно поднялся по золотой лестнице на самый верх. Теперь к нему просто так не подступишься. Газеты пишут, будто он импортирует продукты из-за границы. И сам что-то производит на своих заводах. Сосиски, что ли… Или колбасу… Кормит ей полстраны.

– Наверное, вкусно, – облизнулся Девяткин. – Хотя я не пробовал.

– Все шутишь? – Богатырев вытер испарину бумажной салфеткой. – А мне не до смеха. Когда-то Дробыш был крутым парнем. Если намечалась стрельба, сам ездил на бандитские стрелки. Хотя у него уже в ту пору было полно охраны. Людей, готовых выполнить любую грязную работу. Но он любил сам…

– Он наверняка и сейчас любит сам.

– Зря усмехаешься, – сказал Богатырев. – Дробыша мы не посадили. Он гуляет на свободе, загребает огромные деньги. Поэтому смеяться должен он над нами, а не наоборот. Рассказывают одну историю. Это все на уровне городских легенд, народного фольклора. Но ты всегда доверял слухам больше, чем казенным бумагам. Так вот, люди Дробыша похитили трех парней, которые занимались тем же бизнесом. Закупками продовольствия за границей или чем-то в этом роде. Можно сказать, своих ближайших конкурентов. Их вывезли за город. Вырыли яму. Этих ребят поочередно подводили к краю этой ямы, ставили на колени. А Дробыш отсекал им головы самурайским мечом. И тело летело вниз следом за головой. Понимаешь? Расправиться с конкурентами могли его люди. Но Дробыш хотел сам. Он не боялся испачкаться кровью. Ему это даже нравилось.

– Так это правда, ну, насчет самурайского меча или…

– Живых свидетелей нет. И трупов нет. Один парень, чье имя известно, до сих пор числится пропавшим без вести. Имена двух других даже не установлены. Но это так, к слову… Кстати, Стас Тухлый, которого ты когда-то задержал и отпустил, до сих пор остается лучшим другом и помощником Дробыша. Тухлый, будто бы, присутствовал при той казни. Ну, когда Дробыш людям головы рубил. Тухлый подводил жертв к краю ямы. Ставил на колени, заставлял нагнуться и опустить голову. Его другая кличка – Немец. Он неплохо болтает по-немецки. И еще деталь: говорят, будто бы он носит с собой массивный серебряный портсигар. На одной стороне по серебру золотые полоски, а на другой – золотой контур католического собора. И под ним надпись – Кельн.

– Мне этот портсигар уже нравится.

– Вещь уникальная, – мрачно кивнул Богатырев. – Его бы в наш ведомственный музей, где хранятся орудия убийства и личные вещи известных бандитов и мокрушников. Этот портсигар известен тем, что многих своих жертв Тухлый заставлял перед смертью расписаться гвоздем на одной из внутренних крышек. Да, да… Расписаться или имя поставить. Печатными буквами. Так вот, внутри вроде бы и места почти не осталось. Так много там имен.

– Как же это ему удавалось? Ну, заставить своих жертв расписаться на портсигаре? Никто этого делать не станет. Все равно умирать…

– Значит, есть у него какие-то хитрые приемчики. Это ты сам у Тухлого спросишь. Если представится случай. Хотя вряд ли… Он теперь в Москве редко бывает. Не вылезает из заграницы: Западная Европа, Северная Америка. Но мы отвлеклись от главной темы. Вот почитай эту статейку и скажи свое мнение.

Богатырев протянул Девяткину газету. Речь шла о том, что приемная дочь Дробыша Инна вместе со своим учителем английского языка приехала в отделении полиции. Если верить заявлению, то уже давно, более двух лет, Инна якобы подвергается сексуальному насилию со стороны своего отчима. Полицейские записали показания потерпевшей и начали проверку. Девочке посоветовали вернуться домой.

В ходе расследования блюстители порядка допустили все возможные и невозможные нарушения уголовно-процессуального кодекса. Незаконный допрос несовершеннолетней падчерицы, возбуждение уголовного дела без достаточных на то оснований и прочее, и прочее.

Пришлось вмешаться прокуратуре, которая остановила полицейский беспредел, закрыв уголовное дело. Инна отказалась от показаний, которые она дала против своего отчима. По мнению автора газетной статьи, за действиями полицейских угадывается чья-то рука, которая их направляла, ими руководила. Имена врагов Дробыша известны. Эти люди уже не раз пытались скомпрометировать честное имя предпринимателя и погубить бизнес, который он строил всю жизнь.

Казалось бы, история кончилась, дело закрыто. Но как только страсти немного утихли, Инна пропала из дома. Есть подозрения, что ее похитили те же люди, что сфабриковали уголовное дело против бизнесмена. Полиция не торопится искать пропавшую девочку, а Дробыш безутешен.

Дальше газета перечисляла добродетели Дробыша. Он человек, который думает об интересах Родины, а не о толщине своего кошелька. Он чувствует социальную ответственность перед согражданами и государством, бескорыстно помогает армии, поставляя бесплатное продовольствие в одну из дивизий, дислоцированную под Москвой. Он известный меценат, не раз жертвовал деньги на нужды инвалидов и сирот. И так далее в том же роде.

Инну он воспитывает один после смерти ее матери, занимавшейся бизнесом. Он стал для девочки самым близким человеком, взвалив на себя груз ответственности за ее судьбу, образование и воспитание. Инну и Дробыша связывает настоящая, бескорыстная любовь отца и дочери… Девяткин отложил газету.

– Хоть икону с Дробыша пиши, – сказал он. – К тому, что полицию поливают грязью, мы привыкли. Статью он заказал и проплатил – это ясно.

– Статейку прочитали большие люди, – сказал Богатырев. – И наш министр имел бледный вид, когда ему задали несколько вопросов, касающихся этой истории. Отвечать было нечего. Министр расстроился. Он вернулся к себе. И других людей расстроил, которые ниже по должности и званию. Он приказал провести расследование этой истории. И особо подчеркнул, что расследование должно быть честным и объективным. Он приказал привлечь лучшие кадры. Мне позвонили из министерства… И я решил, что ты справишься. Знаю, дело не по твоей специальности, ты убийствами занимаешься. Но мне нужен энергичный сыщик, с опытом.

– Спасибо за доверие, но…

– Я уже доложил начальству, что этой историей займешься именно ты, – сказал Богатырев. – Начни сначала. Учитель английского, который привел Инну в отделение полиции, где девочка дала показания об изнасилованиях, тоже исчез. Возможно, он помог Инне сбежать из дома. Твоя задача – найти девочку. Когда ты ее найдешь…

– Вы верите, что она жива?

– У тебя уже есть своя версия событий?

– Такие случаи в моей практике были, – кивнул Девяткин. – Я думаю, что Дробыш избивал и насиловал падчерицу. Девчонка не смогла терпеть этого дальше. Когда Дробыш отбыл за границу, они с учителем пришли в полицию. А этот учитель оказался совестливым честным человеком, решил ей помочь. Но полицейские вместо того, чтобы спрятать падчерицу от отчима, отослали ее обратно домой. Это главная ошибка. Дробыш вернулся, он заставил Инну отказаться от показаний, данных в полиции. Затем убил девчонку, инсценировал ее похищение. Чтобы не болтала лишнего. Ну, и учителя заодно прибрали…

– Может быть, ты прав, – кивнул Богатырев. – Но пока нет трупа, слова остаются словами. Значит, тебе надо найти труп. Или два трупа. Учителя и девочки. Теперь иди и работай. Можешь обращаться ко мне по любому поводу. Прослушка телефонов без санкции суда, оперативное наблюдение, – это не проблема… Главное, доведи расследование до конца. Если Дробыш виновен… Мы сделаем все, чтобы его посадить.

* * *

Радченко сел на водительское место, завел машину и включил кондиционер. Наумов сел рядом, долго копался в карманах, будто что-то искал, но не мог найти. На самом деле он ничего не потерял, просто эта была старая привычка: в минуты волнения залезать в карманы и копаться в них. На этот раз он вытащил пачку сигарет, но Радченко сказал, что его жена не переносит запах табака.

– Никогда не видел людей вроде тебя, – сказал учитель. – Ну, которые ездят на последней модели БМВ и покупают левые костюмы у китайцев.

– Ты только это хотел сообщить?

– Не горячись, – Наумов спрятал сигареты. – Я работал у Дробыша два года. На это место меня рекомендовал старый приятель. Меня предупредили: Дробыш человек строгий, соискателей на место репетитора много. Наверняка придется пройти экзамен. Но дело того стоит, ты хорошо заработаешь. Дробыш считать деньги не привык. Но никакого экзамена не было. Он уделил мне всего минуту. Видимо, уже навел справки и все решил. Спросил, смогу ли я на своей машине три раза в неделю приезжать в загородный дом или в квартиру на Ленинском проспекте, чтобы позаниматься с Инной пару часов. Получил утвердительный ответ и сказал, что можно начинать с понедельника.

Наумов уперся подбородком в ладонь, это была еще одна его привычка – в минуты задумчивости прижать подбородок к раскрытой ладони. И несколько раз провести пальцами по щекам. Когда он справился с волнением, то заговорил медленнее, тщательно подбирая слова.

Он рассказал, что занятия с девочкой оказались нетрудными. Инна хватала материал налету. Она вообще очень способная, отличная память, умеет слушать человека. Сразу стало понятно, что ей не хватает общения. Этот пробел заполняли книга, учеба. Дробыш в то время запретил Инне ходить в школу. Конечно, он не стремился дать падчерице прекрасное образование, нет. Он хотел изолировать ее от внешнего мира, оградить от контактов со сверстниками.

Девочка оказалась способной, но довольно замкнутой. Казалось, окружающий мир был отделен от нее стеклом. И переходить на ту сторону стекла было строго запрещено. Первое время она редко задавала не относящиеся к делу вопросы и не болтала на отвлеченные темы. Голос у нее был тихий и какой-то грустный, будто она знала, что дальнейшая жизнь не будет счастливой.

Она казалась не по годам сосредоточенной, какой-то тревожной. Сидела, держа спину прямо. Казалось, она прислушивается к звукам, доносящимся из коридора: скрипу паркета, чьим-то голосам. Чисто и опрятно одевалась, но больше всего в глаза бросалась ее бледность. Она нечасто выходила из дома. Во время недолгих загородных прогулок за ней присматривал кто-то из людей Дробыша, то ли его телохранителей, то ли слуг.

Постепенно, раз от разу Инна стала больше говорить, задавать какие-то вопросы и даже улыбаться. Оказалось, что она увлекается рисованием, старается писать акварелью. Но пока плохо получается, маслом вышло бы лучше. Но учительница рисования, которая занималась с Инной по субботам, не разрешала пользоваться масляными красками. Пока следует сосредоточиться на карандашных рисунках и акварелях, – так она говорила.

Как-то зимой после урока Инна показала Наумову кинотеатр, который был оборудован в подвале. Настоящий зрительный зал с четырьмя рядами кресел и большим экраном. На креслах лежали программки, похожие на ресторанные меню. Там было примерно два-три тысячи фильмов, которые можно посмотреть. Среди них много фильмов совсем не детских. Некоторые можно назвать эротикой, но было и кое-что покруче. В другой день она показала учителю спортивный зал, где стояло несколько тренажеров, висели боксерские мешки и много железа. Была даже олимпийская штанга. С ней упражнялся Дробыш.

Инна начала заниматься с легкими гантелями. Наумов до армии два года был студентом физкультурного института, имел разряд по легкой атлетике. Он тогда сказал, что отягощения Инне не нужны, пока продолжается рост организма. Надо научиться работать с весом собственного тела. И показал комплекс упражнений.

– Я хочу стать сильной, – сказала Инна. – И набить морду одному человеку. Я все равно буду поднимать гантели.

Наумов вскоре почти забыл бы об этом эпизоде, но помешали дальнейшие события. Однажды он увидел на лице Инны синяк, потом кровоподтек на скуле. В другой раз синяки на предплечьях. Это были пальцы, сдавившие руку и отпечатавшиеся на коже. Позже он не раз видел девочку заплаканной, с опухшими глазами.

Наумову делал вид, что ничего не замечает, ему было тяжело и стыдно смотреть на это, но он хорошо понимал, что сделать ничего не может. Если он хочет помочь девочке, то надо точно знать, как именно помочь. Обратиться в полицию, прокуратуру, органы опеки… Наумов пригласил в ресторан своего школьного приятеля, заместителем начальника одного из отделений полиции Москвы, чтобы посоветоваться. Знакомый коротко и ясно объяснил, что к чему.

Наумов может прийти в Главное управление внутренних дел Москвы с заявлением. Так и так, некто Дробыш истязает свою падчерицу. Но это заявление не зарегистрируют, так как бумага не подкреплена никакими доказательствами. А в городе столько людей подвергается домашнему насилию, что не хватит тюрем пересажать виновных. Да и вообще это несерьезно.

– Я в органах одиннадцать лет, – сказал полицейский. – Но не помню случая, когда посадили отца или отчима за избиение ребенка.

– Но что-то надо делать, – сказал Наумов.

– Если что-то хочется сделать, сделай вид, что ничего не происходит, – был ответ. – К сорока годам пора повзрослеть. В России ежегодно от рук родителей гибнут сотни детей. И это официальная статистика, которая занижает реальную цифру в пять, а то и в десять раз. И никому нет дела до несчастных деток. Об этом не снимают кино и не говорят по радио. Потому что взрослые заняты другими проблемами. А ты что предлагаешь? Из-за пары синяков человека к уголовной ответственности привлечь? И какого человека – Дробыша?

Вот и весь разговор. Был случай, когда Наумов зимой приехал в квартиру на Ленинском проспекте. Какой-то мордоворот встретил учителя в дверях, куда-то повел бесконечным коридором. И, показав на стул, стоявший в темном коридоре, велел ждать. За стеной играла музыка, слышались голоса, какой-то скрип. Наумову казалось, что сквозь эти звуки он слышит стоны Инны, ее голос, ее плач. Потом послышался звон битого стекла, все звуки пропали.

И в наступившей тишине стало слышно, как Дробыш кого-то кроет матом. Послышался крик, то ли детский, то ли женский. И снова из динамиков ударила музыка. Учитель ждал долго, но, кажется, про него забыли. Он сидел на стуле в коридоре, от нечего делать вспоминал старые стихи. И шептал себе под нос полузабытые строфы.

Наконец из ближней комнаты вышел Дробыш. Он был пьян. Из одежды на нем были только шелковые желтые трусы. Ступня левой ноги была глубоко порезана, стеклом или чем-то острым. На паркете оставались кровавые пятна. Он остановился, посмотрел на учителя, поднявшегося со стула.

– А, это ты, – Дробыш подтянул трусы. – Как там точные науки? Развиваются в правильном направлении? Или как?

– Я преподаю английский, – ответил Наумов.

– Виноват, запамятовал, – усмехнулся Дробыш. – Ты поправляй меня, когда я ошибаюсь. Вот что… Сегодня уроков не будет. Мой человек тебе заплатит. Все. Свободен.

Дробыш повернулся и заковылял прочь. Именно в тот день в душу Наумова вошла та мерзкая догадка, которая потом долго не давала покоя. И, в конце концов, оказалась правдой. Позже Наумов не раз видел Дробыша, расхаживающего в одних трусах по своему дворцу. Он не стеснялся ни слуг, ни учителей падчерицы, ни самой Инны. Как-то после окончания урока Наумов напрямик спросил Инну:

– Чем тебе помочь?

– Хочу убежать отсюда, – ответила она. – Но пока не знаю как.

Наумов замолчал и снова сунул руки в карманы, будто что-то искал. Радченко барабанил пальцами по баранке и хмурился.

– Она мне передала фотографии, – сказал Наумов. – Порнографические фотографии. Фото сделал Дробыш своим мобильным телефоном, распечатал на принтере и бросил на столе. Инна незаметно украла несколько фотографий. На большинстве карточек ее лицо закрыто длинными спутанными волосами. Но узнать Инну можно. Я посмотрел эти снимки… И моя душа словно почернела. Такие дела…

– Полчаса кончились, – сказал Радченко. – Я опаздываю.

– Но я не договорил…

– Слушайте, Вадим, девочка у вас?

– Она не у меня. Но она в безопасности.

– Вы знаете, что вас ищет не только полиция. Но и люди Дробыша?

– Я принял меры предосторожности, – сказал Наумов. – Я не появляюсь дома. Не ночую две ночи в одном месте. И так далее.

– Вы смутно представляете себе силы и возможности этого человека, – сказал Радченко. – Вас найдут не сегодня, так завтра. О том, что произойдет дальше, я могу только догадываться.

– Послушайте, ведь ваш контракт с Дробышем закончился? Вот и хорошо. Теперь вы свободны?

– Ну, это смотря для чего.

– Я рассчитываю на вас, – сказал Наумов. – Мы с Инной за два этих года стали почти друзьями. Я единственный человек, на которого она может в полной мере положиться. Сейчас мы подобрались к главному вопросу. Прошу вас стать адвокатом Инны. Я не самый бедный человек. У меня две хорошие квартиры в Москве. Одну квартиру, что досталась от матери, я заложил. И получил приличные деньги. Готов заплатить вперед наличными. По самым высоким расценкам.

– Я работаю не сам по себе, – сказал Радченко. – Не на вольных хлебах. Работаю на адвокатскую контору с громким именем. И с высокой репутацией. А репутация в наше время – это хорошие отношения с сильными мира сего. Мой шеф никогда, ни при каких обстоятельствах, не разрешит мне взять ваше дело. Дробыш – его постоянный клиент. Поэтому ничем не могу помочь. В Москве много хороших адвокатов. Хотя… И они вряд ли помогут.

– Но послушайте… Неужели мы все превратились в таких сволочей? Стали такими скотами, что чужая беда нас даже краем не касается… Неужели ничего святого кроме денег в этом мире уже не осталось? И у нас остался единственный принцип: все на продажу. Совесть, честь, правда… Все. Неужели этому проклятому городу плевать на жизнь ребенка?

Радченко вытащил визитную карточку и вложил ее в ладонь Наумова.

– К сожалению, нет времени, – повторил он. – Нет времени на патетику. Обещаю, что от меня о нашей встрече никто не узнает. Вам советую немедленно посадить девочку в такси и отправить ее к отчиму. Или в ближайшее отделение полиции. Тогда, возможно, у вас будет шанс спасти жизнь. Тогда в частном порядке я готов похлопотать…

– Не стоит себя утруждать. Черт… Я зря потерял время. Слушайте, я вам вот что скажу: вы самодовольный человек, который вспоминает о человеческой совести, когда это выгодно. Но… По правде говоря, у тебя совести никогда и не было. Твое призвание – защищать жирных ублюдков вроде Дробыша. И ради денег топить беззащитных людей, детей…

– Полегче, ты…

Наумов даже договорить не смог, от злости у него перехватило дыхание. Он выскочил из машины, хлопнул дверцей и быстро зашагал к своему «Форду». Радченко проводил его взглядом. На душе было тяжело и тоскливо.