Елисеев полез в карман и положил на стол ключи от наручников.

* * *

Мальгин вышел из кухни в коридор, свернул в проходную комнату. На разложенном диване валялся сослуживец Мальгина Юрий Агапов. Подняв здоровую ручищу, помахал лапой гостью и протер глаза.

– Вставай, – сказал Мальгин. – Подгоняй машину. Мы выезжаем.

Широко распахнув пасть, Агапов зевнул, поднялся с дивана, сунул руки в рукава пиджака и, засунув пистолет под брючный ремень, пошел на выход. Мальгин распахнул дверь спальни. На железной кровати, застеленной пледом, сидел мужчина, в трусах и майке без рукавов. Темно короткие каштановые волосы, лицо мужественное. Нос с горбинкой, тяжелый подбородок с ямочкой посередине. Мужчину звали Виктором Барбером. Слюнявя палец, он переворачивал страницы глянцевого журнала, делая вид, что увлечен этим занятием.

– Добрый вечер, – вежливо поздоровался Барбер и даже растянул губы в улыбке. – Как дела?

Мальгин, оставив вопрос без ответа, смотрел на пленника. К голени правой ноги наручниками пристегнули толстую короткую цепь, другой конец которой еще одной парой браслетов пристегнули к ручке двухпудовой гири. На ночь Барбера пристегивали цепью трубе центрального отопления, но днем позволяли некие вольности, например, свободу передвижения по квартире. Пристегнутый к гире Барбер, позвякивая цепью и таская в правой руке два пуда чугуна, мог без сопровождения пить чай на кухне, пускать сигаретный дым в открытое окно, ходить в туалет и ванную комнату. Правда, дверь в сортир всегда должна оставаться распахнутой. В квартире днем и ночью, сменяя друг друга, присутствовали два вооруженных охранника, готовые, случись что, пустить пулю между глаз своего пленника. Поэтому шансы Барбера, оказав сопротивление, вырваться из мышеловки, были ничтожны.

Распахнув дверцу шкафа, Мальгин достал стопку чистого белья и рубашку, снял с вешалки легкую куртку и положил вещи на кровать. Присев на корточки, сунул ключ в скважину наручников, и расстегнул браслеты, оставившие багровый след на щиколотке Барбера.

– Шевелись, Витя, – приказал Мальгин.

Барбер поднялся на ноги и начал одеваться. Он неторопливо застегивал пуговицы рубашки, долго разглядывал этикетку, пришитую к ветровке. Видимо, он остался доволен качеством одежды.

– Неплохие вещи, – вздохнул Барбер. – Я фирменных шмоток не видел уже…

– И слушай сюда, – Мальгин сделал шаг вперед. – Хочу, чтобы ты кое-то намотал на ус. Запомни… Если там, на кладбище, что-то пойдет не так, что-то сорвется, ну, ты обосрешься, забудешь место, где спрятаны бабки или что-то в этом роде, – умрешь первым. Я не промахнусь, потому что не промахиваюсь, если хочу попасть в яблочко. Любая помарка, самая незначительная, – и ты готов.

– Если я умру раньше времени, вы ничего не получите. Даже если перекопаете все кладбище.

– Ты знаешь, о чем я говорю.

Барбер смотрел на собеседника ясными глазами. Этот безмятежный спокойный взгляд уже не в первый раз приводил Мальгина в тихое бешенство. Он выставил вперед руку, ухватил горло Барбера, слегка сжал пальцы.

– Поторапливайся.

* * *

Старое кладбище в районе Лефортова западной стороной граничило с кочковатым замусоренным пустырем, похожим на свалку. Зарядивший дождь, кажется, не собирался, заканчиваться. Ветер, разгулявшийся под вечер, стих и здесь, в низине, накапливался серый туман. Накрыв тяжелым облаком пустошь, туманное облако слоилось, словно табачный дым в прокуренном шалмане, и медленно поднималось вверх к кладбищенскому забору.

Сидевший за рулем Агапов остановил машину на обочине, заехав двумя колесами на тротуар, выключил фары и габаритные огни. Барбар сидел на заднем сидении, зажатый с двух сторон плечами Мальгина и Елисеева. Половина первого ночи. Вокруг ни единой души, редкие уличные фонари светят приглушенным желтым светом.

Летом ворота, расположенные с двух сторон кладбища, сторожа запирают около десяти вечера, затем отвязывают собак и начинают последний обход территории. Случается, вытряхивают на улицу бомжей, облюбовавших для ночлега скамейки и могильные плиты из ракушечника, в теплое время года попадаются бесприютные парочки, которые утоляют любовную страсть в уединенных местах за могильными крестами. Но в такую погоду как сегодня у сторожей работы немного: под проливным дождем ни любовников, ни бомжей на кладбище не встретишь. А сторожа давно заперлись в своей будке возле главных ворот и, по обыкновению разделив две бутылки на четверых, готовились отойти ко сну. Мальгин дважды бывал на кладбище, кажется, прошагал все его тропинки, побродил по пустырю и даже выпил пива с кладбищенским рабочим, выудив из него кое-какую полезную информацию. Но сейчас, дождливой ночью, исхоженный пустырь казался местом совершенно незнакомым и враждебным человеку.

Мальгин открыл багажник машины, вытащил из него и передал Агапову две лопаты, перевязанные бечевкой и обмотанные упаковочной бумагой, и пару фонарей, обтер ветошью шестикилограммовый лом в пятнах ржавчины.

– Погодка как по заказу, – сказал Елисеев и взял второй фонарик.

– Лучше не бывает, – сказал Мальгин.

Знакомой тропинки, которая вела от асфальтовой дороги к кладбищенскому забору, почему-то не нашли. Двинулись гуськом наискосок через пустырь. Первым неторопливо, боясь оступиться в грязи, шел Агапов, светя под ноги фонарем, за ним шагал Елисеев, взвалив на плечо лопаты, следом Барбер, которого заковали в наручники. Шествие замыкал Мальгин, он нес лом, перекладывая инструмент из руки в руку. Ботинки скользили по скользкой траве, хлюпали в лужах. Барбер дважды падал, отталкивался от земли руками, скованными браслетами, и, матерясь, вставал на ноги. Мальгин останавливался, помогая пленнику подняться.

– Сними браслеты, – оглянувшись за спину, попросил Барбер. – Я ведь никуда не убегу. Здесь открытое место. Еще раз упаду и сломаю руки.

– Сниму, когда пересчитаю деньги, – Мальгин подтолкнул пленника в спину. – Шевелись.

Когда дошли до забора, собранного из бетонных плит, облупившихся, старых, повернули налево. Барбер внимательно глядел себе под ноги, чтобы снова не упасть. Двигаясь вдоль забора, Мальгин видел в желтых световых кругах фонариков бутылочные осколки, разбросанные в мокрой траве, бумажный мусор и ржавые прутья арматуры, вылезающие из забора. На такую штуку в темноте легко напороться и проткнуть себе бедро или брюхо. Прошли метров двести, когда идущий впереди Агапов остановился:

– Нам сюда.

Одна из бетонных секций забора давным-давно завалилась, даже успела врасти в землю. Образовавшийся проем кое-как заколотили неструганными дюймовыми досками. Агапов, тяжело запыхтел, нагнувшись, просунул пальцы под нижнюю перекладину, поднатужился, вырвал парочку досок вместе с гвоздями, первым пролез в лаз. Петляя между могильными оградами, пошли наверх, к центральной аллее, освещенной тусклыми фонариками. Туман здесь был не такой плотный, как внизу, дышалось легче. Пахло мокрой землей и ночными цветами. Теперь первым шел Барбер, с которого временно сняли наручники. Отыскивая правильную дорогу, он часто останавливался, светил фонариком на надгробья, читал эпитафии на могильных плитах и шагал дальше. Изредка тишину нарушали звуки бегущего под горку трамвая на ближней улице и далекий вой бродячих собак.

– Кладбище большое, ему уж двести лет. У него интересная история…

– Потом расскажешь историю с географией, – оборвал Мальгин. – Ищи место.

– Где-то здесь. Я помню вот эту мутоту, ангела без крыла.

Барбер замедлил шаг, посветил фонариком на постамент в виде колонны из серого полированного гранита. На постаменте стоял упитанный ангелок с пухлым скорбным личиком и толстой шеей. Ростом ангел был с шестилетнего ребенка, правое крыло отколото, курчавая голова загажена воронами и голубями.

– Нам вперед и направо, – сказал Барбер.

* * *

Светя под ноги фонарем, он побрел вверх по узкой тропинке. Мальгин шел последним, положив на плечо лом, словно солдат ружье. Он боролся с желанием подкрасться к Барберу сзади, со всей дури шарахнуть его ломом по балде, раскроив пустую башку, как арбуз, и отправиться домой отсыпаться. Дождевые капли щекотали лоб, попадали за шиворот рубашки, ботинки ездили по земле, словно по льду. Вышли на главную аллею, по обе стороны которой разрослись вековые дубы и липы, повернули к главным воротам. Через пятьдесят метров свернули на боковую аллею, даже не аллею, а тропку, узкую и темную. Барбер остановился.

– Где-то здесь… Совсем рядом…

Он поводил фонарем из стороны в сторону, справа из темноты проступал прямоугольник старинного склепа высотой в два человеческих роста. Склеп был сложен из гранитных блоков и напоминал макет ленинского мавзолея. Слева высилась мраморная плита, тяжелая, со скошенным на сторону верхом. Совсем близко закричала ворона. Вздрогнув от этого крика, Барбер перекрестился. Он прошел еще два десятка метров, остановился и сказал:

– Все, пришли.

– Это здесь? – переспросил Елисеев и посветил фонариком.

Справа от дорожки на круглом постаменте из полированного мрамора стояла фигура плачущей девы, облаченной то ли в плащ свободного кроя, то ли в накидку, закрывающую голову и плечи. Дева опустилась на колени и прижала ладони к лицу. Открытым оставался лишь узкий подбородок и кончик носа. Постамент невысок, не выше человеческого плеча, надпись, выбитую на мраморе, обведенную сусальным золотом, местами облупившимся, трудно прочитать. Ни ограды, ни каменного бордюра вокруг памятника не было. Авдеев освободил лопаты от упаковочной бумаги.

Барбер обогнул памятник, показал то место, где нужно копать.

– Метр в глубину, не больше. Работы на десять минут.

Мальгин бросил бесполезный лом, взялся за лопату. Вторую лопату схватил Елисеев. Черная земля, напитанная дождями, оказалась тяжелой, но рыхлой. Авдеев светил фонарем. Работалось легко, штык лопаты ни разу не наткнулся на корень дерева или камень. Елисеев торопился, в свете фонаря можно было разглядеть, как на его виске в такт ударам сердца пульсирует голубая жилка. Он откидывал землю далеко в сторону, вертелся на месте, норовя встать поудобнее, мешал Мальгину. Барбер, стрельнув покурить, стоял неподвижно, прикрывая ладонью от дождя огонек сигареты. Снова закричала ворона, на этот раз совсем близко, прямо над головами людей.

– Тихо, – прошептал Авдеев и выключил фонарь. – Птицу спугнули. Кажется, кто-то идет.

Опустив лопату, Мальгин замер. Барбер бросил сигарету, наступил на нее каблуком. Мрак кромешный. Казалось, в этой темноте кто-то невидимый крадется по тропинке. Шаги все ближе и ближе. Мелкий гравий и песок поскрипывают под подошвами ботинок. Авдеев включил фонарь, направил луч света на дорожку. Никого. Это дождь шуршит в кронах старых лип.

– Фу, чего только не померещится, – Авдеев вытер ладонью мокрый лоб. – Мне на пятый десяток, а вот ночью на кладбище бывать не приходилось.

Мальгин хотел спустился в образовавшуюся яму, но Елисеев нетерпеливо оттолкнул его плечом, сам спрыгнул вниз, несколько раз всадил лопату в землю, почувствовав, как острие штыка ткнулось во что-то твердое. Услышав глухой звук, присел на корточки, стал разгребать землю ладонями.

– Судя по всему, мы нашли пустой гроб, – сказал Авдеев и замолчал, поняв, что шутка не самая удачная.

– Ну, что там? – высунулся вперед Барбер.

Никто не ответил. Мальгин, наклонившись, светил фонарем в яму. Встав на колени, Елисеев с немым остервенением вычерпывал землю ладонями.

– Проклятый туман, проклятый дождь, – шептал он себе под нос. – Вот он, я его держу…

Наконец удалось ухватить обеими руками веревки, которыми крест на крест был обвязан продолговатый предмет, на ощупь напоминающий большой чемодан. Елисеев рванул веревки на себя, выпрямился и передал наверх Мальгину тяжелый футляр от аккордеона, запакованный в целлофан. С третий попытки Елисеев выбрался наверх. В своем светлом промокшем насквозь костюме, с ног до головы перепачканный грязью, он напоминал мертвеца, поднявшегося из могилы.

Вырвав находку у Мальгина, поставил аккордеонный ящик на край постамента, словно на стол, пошарил по брючным карманам. Щелкнула пружина выкидного ножа, в свете фонаря блеснула двойная заточка обоюдоострого клинка. Елисеев чиркнул лезвием по веревкам, прошелся взад-вперед по целлофановой упаковке, изрезав ее в лапшу. Он вытянул из-под ящика целлофан, расстегнул замочки и поднял крышку. В фанерном футляре, изнутри обшитым красным бархатом, лежал чемодан «Самсонит» из особо прочного пластика с наборным замком. От нетерпения движения Елисеева сделались резкими, нерасчетливыми. Он приподнял чемодан за ручку, вытащил из-под него аккордеонный футляр, столкнув его на землю, пнул с таким остервенением, что носком ботинка пробил толстый фанерный лист.

– Код? – голос Елисеева звучал хрипло. – Какой код?