Глава 2

На пороге стоял старший инструктор Леонид Зубов и еще один персонаж. Кажется, его звали Виктор Суханов. Лена помнила его с того дня, когда впервые увидела. Высокий красивый мужик в потертой кожанке, вытянутое лицо, коротко стриженные темно-русые волосы, прямой нос. И большие серые глаза, в которых навсегда застыли невыразимые грусть и тоска. Романтический образ стопроцентного героя, разочарованного в жизни и себе самом.

В авиационной школе этот тип появлялся пару раз в неделю. Панова точно знала, что допуска к полетам он не имел, числился внештатным инструктором. Чем проштрафился Суханов, то ли нахватал нарушений в пилотское свидетельство и был отстранен от полетов, то ли на земле совершил какой-то неспортивный поступок, не догадаешься.

Сейчас от того романтического образа следа не осталось. В левой полусогнутой руке Суханов держал пистолет, направив ствол на Панову. Лицо напряженное, глаза сузились в злом прищуре, на скулах перекатываются желваки. Он был очень сердит и не скрывал этого.

– Эй, дамочка, вы, кажется, хотите выйти на воздух? – Суханов не опустил ствол, пока не убедился, что в комнате больше никого нет. – Дверь в другом месте. Не здесь.

Панова подумала, что этот тип пустит ей пулю между глаз, не раздумывая, не испытывая никаких душевных колебаний и мук совести.

– Я только хотела… – начала Панова. Как глупо, она даже не придумала ни одного убедительного слова в свое оправдание. – Я ждала своего инструктора. И задремала на диване. Услышала ваши голоса и…

– Что ты услышала? Конкретнее?

– Ничего такого. Я не прислушивалась. Кто-то разговаривает, и все.

– Вы оказались настолько деликатны, что решили выйти в окно, – продолжил Суханов. – Чтобы не мешать чужому разговору.

Панова силилась придумать какую-то спасительную фразу, короткий монолог, который убедит этих людей в том, что она не слышала ни слова из их разговора, а если и слышала, то с перепугу все забыла. Но спасительных слов не нашлось. Суханов, сунув пистолет под ремень, сделал несколько шагов вперед, сорвал с плеча сумочку, расстегнув клапан, внимательно осмотрел ее содержимое и положил сумку на подоконник. Отступив на прежнее место, посмотрел в глаза Зубову. Панова поняла, что в эту самую секунду решается ее судьба, точнее, ее судьба уже решена, за несколько коротких секунд, с того самого мгновения, когда свет в комнате загорелся, Зубов уже принял какое-то решение. Суханов вытащил пистолет из-под ремня, оглянулся на Лену и снова заглянул в глазу Зубову.

– Нет, – сказал Зубов, отвечая на так и не прозвучавший вопрос. – Нет. Мы возьмем ее с собой.

– Но, командир…

– Мы возьмем ее на борт, – твердо повторил Зубов.

– Это же похищение, – проблеяла Панова. – Вы ответите…

– Заткнись, сука! – Суханов посмотрел на нее с такой лютой злобой, что от страха кожа на спине пошла пупырышками, на лбу выступили капли холодного пота. – Будешь открывать пасть, когда тебя спросят. Но не чаще.

– Я пошел к самолету, – сказал Зубов. – Вылет через двадцать минут. Подходите, когда я запущу двигатель.

Он вышел из комнаты. Панова видела через окно фигуру инструктора. Повесив на плечи две огромные сумки, ссутулившись под их тяжестью, он уходил в темноту летного поля. Следующие двадцать минут она провела в компании своего похитителя, неподвижно просидела на стуле в дежурке, положив ладони на коленки. Это были долгие томительные минуты. Дважды она пыталась о чем-то просить своего похитителя, лепетала что-то бессмысленное и унизительное для себя, но тот не произнес ни слова в ответ. Взглянув на часы, сказал:

– Сейчас мы выйдем на поле. Я не стану связывать тебе руки или затыкать твою пасть своими грязными носками. Ничего такого. Но ты должна знать: я стреляю без промаха. В темноте, на звук. Даже с закрытыми глазами я тебя прикончу, если ломанешься в сторону. Это не пустая угроза, так оно и будет. Теперь пошли.

* * *

Помертвев душой, на дрожащих от страха ногах Панова вышла на воздух, остановилась, дожидаясь, когда Суханов погасит свет и справится с замком. Возможно, в другое время при других обстоятельствах она и попыталась бы бежать в спасительную темноту летного поля, но сейчас, когда страх парализовал все ее существо, мысль о побеге казалась несуразной и дикой. Суханов подтолкнул ее ладонью в спину, придавая движению правильное направление.

Минут через десять они оказались в районе складов в так называемом «кармане», на стоянке, примыкавшей к одной из взлетно-посадочных полос, где, готовый к старту, прогревал двигатель легкий низкофюзеляжный самолет с включенными импульсными маяками и бортовыми огнями на крыльях, на хвосте светился оранжевый маячок. Пановой пришлось вскарабкаться на крыло, сделав несколько неуверенных шагов по его плоскости, протиснуться в кабину на заднее сиденье, рассчитанное на двух пассажиров. Суханов устроился впереди, рядом с пилотом, закрыл дверцу, бросил себе под ноги небольшую спортивную сумку. Сидевший за штурвалом Зубов обернулся назад, насмешливо глянул на пассажирку и, потушив свет в кабине, приказал всем пристегнуться ремнями к креслам. Он нажал кнопку громкой связи переговорного устройства ультракоротковолновой радиостанции.

– Самолет «Тобаго» борт ТМ-57 находится на стоянке номер шесть в районе грузового склада, – сказал он. – Готов к учебно-тренировочному полету. Разрешите запуск?

– Запуск разрешается, – голос диспетчера казался глухим, будто он только что встал с постели, но еще не успел проснуться.

– Диспетчер руления, борт «Тобаго». Разрешите вырулить на старт?

– Со стоянки номер шесть, зона грузового склада, рулите на первую дорожку.

Самолет медленно тронулся с места, выруливая на первую дорожку, подсвеченную огнями, и остановился.

– Перейдите на частоту старта, – сказал диспетчер и зевнул.

– Понял, – ответил Зубов, переключив радиостанцию на другую частоту. – Разрешите занять исполнительный старт?

– Исполнительный старт занять разрешаю.

– Разрешите взлет с ходу?

– Взлет с ходу разрешаю, – ответил диспетчер.

Зубов нацепил наушники с микрофоном, двигатель заработал на высоких оборотах, самолет тронулся с места, резво побежал, ускоряя ход, по взлетной полосе. Легко оторвался от бетона, нос самолета задрался кверху. Панова смотрела вниз, огоньки аэродрома становились все меньше, они быстро превратились в крошечных светлячков, разбросанных в темном пространстве ночи. На шпиле диспетчерского пункта мерцал голубоватым светом сигнальный маяк. Через минуту Зубов заложил вираж, крыло самолета закрыло панораму взлетного поля. И Панова, не имевшая представления о ночных полетах, снова испытала приступ страха и одиночества.

– Я Тобаго, – сказал Зубов. – Взлет произвел.

– Займите правым разворотом высоту шестьсот метров, – ответил диспетчер. – Счастливого пути, Леня.

Хотелось закрыть лицо ладонями и разрыдаться. Зубов, набрав высоту, стал терзать рацию, переходя с радиочастоты старта на частоту круга, о чем-то переговаривался с диспетчером, но сейчас за ревом двигателя слов было уже не понять.

* * *

Самолет совершил посадку на каком-то захолустном аэродроме под Волгоградом. Вырулив на стоянку, Зубов заглушил двигатель и, захватив с собой какие-то бумаги, зашагал к одноэтажному деревянному домику на краю поля, напоминающему дровяной сарай с окнами. Через полчаса к «Тобаго» подогнали бензозаправщик, два смурных мужика в промасленных робах заполнили танки горючим и укатили прочь. Ветер гонял по полю клубы пыли и песок. С места Пановой были видны два транспортника «Ан-2» с зачехленными моторными отсеками и стоявший в стороне от них «пузатик» «Як-40». Наверное, эти самолеты, которым место в музее раритетов, не поднимались в воздух целую вечность. Между самолетами, гоняясь за голубями, бегала худая дворняга.

Панова стянула с себя светлый хлопковый пиджак, расстегнула две верхние пуговички кофты, но легче не стало. Над аэродромом висело знойное марево, насколько хватало глаз, вокруг стелилась ровная, как бильярдный стол, степь, заросшая желтой, выгоревшей под солнцем травой и мелким кустарником. На небе ни облачка, а солнце, поднимавшееся над степью, обещало бесконечный жаркий день. Изнемогая от жары, Суханов приоткрыл дверцу и, прикурив сигарету, стряхивал пепел на обшивку крыла из дюралюминия.

– Сейчас мы обратно полетим? – робко спросила Панова.

– Если вы знаете ответ, зачем задаете вопрос, – не поворачивая головы, ответил Суханов и выбросил окурок. – Или задавать тупые бессмысленные вопросы – ваша профессия?

– Я не знаю ответа. Поэтому и спрашиваю.

– Вы слышали разговор в дежурке. Испугавшись, пытались сбежать через окно. А теперь говорите, что ничего не знаете о наших планах.

– Из вашего разговора я ни черта не поняла, – выпалила Панова и удивилась своей храбрости. – Вы с Зубовым что-то замышляете. Но что именно, сам черт не знает.

Обрывая разговор, Суханов лишь раздраженно махнул рукой и опустил зеленую шторку-светофильтр, чтобы солнце не слепило глаза. Тратить лишние слова ему не хотелось. Панова до боли сжала кулаки. В эту минуту она была готова что есть силы вмазать по шее этого придурка, наотмашь, справа и слева. Чтобы до него дошло: рядом сидит образованная современная женщина, а не трамвайное быдло. И разговаривать с ней надо, как с человеком.

– Слушайте, вы…

Панова не закончила фразу. Суханов обернулся и посмотрел на нее так, что спорить расхотелось. Наверное, так смотрят на еще живого мотылька, пришпиленного булавкой к стене. Мотылек машет крыльями, сбивая с себя пыльцу, он хочет улететь подальше от гибели, он хочет свободы, но не судьба. В серых глазах ее похитителя не было ни жалости, ни сострадания, только мрачная решимость и все та же невыразимая словами тоска.

– Дамочка, вы до сих пор живы только по недоразумению, – спокойно сказал Суханов. – И это недоразумение я готов исправить.

И прикурил новую сигарету. Панова раскрыла сумочку, сунула в рот мятную таблетку, пахнувшую не свежестью, а какой-то химией, кажется, стиральным порошком.

– У вас воды нет? – спросила она. – Хоть глотка.

– Есть вода. Но если захотите отлить, придется мочиться под себя.

Наклонившись, он достал из сумки пластиковую бутылку минералки, свинтил крышку и через плечо передал воду Пановой. Еще через полчаса появился Зубов. Он занял кресло пилота, захлопнул дверцу и, нажав кнопку запуска двигателя, глянул на Лену.

– Я смотрю, вы тут без меня подружились, – усмехнулся он. – Это хорошо. Я за дружбу двумя руками. И ногами.

– Да, крепко подружились, – ответила Лена. Ей хотелось заплакать.

* * *

Когда взлетели и взлетная дорожка, прочерченная по траве покрышками самолетов, занавешенная клубами желтой пыли, осталась далеко внизу, самолет стал медленно карабкаться вверх, движок работал с перегрузкой. На высоте полторы тысячи метров выяснилось, что эшелон занят впереди летящим самолетом, Зубову пришлось сделать круг над летным полем, чтобы пропустить огромный пассажирский лайнер, заходивший на посадку в главный аэропорт Волгограда. Закончив вираж, он переключил рацию на частоту сто двадцать три и четыре десятых мегагерца, снял наушники, включил громкую связь. С земли передавали сводку погоды: ветер два балла, северо-восточный, облачность три балла, хорошая видимость, местами дожди.

– Я – Тобаго. Пункт пролета – Волгоград, – ответил Зубов на запрос диспетчера. – Время – восемь часов сорок пять минут. Высота тысяча двести метров. Путевая приборная скорость двести километров.

Панова расстегнула ремни. Через верхний прозрачный люк она видела, как над ними где-то очень высоко, за границей стратосферы, прошел боевой истребитель. На синем куполе неба он оставил белую царапину и пропал. Стрелка магнитного компаса перестала вращаться, указав направление полета: юго-восток. Значит, они не возвращаются в Москву, а летят дальше, по маршруту, который известен только Зубову и этому отвратительному типу, что сидит рядом с пилотом.

Панова, смертельно уставшая от ночных волнений и страхов, смотрела вниз. Самолет, тихо покачиваясь от бокового ветра, плыл между землей и прозрачными слоистыми облаками. С высоты четко виден причудливый рисунок дорог, ярко-желтое жнивье на полях, полосы лесопосадок, зеленое озеро и одинокая белая церквушка у края погоста. Лена закрыла глаза, пытаясь задремать, но сон не шел. Солнце нагрело кабину, жара как в парилке, но Зубов почему-то не включал кондиционер. Когда дышать стало нечем, он догадался приоткрыть вентиляционный люк вверху. Струя прохладного чистого воздуха, ворвавшись в кабину, обдувала плечи и голову, и стало легче.

– Витя, мы проходим Ахтубинск эшелоном тысяча сто, – громко сказал Зубов, покрывая своим голосом шум винта и мотора. – Что дальше?

Суханов, раскрыв планшет, расстелил на коленях военную карту.

– По компасу должно быть сто тридцать, – Суханов постучал ногтем по стеклу магнитного компаса. – Странно, командир…

– Плевать я хотел на этот компас, – прокричал в ответ Зубов. – Своему чутью я верю больше, чем этому дерьму.

Дальнейших переговоров Панова не слышала. Суханов надел наушник с микрофоном, и они стали вести беседу через самолетное переговорное устройство. Дальше произошло необъяснимое. Зубов выключил радиостанцию, затем бортовой аэронавигационный огонь и маячки. Он плавно отжал штурвал от себя, надавив на педаль, завалил самолет в левый крен. Потянул рукоятку управления двигателем, медленно сбрасывая обороты.