Но Локтев не хотел ждать, не хотел слушать. Он повернулся на каблуках и выскочил из вагона на нагретый солнцем перрон. «Сейчас я встречусь с Руденко, передам ему номер пейджера, – думал Локтев. А дальше… Дальше они сами все выяснят. Дальше свобода. Ведь он обещал свободу. Он не может обмануть. Все кончается. Так быстро. Так хорошо. Я умываю руки. Ура, я умываю руки. Боже, я умываю руки».

* * * *

Руденко ожидал Локтева не у ординаторской, а на свежем воздухе, перед входом в хирургический корпус городской больницы. Присев на лавочку в тени раскидистого тополя, он со вкусом поглощал шоколадное мороженое в вафельном стаканчике и глазел на парочку жирных голубей, токовавших на подоконнике первого этажа.

– Опаздываете.

Руденко проглотил остатки мороженого, опустил блестящую бумажку в урну и протянул липкую ладонь Локтеву.

– Кажется, я вовремя, – Локтев посмотрел на часы. – Даже раньше на пять минут.

– Ну, значит, это я раньше времени пришел, – миролюбиво заметил Руденко. – Какие новости?

– Никаких.

Локтев развел руками. О пейджере он скажет позже. Вкусное – на третье.

– Я хочу показать вам одного человека, некоего Крапивина. Вам не знакома эта фамилия?

Локтев отрицательно покачал головой. Руденко открыл перед Локтевым дверь, пропуская его вперед.

– Все равно, посмотрите на этого типа, может, вспомните что-нибудь. Мы предполагаем, что этот Крапивин – сообщник Тарасова. Но точных доказательств этому предположению пока нет. Версия следствия такова. Тарасов выяснял отношения с директором турфирмы, неким Зеленским. Крапивин устроил драку в кафетерии, который находится по соседству. Отвлекающий маневр.

– Драка закончилась больницей?

– Крапивину в тот день не повезло. Рядом проходил милицейский наряд. Этот Крапивин попытался разоружить одного из милиционеров. Возникла угроза их жизни. Короче, этого типа подстрелили. А Тарасов, если это действительно был он, ушел. Кстати, знаешь, что он сделал с Зеленским? Просто облил его бензином и сжег к чертовой матери. Заживо сжег. Зеленский умер в приемном отделении больницы.

– Мне кажется, следствие на неправильном пути. Сжечь человека живьем. Нет, Тарасов на такое не способен.

В кабинете заведующего отделением Казанцева было душно и накурено. Седовласый врач сидел за письменным столом, а посетители устроились на стульях у стены. Казанцев с понурым видом сгорбил спину и разговаривал с Руденко так, будто в чем-то оправдывался перед ним.

– Я не Бог, – говорил Казанцев. – Когда интересующего вас человека привезли сюда, в нем сидело две пули. Одна пуля в животе, другая в груди. Причем вторым выстрелом задет позвоночник. Плюс травмы головы и лица, плюс сломанные ребра и правое предплечье. И я удивился, что этот Крапивин ещё жив. Не знаю уж, что он натворил в этом кафетерии. Разлил стакан сока, выругался матом или кому-то наступил на больную мозоль. Не знаю… Только отделали его, как Бог черепаху. Нанесли ранения несовместимые с жизнью. Как вы, может быть, догадались, я не новичок в медицине. Видел разные виды, видел страдания и мучения. Но до сих пор не устаю поражаться человеческой жестокости…

– Доктор, не надо этой лирики, – оборвал врача Руденко. – Страдания, мучения… Мы здесь по казенному делу. Скажите лучше, Крапивин будет жить?

Казанцев вздохнул и покачал головой. Врач волновался, и от волнения он начинал сильно растягивать гласные буквы, произносить слова нараспев.

– Ни-и-и-икаких ша-а-ансов. У него тяжелейшее ранение в живот, задеты важные органы. Но дело даже не в этом. У Крапивина развился гнойный перитонит, воспаление…

Руденко взмахнул рукой, словно отгонял муху, и снова не дал врачу договорить.

– Опустим медицинские подробности. Сколько он ещё проживет?

– Это вопрос не ко мне. Он приходит в себя на несколько минут и снова теряет сознание. Ну, возможно, ещё пару дней протянет. Может, пять дней. Не знаю.

– Мне надо задать вашему пациенту несколько вопросов.

– Он без сознания.

– Так приведите его в сознание. Сделайте какой-нибудь укол или что там делают в таких случаях. Пусть хоть что-то скажет, пока ещё копыта не откинул.

– Я не пускаю к нему даже близких родственников. Даже жену не пускаю. Вы не имеете права допрашивать человека в таком состоянии. Слушайте, есть же этические нормы поведения…

– Доктор, оставьте эти рассуждения барышням, мы мужчины, – ответил Руденко. – Да, я не смогу надеть на Крапивина наручники по единственной причине, потому что он собирается врезать дуба. Тогда от него мертвого никакой пользы следствию не будет. Но хоть сейчас я смогу с ним поговорить. С вашей помощью или без вашей помощи, но я это сделаю. Выбирайте.

– Хорошо. Пойдемте.

Казанцев живо поднялся из-за стола, распахнул дверь в коридор, вышел из кабинета. Руденко и Локтев отправились следом. Отделение интенсивной терапии помещалось тут же, на втором этаже, за дверью в торцевой стене. В тесном предбаннике, отделявшим палаты от больничного коридора, Казанцев остановился и велел посетителям снять с вешалки и набросить на плечи белые халаты.

– Теперь ждите здесь.

Врач показал пальцем на жесткую кушетку возле стены и исчез за стеклянной дверью. Локтев присел на краешек кушетки, Руденко остался стоять на ногах.

– Вы по телефону сказали, что у вас появилась какая-то информация.

– Ну, я просто вспомнил, что у Тарасова в Петрозаводске живет отец. Я знаю его адрес.

Локтев пристально посмотрел на потолок, сосредоточив внимание на лампочке в белом пластмассовом плафоне. Он не умел врать, глядя человек в глаза. Руденко фыркнул.

– Это не информация, а мусор. Старика ещё полгода назад закопали на кладбище.

– Я не знал.

Руденко, прищурившись, сверху вниз посмотрел на Локтева. Чтобы чем-то отвлечь себя от этого пронзительного взгляда, от щекотавшего ноздри запаха камфорного спирта, ещё каких-то неприятных лекарств, Локтев попробовал мысленно отвлечься на посторонние темы. Но и посторонние темы оказались странным образом связанными с медициной. Локтев размышлял о том, подвержены ли собаки венерическим заболеваниям. А если подвержены, то каким именно. Сифилису? Вопрос так и остался нерешенным. Стеклянная дверь открылась, высунулась голова Казанцева.

– Пройдите. Но только на пять минут.

– Нет, уважаемый доктор, при вас разговор не состоится, – Руденко покачал головой. – Там ещё кто-то есть, ну, в реанимации?

– Та-а-а-м сестра, – нараспев ответил врач. – Только что сняла капельницу.

– Сделайте, как я говорю. Выведите из палаты сестру и вместе с ней ждите в коридоре. Не здесь, на кушетке, а там, в коридоре. Вопросы, сами понимаете, не для посторонних. Это тайна следствия. И не волнуйтесь: я быстро все закончу.

Казанцев повернул голову, позвал дежурную сестру, вслед за ней вышел в коридор.

– Пойдемте.

Руденко поманил Локтева пальцем.

В шестиметровом боксе, именуемом палатой, за низкой белой ширмой, на кровати у окна, лежал человек в больничной рубахе, заляпанной бурыми пятнами. Лицо человека, темное, одутловатое, опухшее от побоев, казалось лицом мертвеца, если бы не голубые прозрачные глаза, которые двигались, следя за пришедшими людьми.

Локтев, прикрыл за собой дверь, инстинктивно закрыл нос ладонью. Фу, ну и запах здесь. Воняет, как у древней старухи из-под юбки. И старуха эта год как не моется и ходит исключительно под себя. Руденко зашел за ширму, встал рядом с кроватью и вопросительно посмотрел на Локтева.

– Не узнаешь этого типа?

Локтев, оставшийся стоять возле двери, сделал над собой усилие, пристально всмотрелся в лицо человека. Показалось, Крапивин усмехается. Или это гримаса боли? Или гримаса призрения?

– Нет, не узнаю.

Руденко чуть наклонился над кроватью.

– Я следователь московского уголовного розыска, – сказал он, произнося слова твердо и отчетливо. – Вы меня понимаете?

Крапивин в ответ кивнул головой.

– Вы можете говорить?

– Да, могу.

Крапивин отвечал хриплым шепотом.

– Вот и хорошо. Мы задержали вашего сообщника, Максима Тарасова. На допросе он показал, что вы являетесь организатором убийства предпринимателя Зеленского. Лично я так не считаю. Мне кажется, организатор преступления не вы, а именно Тарасов. Он вас просто подставляет, валит на вас всю вину. Правильно?

– Какой ещё Тарасов?

Крапивин закашлялся и сплюнул кровавую мокроту себе на рубашку. Минуту Руденко ждал, когда Крапивин откашляется.

– Хорошо, тогда давайте сначала проясним кое-что.

Руденко вытащил из нагрудного кармана рубашки фотографию Тарасова, стал держать снимок перед глазами Крапивина.

– Не вы организатор преступления, а он. Так?

– Кто он?

– Вот этот, на карточке. Вы его узнали? Ведь узнали?

– Кого?

– Вот его, – Руденко не опускал фотографию, продолжая держать её перед лицом Крапивина. – Ведь узнали? Это он?

– Кто он?

Локтев, чувствуя напряжение момента, застыл у дверей, не зная, что с собой делать. То ли выйти из палаты и ждать Руденко в предбаннике у дверей в отделение интенсивной терапии, то ли остаться стоять на этом самом месте. Хотелось провалиться сквозь землю.

– Это Тарасов, правильно? Ведь так?

– Ведь как?

– Ведь это Тарасов?

– Кто это?

Крапивин то ли закашлялся, то ли засмеялся странным лающим смехом. В его груди что-то свистело и шипело, так на раскаленной сковородке шипит мороженое сало. Руденко убрал фотографию обратно в карман.

– Слушай меня ты, умирающий лебедь, – голос Руденко сделался злым. – Ты ведь подыхаешь. Понимаешь меня? Жить тебе осталось день, а, может, того меньше. Сейчас ты покрываешь засранца, который виноват в твоей смерти. Понимаешь? Ты не хочешь ничего сказать?

Крапивин не ответил, из его груди продолжало вырываться прерывистое шипение. Руденко протянул руку, поднял больничную рубаху. Обнажилась рана на животе, глубокая, гноящаяся, по краям обмазанная зеленкой. Рана, своими размерами и глубиной похожая вовсе не на рану, похожая на нору полевой мыши или крота.

Локтев прикрыл веки и отвернулся.

– В тебе гноя ведро, – сказал Руденко. – Ты скоро издохнешь. Так скажи правду перед смертью. Ну, скажи.

Крапивин плюнул. Кровавый плевок упал на грязную рубаху. Локтев не видел, что происходит, но он слышал, как Крапивин застонал, жалобно и протяжно.

– Какая же ты тварь, – сказал Руденко, низко склоняясь над постелью.

Крапивин вскрикнул, застонал громко и жалобно.

– Ну, ну, давай, – говорил Руденко. – Облегчи душу.

Локтев испытал кислый тошнотворный позыв.

– Разрешите, я выйду, – сказал он.

– Иди, от тебя все равно никакого толку.

Руденко ещё ниже склонился над кроватью. Крапивин застонал громче, ещё громче. Локтев выскочил из палаты, прошел застекленный тамбур, высунул голову в коридор. У ближнего подоконника Казанцев о чем-то разговаривал с медсестрой.

– Доктор, – крикнул Локтев. – Кажется, больному плохо. Он, кажется, вас зовет.

Казанцев стремительно сорвался с места, косолапя ноги, прошел мимо Локтева в реанимационный бокс. Локтев сел на кушетку, тошнота провалилась вниз, но ещё продолжала кружиться голова. Через минуту появился Руденко. На ходу он вытирал носовым платком чем-то испачканные пальцы правой руки.

– Сволочь, – пробормотал Руденко, неизвестно кому адресуя ругательство. – Он вырубился, гад.

Локтев поспешил к выходу. «Нет, не получит от меня этот садист номер пейджера, – думал Локтев на ходу. – Не получит. Руденко говорит, что Тарасов убийца. Но нет веры такому человеку. Он врет, скорее всего, врет. Он что-то замышляет. Если он возьмет Тарасова, то будет мучить его так, как только что мучил этого несчастного, этого Крапивина. Нет, сперва я сам должен во всем разобраться. Должен найти Тарасова, поговорить с ним. А дальше видно будет. Все, решено».

Локтев вслед за Руденко вышел из больничного корпуса, глотнул воздуха и почувствовал облегчение. На улице потемнело, с неба брызнули капли теплого дождя. Руденко остановился под козырьком подъезда, прикурил сигарету. Синее облачко табачного дыма разогнал ветер.

– Слушайте, Кактус, – Руденко усмехнулся. – То есть, Алексей, вот что. Надо форсировать события. Я не знаю, сколько ещё народу в смертном списке у Тарасова. Я не знаю, кто следующая жертва, я почти ничего не знаю… Но этого хрена нужно найти и остановить. Не знаю только, как это сделать. И от Вас толку, как от козла молока. Витаете где-то, в высших сферах… Вспомните хоть что-то существенное, помогите мне. Ведь Тарасов снова что-то затевает. Я это чувствую.

– Постараюсь помочь, – сказал Локтев. – Обещаю.

Тошнота постепенно прошла. Дышалось легко и свободно.