Глава 1

Субботний день выдался холодным и ясным, Джон стоял возле окна, с высоты двенадцатого этажа смотрел на мокрые московские крыши, желтые деревья внизу. Он поискал глазами машину брата и не нашел, – Томас обещал приехать к часу, но опаздывал. Он не напоминал о своем существовании целый месяц, а сегодня вдруг позвонил, сказал, что заглянет ненадолго, привезет давно обещанный подарок – альбом с репродукциями немецких художников авангардистов. Сегодня у Джона были кое-какие дела, но не слишком важные, которые могут подождать, и он ответил, – приезжай.

Том явился с подругой красавицей Ингой Рощиной и неким Артемом Пастернаком, стареющим плейбоем, называвшим себя писателем и журналистом. Это был человек среднего роста и возраста, одевался как богемный художник, в джинсы и бархатный пиджак. Было заметно, что компания уже побывала в каком-то заведении, где спиртные напитки подают к завтраку. Пастернак принес в бумажной сумке пару бутылок "шардоне" и пакет с бутербродами.

Выпили вина, немного поболтали о пустяках. Том сказал, что прямо сейчас они всей компанией отправляются в город Владимир, – внизу ждет машина с водителем. Доберутся до места вечером, гостиница заказана. В воскресенье – культурная программа: осмотр памятников культуры, а в понедельник кое-какие дела, не слишком обременительные, – встреча с местным денежным мешком. Да, еще не все богатые люди переехали на жительство в Вену и Цюрих, иногда миллионеры живут в русской провинции.

– Мне нравятся небольшие русские города, – говорил Том. – Почти восемь лет работаю в России, и до сих пор восторгаюсь этими заповедниками патриархальной жизни. Вот там народные корни. У меня много фотографий русской провинции…

Будучи навеселе он всегда оживленно жестикулировал, рассказывал сбивчиво, перескакивал с одного на другое, возвращался к прежней теме и все начинал заново. Выглядел он уставшим, кажется, его мысли были где-то очень далеко, а восторги русской провинцией, – всего лишь пустая болтовня. Наверное, Тому хотелось выспаться, а не тащиться в машине две с лишним сотни верст. Странно и то, что он берет с собой в деловую поездку не только любовницу, но и Пастернака, человека с сомнительной, даже скандальной репутацией, способного находить неприятности там, где их нет и быть не может. Говорят, будто он профессиональный склочник, не вылезающий из судов из-за своих ядовитых газетных статей, а литератор, – более чем посредственный.

Джон слушал брата и поглядывал на Игну. Развалившись на диване, она листала каталог последней выставки модного московского художника, давая возможность Джону насладиться красотой ее длинных ног и точеных коленей. Около года назад брат познакомился с Ингой в одной богемной компании, где всегда было много красивых женщин, их роман развивался стремительно, как степной пожар. Тогда можно было предположить, что страсть окажется скоротечной, большое чувство сгорит, выродится в доверительные отношения, что-то вроде дружбы. Но это не случилось. Кажется, брат до сих пор любит эту женщину так страстно, будто их связь началась вчера, кажется, Инга отвечает взаимностью. Да, странные отношения, и странная женщина эта Инга, – вся напоказ и одновременно – вся в себе, одинокая и замкнутая, словно устрица в раковине.

Пастернак болтался по квартире, переходя из комнаты в комнату, разглядывал развешанные на стенах африканские маски. Он цокал языком и повторял, что иностранцы в России живут как короли. Квартиры в центре города с двумя ванными и двумя спальнями – и это для одного человека. И в придачу – чудный вид из окна и подземный гараж. И все это за счет работодателя. Господи, с ума можно сойти… Пастернак всегда был щедр на похвалу, но обязательно добавлял, что сам живет гораздо лучше: у него шикарная квартира в сталинском доме с видом на реку и "Мерседес" последней модели. Эти внешние атрибуты жизни, – квартира и "Мерседес", – оставались для него главными признаками успешного состоявшегося человека.

Пастернак долго копался в сумке, наконец вытащил помятую брошюру в бумажной обложке и вручил ее Джону.

– Мои мысли о сегодняшнем мире. Говорят, – гениально. Почитай.

Название – "На изломе сознания: публицистика".

– Кстати, ты не родственник тому Пастернаку? – спросил Джон. – Ну, который "Доктор Живаго"?

– Врать не хочу, а правду не скажу – я скромный человек. Не люблю, когда на меня падает тень гениального предшественника.

Пастернак глотнул вина и еще некоторое время с видом знатока разглядывал коллекцию масок:

– Джон, послушай умного человека. Выброси все маски на свалку. Начни собирать живопись. Ну, хотя бы русскую. Девятнадцатого века. Она растет в цене со скоростью света. А твои маски – это просто куски дерева. Поделки африканских ремесленников, не представляющие художественной ценности.

– Маски – это не капиталовложение, – сказал Джон. – Это для души.

Том добавил, что люди с деньгами часто начинают собирать живопись, надеясь, что это занятие удовлетворяет их эстетические амбиции и оправдает вложения, со временем даже прибыль принесет. А потом выясняется, что вся эта мазня ничего не стоит, а так называемые жемчужины коллекции, гордость собирателя, – три-четыре старинные вещи, написанные известными мастерами, – всего лишь современные подделки, к тому же весьма грубые. Пастернак стал горячо возражать, ему бы только начать спор, а тема значения не имеет…

Но разговор оборвался на середине, Том посмотрел на часы и сказал, что давно пора ехать. Все заспешили, наскоро попрощались, через пару минут Джон остался один. Он полистал альбом, который принес брат, но не смог сосредоточиться, на душе без всякой причины было муторно и тревожно. Почему-то казалась, что эта поездка в компании Пастернака обязательно закончится скандалом или чем похуже.

На следующее утро в воскресенье, позвонил Олег Моисеев, начальник юридического управления банка, и сказал, что случилась небольшая неприятность. Накануне Томас с Ингой приехали во Владимир, вечером засиделись в ресторане, а когда выходили, повздорили с какими-то местными парнями, пьяными хулиганами. У Тома всего пару синяков, один из хулиганов тоже почти не пострадал, – всего несколько синяков. А вот второй парень, некий Дзыга, – получил травмы средней тяжести. Он сейчас в больнице, но жизни ничего не угрожает. Тома задержала полиция, сейчас разбираются, что и как. Беспокоиться пока не о чем, Моисеев сам сегодня же выедет на место, поговорит с полицейскими и постарается как-то замять это дело.

Джон выругался про себя, а вслух сказал:

– Так и знал, что Пастернак напьется и…

– Пастернака с ними не было. Он почувствовал себя плохо еще в Москве. Попросил высадить его из машины где-то на набережной. И пешком поперся домой.

– Я бы хотел поехать…

– К брату тебя не пустят и разговаривать с тобой не станут, – сказал Моисеев. – Ты только все испортишь. Сиди и жди, я все сделаю сам.

* * *

В понедельник, едва Джон успел войти в служебный кабинет и повесить пальто, как позвонила секретарь хозяина банка Юрия Львова и попросила немедленно зайти. Львов поднялся из-за стола, усадил Джона в кожаное кресло, сам развалился на диване и положил ноги на журнальный столик. В кабинете по стенам и углам висело несколько старинных икон, пахло воском и ладаном, словно в церкви.

Босс крупный мужчина лет сорока пяти, всегда следил за своей внешностью, носил модные часы, старался одеваться в дорогие итальянские костюмы, но оставался неряхой. На лацканах пиджаков и галстуках красовались пятна, а рубашки были мятыми и не всегда свежими. Всем посетителям босс предлагал выпить, время возлияния значения не имело, – утро, день, вечер, ночь, – какая разница. Но сегодня он забыл о выпивке.

– Я не знал, что твой брат задира, – сказал Львов. – Подумать только – устроил драку в ресторане. Помял какого-то гражданина по фамилии Дзыга. И второму парню досталось… Я долго работал с Томом и никогда не замечал в нем склонности к жестокому насилию.

Львов шутил, но Джон был в том состоянии, когда шуток не понимают.

– Он не драчун. Хотя когда-то в молодости занимался боксом.

– Я шучу, старик, – сказал Львов. – Разумеется, Томас был прав. Он защищал женщину от пьяного подонка. На его месте и я бы так поступил. А этот Дзыга просто напился до столбняка, его потянуло на приключение, которое закончилось в больнице. И по делом… Жаль, что суд оставил Тома под стражей. Господи, куда подевались правда и справедливость…

В руке Львов держал платок, который прикладывал к глазам, промокая выступившие слезы. Он страдал сезонной аллергией, когда помимо воли слезы появлялись на глазах, катились по щекам, – и сейчас переживал период обострения. В такие минуты босса хотелось утешить.

– Но эти провинциальные суды нормального человека сведут с ума, – вздохнул Львов. – У них свои особые представления о законе. Если украл миллион, тебя оставят под домашним арестом. Но если совершил преступление против личности, – поставил синяк какому-то пьяному хаму, – будешь дожидаться суда в тюрьме. Да, таковы местные порядки. Случись это в Москве, мы бы вытащили Тома за полчаса.

– Да, я понимаю. В провинции все иначе.

– Наш штатный адвокат Моисеев – специалист по уголовному праву. Так что, тебе в этом отношении повезло. Но если он тебя не устраивает, я найду другого человека.

– По-моему, он свое дело знает, – сказал Джон.

Львов пошевелил ногами, задел мыском ботинка фотографию женщины в блестящей рамке. Он дотянулся до фотографии и небрежно сунул ее под столешницу, с глаз долой. Поговаривали, что брак Львова с молодой и привлекательной женщиной находился на грани распада, последние три месяца супруга банкира жила за границей. Вслух босс не обсуждал эту тему, даже с самыми близкими людям. Львов имел прекрасную репутацию, был человеком деловым и практичным, но внешне казался сентиментальным, набожным и несколько старомодным.

– Я сказал Моисееву, чтобы он сделал все, что можно. И чего нельзя. Только представь каково Тому, умному, образованному человеку, иностранному гражданину, в камере с бандитами. Они там на нарах спят в две смены, потому что места на шконках всем не хватает. В камеру на пятнадцать человек набивают тридцать. Дважды в день обыски – утром и вечером, табачный дым висит, как туман. В камерах разрешено курить, поэтому дышать нечем. И медицины – никакой.

– Это ужасно, – кивнул Джон.

– Я созвонился с одним большим человеком из города Владимира, очень большим. Он сказал, что ситуация простая и ясная. Этот мой знакомый попросит следователя, чтобы не тянул резину. Быстро закончил с писаниной и передавал дело в суд. А суд назначит Томасу штраф. Не думаю, что очень большой. В любом случае банк возьмет на себя все расходы. Ну, ты только не волнуйся раньше времени. В конце концов, человек, не посидевший в тюрьме, – это человек не совсем полноценный. Томас выйдет просветленным и мудрым. Его потянет к Богу. Вот увидишь.

– Думаю вот о чем. Может быть, Томасу надо заявить о том, что он американский гражданин? В этом случае он мог бы рассчитывать на помощь посольства.

– Ну, если мы хотим все испортить, – давай так и сделаем. Заявим, что Томас – американец. Ты думаешь, что отношение следователя или судьи изменится в лучшую сторону? Наоборот. Открой любую сегодняшнюю газету, ты там найдешь три-четыре статьи про Америку. И там твою страну кроют чуть ли не матом и поливают помоями. В каждой заметке сказано – американцы наши злейшие враги. Только о том и мечтают, чтобы завоевать Россию, население утопить в крови, а недра разворовать. И читатели в эту белиберду верят. Включи телевизор – там услышишь те же самые слова – американцы враги. Следователь и судья в отличие от тебя газеты читают. Не только читают, но и верят им. Скажи, ты хочешь погубить Тома?

– Но помощь посольства… Она будет не лишней.

– Какая помощь? На суд пришлют какого-нибудь безграмотного олуха, который половины того, о чем пойдет речь, просто не поймет. Потому что не потрудился выучить русский. А другую половину поймет неправильно. Вернется в посольство и напишет бумажку начальнику: так и так, присутствовал на суде. И вся помощь. Пойми: Тома задержали с паспортом на чужое имя. И пропуском в банк, – тоже на чужое имя. По паспорту он родился в столице Эстонии, в Талине, но живет в России и является гражданином России. Правильно?

– Правильно, но…

– Американский гражданин жил и работал под чужим именем, по подложным документам. Когда это выяснят, дело заберут из полиции и передадут ФСБ, так называется бывшее КГБ. Потому что иностранцами в этой стране занимается ФСБ, а не полиция. Я бы врагу не пожелал попасть в эту контору. Тома переведут в Лефортовскую тюрьму, где держат особо опасных преступников и шпионов. Том проведет там в ожидании суда год, а то и два. Чекисты захотят повесить на него что-то серьезное. А вдруг он планировал государственный переворот или покушение на политического деятеля? Или диверсию… А иначе зачем жил под чужим именем, почему скрывался? Его замордуют ночными допросами, лишат пищи и сна. И когда он дойдет до точки, когда о его шею и спину сломают несколько дубинок, – Том все подпишет. Все, что ему подсунут.

– Диверсия… Ну уж вы через край хватили.

– Следователь любую глупость выдумает, лишь бы получить на погоны еще одну звездочку. А Томаса привлекут по серьезной статье Уголовного кодекса. И сунут пять или семь лет лагерей. И срок он будет отбывать за три тысячи километров от Москвы. В лагере, где сидят иностранные граждане. Погода там гнилая: дожди, снег и холод, даже летом. Может быть, десять солнечных дней в году. Контингент – всякий криминальный сброд. Торговцы наркотой из Африки, убийцы, насильники… И отношение к этим иностранцам ничем не лучше, чем к русским заключенным: побои, унижение, голод и кое-что пострашнее… Тебе все ясно?