Демократические процедуры

Демократические процедуры – вещь хорошая, но вряд ли такая уж безальтернативная. Демократия и торжество личных свобод диалектически превращаются в свой антипод, если их пытаются изобразить чем-то единственно правильным, часто не к месту цитируя Черчилля. Демократия, мол, несовершенна, но лучшего, дескать, никто не придумал, и так далее и тому подобное. Все это достойно сомнений. И можно Черчиллю предпочитать Станиславского, говоря «не верю».

Вас не смущает голосование? То есть сам принцип, при котором побеждает большинство? Меня смущает. Что-то подсказывает мне, что большинство вовсе не обязано быть правым по сути. Большинство способно чудовищно заблуждаться. А ему вручают санкцию на непогрешимость суждений на основании одного лишь количественного перевеса. По меньшей мере – странно. По большей – чудовищно.

Предположим, что мы заблудились в лесу. «Мы» – это некая разношерстная группа людей, случайно оказавшихся вместе, как пассажиры поезда. «Сумма избирателей» часто именно такова. Темнеет. Есть нечего. В душу заползает страх. Нужно куда-то двигаться, поскольку пребывание на одном месте угрожает смертью. Начинается галдеж и обмен мнениями. Один говорит, что надо идти «туда». Другая вопит, что надо бежать в противоположную сторону. Один человек пытается объяснить, что немного знаком с ориентированием на местности. То ли он был скаутом, то ли работал геологом. Короче, у него есть некие практические и неэмоциональные соображения. Одна беда – его не слышно. Вместо того, чтобы послушать компетентного человека, заблудившиеся решают голосовать: идти «туда» или бежать в противоположную сторону. Бывший геолог подчиняется законам массы. Далее – сценарий триллера или картина на тему «Толпа линчует несогласного одиночку».

Выбор направления исторического движения чем не аналог голосования заблудившихся людей? Мы все исторически «блуканули». Надо искать жилье, людей, хоженые тропы, надо спасаться. И один голос более-менее компетентного человека в этой каше испуганных голосов стоит больше, чем единогласное или большинством полученное решение людей, руководимых лишь эмоциями. Простой сумме невежественных воплей должно противостоять умное слово знающего человека. Так технолог на кондитерской фабрике не обязан устраивать митинг на тему определения количества изюма, закладываемого в массу для будущего кекса. Голосование здесь ни к чему. Есть знание специалиста. И так повсюду.

Другое дело, что есть сомнения в компетентности специалистов. И есть подаренное массам право спесивой самоуверенности в том, что воля ее – это воля Бога. (Тот еще афоризм.) То есть подарена ложная мысль, что «мы сами с усами» и во всем способны разобраться в силу избыточной и врожденной гениальности. Вот только завотируем и пробаллотируем да честно подсчитаем результаты, и плоды родиться не замедлят. Эта уверенность и есть «внутреннее проклятие демократии».

Что вообще понимает большинство? На что оно опирается? Обязано ли оно всегда избирать лучшее и не способно ли иногда избрать худшее? Представим себе, что большинство почему-то решило питаться из выгребных ям, находя это экономичным и естественным. Просто представим это в видах мысленного эксперимента. И что делать меньшинству, отстало и консервативно предпочитающему иметь на столе хлеб белый и черный? С точки зрения процедуры все безукоризненно: победила цифра. Но с точки зрения истины произошла антропологическая катастрофа – люди предпочли несъедобное. Два явления произошли вместе: антропологическая катастрофа и победа демократических процедур.

Пример с хлебом и выгребными ямами – конечно, сгущение, но намеренное. Впрочем, почему сгущение? Недалек тот час, когда общественное сознание человеку разрешит, быть может, смотреть с вожделением, как на сексуальный объект со всеми вытекающими последствиями, на собственную дочь или сына. Произойдет взлом очередного массового табу, и большинство вдруг решит, что «ничего страшного». Ведь уже сегодня список тех явлений, что раньше считались неестественными, а сегодня превозносятся до небес, весьма пространен. Дело, как водится, проголосуют. И кем станут те, кто не согласен ни с формулировкой вопроса, ни с итогами голосования? Они будут врагами истины, коль скоро под истиной привыкли понимать мнение большинства.

Хорошо, если большинство состоит из людей умных, ответственных, работящих, честных. А что если нет? Что если оно состоит из лодырей, завистников и развратников, из лжецов, которые врут не краснея? Тогда что? Сама по себе процедура голосования не включает в себя размышления о нравственном состоянии голосующих. Не включает она и какой-либо коррекции с учетом этого нравственного состояния. Процедура есть явление схематическое и холодное. Теплеет она, лишь наполняясь кровью и дыханием живых участников процесса. И кровь эта может быть отравленной, а дыхание смрадным.

Голосование и вера в правоту большинства возникли там и в тот момент, где и когда люди были действительно социально активны, богобоязненны и ответственны. У них был за душой немалый набор столетиями накопленных ценностей. Поэтому проект сработал. А затем постепенно умы впитали мысль об универсальности человечества и всеобщности отдельных удачно апробированных процедур. С тех пор стали считать, что если что-то где-то работает, то это «что-то» должно работать везде и сразу.

То, что дите сосет молоко из груди, а взрослый жарит стейк на гриле и местами их менять нельзя, понятно. А то, что понятное одному народу может быть вовсе не понятно другому, как-то упускают из виду. Упускают из виду то, что народам, как и людям, нужно расти, учиться, преодолевать внутренний хаос, набираться опыта, и все это совершается не по графику, не линейно, а путано и таинственно, под действием Промысла.

Одни люди доросли до чего-то. Другие и не думали расти, но уверовали в силу формулы и внешних механизмов. Пока вторые бесплодно внедряли чужие схемы в свою горбатую жизнь, те, первые (правнуки изобретателей формы и творцов идеи), изрядно растеряли нравственные качества, породившие успешную процедуру. Обе стороны пошли друг другу навстречу, как при строительстве железной магистрали. Одни – теряя прежнюю крепость, другие – мучаясь бесполезным обезьянничаньем. Когда те и другие встретятся, вера в формулу у них будет идентичная, а внутренний мир – одинаково далек от возможности правильного внедрения формулы. Если вы не потеряли нить и поняли, о чем бишь я, то можете представить себе встречу двух потоков как всемирный исторический акт – финальный и безобразный.

Демократии привычно противопоставляется диктатура, страх перед которой толкает людей к бюллетеням, урнам, референдумам, агитациям и прокламациям. Но линия антагонизма проходит не между диктатурой и демократией, а внутри любой социальной формации между здоровым и извращенным ее вариантом. Так, монархии противостоит не демократия, а тирания, что видно на примере крушения монархии в России с вползанием на опустевший трон красных тиранов. Демократии же противостоит хаос, поскольку субъект процесса может представлять из себя «охлос» – толпу, а не «демос» – носителя определенных ценностных ориентиров. Существует еще аристократия, извращающаяся в олигархию, то есть «власть немногих», людей, напрочь лишенных аристократизма.

Россия привычно существует в рамках борющихся друг с другом монархии и тирании. Вкрапления либерального словоблудия лишь способствуют разрушению относительно здоровых форм жизни с целью замены их на откровенно бесовские. В России мираж шапки Мономаха столь отчетливо различим в воздухе, что любой Разин или Пугачев лишены возможности назваться каким-либо именем, кроме «настоящего царя». Мышление русских имеет вертикальную координату и сакральную составляющую. А Украина сопротивляется именно идее царской власти и альтернативу видит не в демократии вовсе, а в аристократии (казацкая старшина, местные помещики, просвещенные и не очень etc.). И недоношенная местная аристократия удобно превращается в олигархию (новые помещики, местные князьки, латифундисты, рабовладельцы и пр.). Все очень органично и до некоторой степени неизбежно. Демократия же, как осознанный выбор свободно распоряжающегося своей жизнью человека (но не пролетария и не люмпена, а труженика), у нас даже не ночевала.

В подобных исторически сложившихся условиях наша возня с плебисцитом (говорю об Украине, поскольку пою о том, что вижу) есть обидное баловство, не имеющее конца и сжигающее народную энергию. Украине, вполне возможно, не видать ни монархии, ни демократии по причине внутренней к ним неспособности. Поезд, везущий в счастье, она вынуждена ожидать на станции «Олигархия». И сама олигархия вряд ли когда-нибудь станет аристократией, опять-таки по причине внутренней к сему неспособности.

Ситуация подобна той классической, когда перед лицом приближающейся катастрофы, с одной стороны, делать что-то нужно, а с другой – любая активность по определению бесполезна. В это время можно только молиться, что украинцы умели раньше и должны уметь сегодня. Нужно просто-напросто постараться остаться человеком с именем Божиим на устах до того часа, когда небо начнет свиваться, подобно старой одежде. Вряд ли нам даны еще какие-то иные творческие варианты.

Готовых формул, даром несущих счастье, в принципе нет. К примеру, есть партитура гениального произведения. Но произведение же нужно исполнить! Нужны годы, затраченные на овладение исполнительским мастерством, нужно грамотное чтение партитуры и проникновение средствами музыки в сокровенный авторский мир. А это – ой какой труд! Точно таков же и путь овладения всяким апробированным рецептом успеха, научного, социального или художественного.

Активным субъектом всюду будет личность. Не народная масса и не другое понятие из разряда больших цифр, а живой и разумно действующий человек. Наше агонизирующее поведение повсюду обнажает главный дефицит – дефицит здоровой личности. Нет тех, кто силен, умен и спокоен, кто владеет темой и медленно прокладывает по земле борозду. А именно такие люди нужны в государстве и обществе, Церкви и школе.

Так получается, что скрипки есть, но нет ни ушей, ни пальцев. И мрамор подешевел, но количество скульпторов не увеличилось автоматически. И демократические процедуры есть, но есть ли демос?

Все превращается в баловство и симуляцию, если на вас не смотрит понимающий взгляд человека, который ответственен за свои слова и поступки. Тем-то и плоха демократия, что она питает самодовольство в человеке, которому нечем гордиться. И долю ответственности за страну демократия с преступной легкостью возлагает на плечи даже тех, кто пуговицу пришить не может. А воспитание личности благородной и стремящейся к совершенству в задачи демократии вписывается с трудом. Поскольку такие личности тяготеют более к монархии или аристократии, книгам верят больше, чем рекламе, и если куда-то бегут, то скорее в храм, чем на распродажу.