– Вон Зинка, буфетчица, – он показал на женщину за стойкой, – тоже с Красозера, земляки мы. У ней полдеревни родня, Парфеновы. Дед у ней кузнец был, и батя, и дядьев четверо, отцовых братьев… Последнего, дядю Егора, под Винницей бандеровцы убили. Уж и война кончилась… А вы в Красозере бывали?
– Сегодня, – сказал Илья, – по грибы ходили, наткнулись…
– На кладбище не были? – спросил старшина. – У меня там мамаша.
Лысый с приятелем ели и пили, прислушиваясь к разговору соседей.
– Я когда с армии пришел, – рассказывал парень с сонным лицом, – прогулял с месяц и скучать стал. В Молдавии служил. Много чего поглядел… И в Одессе был. В Ростове тоже был… А дома что ж?
– Почему же остался? – спросил Илья.
– Слабинку дал… – Парень вздохнул.
Милиционер и чубатый рассмеялись.
– Ленке-то скажу, она тебе пропишет слабинку, – пообещал чубатый. – Женился он…
– Ну, кабы все от скуки драпали, тут окромя волков давно бы никого не было, – заметил милиционер и объяснил Илье: – Укрупнили нас. И совхоз теперь в соседстве… Люди-то не пропали, не сгинули. Которые в совхозе, которые здесь, в Буянове. Конечно, отдельные товарищи имеются, которые в город подались. Живут люди…
Недовольно оглянулся лысый – в углу ребята в форменных куртках студенческого стройотряда запели под гитару что-то неразборчивое.
– Чего это у них на спине намалевано? – спросил чубатый. – Не по-нашему…
– По-латыни, – сказал Илья. – Через тернии – к звездам…
– Космонавты, – засмеялся второй. – Птицефабрику они у нас строят…
– Это еще поглядеть надо, чего они настроят, – сказал старшина.
Все помолчали.
– Страху нет! – сказал вдруг лысый и оглядел стол. – Страх позабыли. Чего хочу – то ворочу! Вон, развалились… – Он кивнул на студентов. – Поотрастили лохмы да бороды и горланят! Уважения никакого… Его бы, дьявола, под нулек-то побрить да на лесоповал на годик! Мигом бы очухался. Скучно вишь ему! – передразнил он парня. – Тебе каши березовой – ты бы всю скуку позабыл…
– Вспотел ты, что ли, папаша? – ошалело спросил парень.
– Я те вспотею, сопля зеленая! – Лысый побагровел. – Я тебе в отцы гожусь, а ты мне тычешь? От горшка два вершка, а туда же, рассуждать лезет… Бардак развели, а с ними все цацкаются!
– А ну, вали отсюда, падаль, – негромко сказал чубатый и взял пустую кружку. – Да пошустрей.
Лысый вскочил и отбежал на шаг.
– Ты у меня пятнадцать суток схлопочешь, бандитская морда! – пообещал он. – Слыхал, старшина? Чего ты сидишь?
Милиционер отодвинул пустую тарелку, встал, натянул фуражку. Он кивнул Илье и, озабоченно глядя на парней, сказал им:
– Вы тут поглядите, ребята, чтоб никто не нарушал. Мне на дежурство…
Вслед ему грянул хохот.
Лысый оторопел на секунду, схватил шляпу и кинулся к дверям, а за ним и его собутыльник.
Тут Илья увидел, что у входа стоит Саша и, щурясь от дыма, оглядывает столики.
Он подошел к ней:
– Ты как сюда попала?
– На помеле, – сказала Саша.
На них смотрели со всех сторон. Илья слегка растерялся.
– Понятно. – Он неуверенно усмехнулся. – Пойдем домой?
– Иди. – Она пожала плечом. – Я хочу посидеть.
Илья взял ее под руку и подвел к столику.
– Знакомьтесь. Это Саша, моя жена.
– Леша, – представился чубатый.
– Василий.
– Пива хочешь? – спросил Илья.
Она кивнула.
Пока Илья ходил за пивом, на свободный стул уселся дед со стаканом чаю. Он расколупал крутое яйцо и, сняв шапку, приступил к еде.
Илья принес всем по кружке.
Саша отпила глоток, неторопливо поглядела по сторонам.
– Кисловатое.
– Зинка разбавляет, – согласился Василий.
Илья протянул сигареты, но Саша покачала головой.
– Вы отдыхайте, а мы пошли, – встал Леша.
– Приятно было познакомиться…
Подошел один из студентов и, зыркнув на Сашу, спросил:
– Стул можно забрать?
– Хоть все.
Саша подперла щеку ладонью и с усмешкой сказала:
– Ну? Хорошо тебе было?
Илья тихо рассмеялся.
– Не сердись… – Он накрыл ее руку своей.
– И друзей нашел.
– Ребята как ребята…
– Конечно. Со мной ведь не о чем поговорить…
– Чего ты ершишься, Саня? Ну, хочешь, я тебе стихи почитаю?
Он улыбнулся смущенно, глянул по сторонам и, пригнувшись к Саше, стал вполголоса читать:
…Сквозь прошлого перипетии
И годы войн и нищеты
Я молча узнавал России
Неповторимые черты.
Превозмогая обожанье,
Я наблюдал, боготворя,
Здесь были бабы, слобожане,
Учащиеся, слесаря.
В них не было следов холопства,
Которые кладет нужда,
И новости, и неудобства
Они несли как господа…
Дед сомлел с горячего чая и задремал, склонив на грудь подбородок, по соседству ужинала бригада шабашников за двумя сдвинутыми столами, прислонив к стене ящики с инструментами.
Кроме них сидели тут механизаторы и шоферы, оставившие машины на улице у дверей, женщина с двумя детьми и множеством узлов, добиравшаяся, видно, издалека, патлатые стройотрядовцы, среди которых были ребята разных национальностей и даже два негра, девушки-скотницы, стоявшие за карамелью, мальчишка с бидоном и еще много всякого случайного и неслучайного люда, завернувшего поглазеть, погреться и почесать языки после работы…
– Черт его знает… откуда оно берется? – тихо сказал Илья. – Животное какое-то чувство. Такое, что кровь в жилах гудит и в горле схватывает… Как будто все это уже было когда-то и теперь я припоминаю…
Он опять стеснительно улыбнулся:
– Разговорился я?
Саша подняла голову.
– Илюшка, милый, не бросай меня, пожалуйста! – судорожно всхлипнула она, и слезы хлынули по ее лицу. – Я тебя так люблю, я даже не думала, что кого-нибудь смогу полюбить так! Я все для тебя сделаю, все, что захочешь, только пальцем шевельни! Я за тобой на край света пойду! Ну, хочешь – на колени встану?
– Что ты, что ты, Саня, что с тобой?
Илья, вконец растерявшись, попытался подхватить ее под руки, но Саша вырвалась и бухнулась на пол, на колени.
Дед вздрогнул и проснулся.
– Сашка, с ума сошла! Люди смотрят!
– Только будь со мной, родной мой, не уходи, я с собой не знаю что сделаю, только будь со мной! Я тебе на шею вешаюсь, да? Думай что хочешь, а я без тебя жить не могу!..
Вокруг посмеивались, давали советы.
Илья, багровый, оторопевший, с трудом поднял Сашу и потащил к выходу, проталкиваясь между людьми, а она, цепляясь за него, говорила без умолку, захлебываясь, не утирая слез:
– Ведь ты меня любишь, а? Любишь? Илюшка мой! Ведь ты меня всегда любил, правда? Ну, скажи, что любишь, милый! Я плохая, я знаю, я злая, завистливая, но я такой не буду, вот увидишь! Я все смогу, я так тебя люблю!..
В переулочке Илья нашел колодец, достал воды, напоил Сашу и умыл. Она все еще всхлипывала, дрожала. Потом Илья напился сам и присел рядом на мерзлую землю.
– Прости меня, ради бога, – сказала она, глубоко, прерывисто вздыхая. – Только, пожалуйста, не думай, что я напилась.
Он поцеловал ее и заглянул ей в глаза.
– Чего смотришь? Где ты раньше был? – сказала она печально. – А теперь я старая…
Утром Саша увидела бегущие по потолку голубоватые отблески. Комнату наполнил прозрачный колеблющийся свет.
Илья спал, уткнувшись в подушку. Саша соскочила с кровати и подошла к окну.
В воздухе плыл первый снег. За ночь берег и кусок улицы, который был виден Саше, укрылись белым, и только кое-где, под холмиками темнели пятна прогалов. Очертания озера и сосен расплылись и тонули в медленной легкой пелене.
Она распахнула обе половинки окна. Чистый зимний холод хлынул в комнату, тронул ее плечи и руки. Саша легла на подоконник грудью, протянула ладонь, но снежинки скользили мимо или таяли так быстро и неслышно, что она не успевала ощутить.
Прощались шумно, суетились, ворчали.
– Ты сядь, напиши на бумажке, – говорил Эдику Илья, застегивая с натугой молнию на сумке. – Я так не запомню, я в этом деле круглая дубина…
– Чего писать? Свечи для “Явы” и патрубок, дураку ясно…
– Пиши, пиши, мне вот неясно.
– А яблочек-то, господи! – закудахтала Дуся.
– Да некуда, полно все!
– Еще чего! Шура, раскрывай чемодан, яблочек в дороге покусаешь… Я для кого старалась, ну?
Илья подхватил вертевшуюся под ногами Таню, усадил на колени.
– В гости приедешь, Татьяна? – И выудил шоколадку из кармана.
– А чего ты мне подаришь?
– Вот сейчас ремешка-то попрошайке! – поднял голову Эдик, прилежно царапавший бумагу. – Срамота…
– Ладно, ты скоро, писарь? – откликнулась Дуся. – Скажи, Танюха: вот подрасту – еще и папаню выучу.
– Ну, Лександра, дай тебе господь счастья и успехов в труде! – Они расцеловались с Сашей, и Дуся зашептала ей в самое ухо: – Рожай, дура, рожай! Мужик – что снег: пал да растаял, а дите твое будет…
Она всхлипнула, не выдержала и Саша, обе расплакались.
– Понеслась, – недовольно сказал Эдик. – Дрова отсыреют…
Илья распахнул дверь.
– А сесть? – закричала Дуся. – Дороги не будет!
Все расселись, кто куда.
– Мам, сикать хочу! – запрыгала Таня.
– Молчи! – цыкнула Дуся и схватила ее на руки. – Стерпи маленько.
Секунду стояла тишина, никто не двигался. Первой вскочила Дуся.
– Ах ты, бесстыжая! – закричала она и шлепнула девочку. – Погодить не могла?
День был субботний, на автобусной остановке топтались люди. Кто ехал в город за покупками, кто вез картошку и капусту на продажу, и целая компания с детьми, с гармошкой не то собралась в гости, не то уезжала из гостей.
Саша зачерпнула горсть, помяла в руке.
– Молодой еще снежок, – сказала она. – Не лепится.
Гармошка наяривала, две бабы пошли плясать под общий гогот. Облачка снежной пыли взметывались из-под валенок.
Эдик с веселой завистью поглядывал на гулявших.
– Летом-то приедешь? – спросил он. – Коли сами не захотите, может, дружки какие ваши. Пускай скажут, что от вас, мол. Уж мы их не обидим…
Подошел автобус. Начались поцелуи, все заторопились, похватали мешки.
– Счастливо вам! – Илья взял чемодан у Эдика. – Танюха, будь здорова!
– Спасибо, – сказала Эдику Саша. – Приезжайте вы к нам…
Автобус тронулся. Они устроились на заднем сиденье. Саша помахала в окошко, но Эдик с девочкой уже шагали к дому.
Деревню быстро проехали. Забормотала гармонь, потекла дорога. Колеса снимали тоненький слой снежка, оставляя позади две темные влажные полосы. По обеим сторонам бежали сосны и ели, ярко темнела хвоя, и снежинки проносились мимо.
Саша сидела в зале ожидания с вещами. Из кучки туристов орал транзистор, кто-то ел, кто-то храпел, растянувшись на лавке. Молоденькая цыганка кормила ребенка.
– Мы влипли, – сказал Илья, выбравшись из очереди. – Едем в мягком. Поезд паршивый – ноль четырнадцать… Да я еще маху дал с деньгами. Осталось всего шесть рубликов…
– Здрасте! – сказала Саша. – У меня двадцать пять целехонькие.
– Твои не в счет.
– Еще чего! Содержанку нашел…
– У тебя тройчатки не осталось?
– Голова болит? – Она порылась в сумочке.
– Раскалывается… Простыл, что ли, вчера?
Илья проглотил таблетку, посмотрел на часы:
– Еще и трех нету, вот черт…
– Чего ты ноешь? Сдай вещи, и пошли гулять…
Промозглый ветер дул в лицо, ударял в деревянные стены и заборы, гнал по земле скрученные обрывки листвы.
Они бродили по улицам, коченея, но возвращаться на вокзал не хотелось, и они шли дальше, а навстречу тянулись все те же закоулки и те же дома.
Саша затащила Илью в дощатый тир, где скучал глухой татарин в старом кителе. Илья зарядил ружье, а потом положил на прилавок и сказал, что стрелять не желает и вообще за мир, а Саша выстрелила один раз в мельницу и не попала, и ей тоже расхотелось стрелять.
Они зашли в кино. В зале было тепло, на экране де Фюнес спасался от погони, и кинотеатр содрогался от хохота. Голова у Ильи разболелась еще сильнее, и они ушли, так и не узнав, что сталось с де Фюнесом.
Сумерки застали их в пустом сквере, на площади, где торчала застопоренная, уже запертая на зиму карусель.
Стал падать редкий снежок, он согнал их со скамейки, и они прибрели к ресторану, у дверей которого переминались две-три фигуры, а поодаль виднелся большой стеклянный автобус, весь в надписях и наклейках.
– Ресторан “Дружба”, – прочел Илья на фасаде. – Что-то слишком фривольно.
Пришел молоденький официант с черными бачками. Илья заказывал, а Саша глазела по сторонам.
В углу за большим столом сидели иностранцы, за другим полковник говорил тост, и его внимательно слушали военные и несколько штатских, пожилых, с орденскими колодками на пиджаках.
В маленьком зале по соседству гуляла свадьба, и как только музыканты начинали новый номер, из дверей выскакивали гости, причем невеста проявляла особенную прыть.
– Проводи меня, – попросила Саша.
К зеркалу в уборной было не протолкнуться. Дверь поминутно вздрагивала, влетали и вылетали девчонки. Полная женщина, похожая на офицерскую жену, застегивая чулок, исподлобья оглядела Сашу.
Ненадолго Саша осталась одна. Она попудрилась, близко придвинувшись к стеклу, и всмотрелась тревожно в свое отражение.
Подбежали две девушки в коротеньких юбках, толкнули ее, извинились.
Саша вытащила шпильки, встряхнула головой, волосы ее потекли по плечам, легли за спину. Она еще раз покосилась на зеркало и вышла.
Илья стоял в коридоре, засунув руки в карманы, отчужденно глядя на суету вокруг. Она улыбнулась ему и взяла под руку.
Как только явился официант с подносом, они набросились на еду. Сашу приметили, какой-то парень подошел, пригласил ее на танец, она отказалась.
– Не до танцев, – сказала она, вгрызаясь в мясо. – Поесть не дадут… А шашлык – ничего.
– Свиной, – сказал Илья.
Глаза Саши блестели, она казалась возбужденной.
– Да мне сейчас – хоть собачий… Как твоя голова?
Он кисло пожал плечами.
Парнишка с модными, вислыми, как у запорожца, усами объявил, что очередной номер исполняется в честь финских гостей, и оркестр грянул “Летку-енку”.
Илья курил, поглядывая на танцующих.
– Ты не чувствуешь себя старой? – спросил вдруг он.
Саша слегка опешила.
– А что – пора?
– Я не о том… Тебе в школе не приходилось воевать с родителями из-за моды?
– Господи, ты что, забыл, как я ходила? – сказала Саша. – Как драная кошка… Одевали так, что вспоминать тошно. И ведь не из-за денег даже, из принципа. Из-за денег тоже, правда… Сколько я слез пролила! А мне уже шестнадцать было, на меня взрослые мужики заглядывались…
Илья перекосился, как от зубной боли, и с шумом выдохнул воздух. Саша смотрела на него с беспокойством.
Он усмехнулся.
– Сколько было скандалов из-за узких брюк, из-за джаза, из-за стрижки… А теперь – смотрю на них, – он кивком показал в зал, на танцующих, – музыки их я не понимаю, девки мне кажутся вульгарными, ребята – кретинами…
– Илюша, что случилось?
Илья взглянул как затравленный.
– Нас видели в день отъезда. На вокзале.
– Кто?
– Хуже не бывает. – Вялая ухмылка появилась на его лице. – Ее мать… Какой дьявол ее туда занес!
Он затолкал сигарету в пепельницу.
– Конечно, это ничего не меняет, – пробурчал он. – Просто зло берет. Вдруг начинаешь чувствовать себя… подлецом… Скорей бы этот камень свалить!
Саша приподняла спичечный коробок над столом и медленно разжала пальцы.
Илья с силой стукнул себя кулаком по лбу.
– А вот влезла в башку одна глупость и житья не дает, отравляет все… Однажды сидели на кухне втроем, подруга к ней пришла. А я чего-то завелся, рта не закрывал. Раздражение какое-то было, не знаю отчего. Ну и стукнул ногой по табуретке, на которой она сидела. Шутки ради… и вышиб, конечно… Она – как грохнется спиной об пол, и затылком. Так вдруг заплакала! Сморщила лицо, знаешь, как дети… С такой обидой!
Склонив набок голову, Саша рассматривала спички.
– Ты пойми. Мне жалеть не о чем. Слава богу, что все это наконец случилось… А вот застряло, черт его знает почему. Вспомню, как она заплакала, – меня как будто током шибает!
Саша выпрямилась. Перед столиком остановился молодой человек. Он поклонился Саше и спросил Илью:
– Разрешите?
Илья поднял взгляд.
– Юмашев? – удивился подошедший. – Здорово, Илюха! Тебя-то как сюда занесло? Извините… – Он улыбнулся Саше.
– Случайно, – непроницаемо сказал Илья. – Знакомьтесь, это – Вадим, Саша… – Он не то чтобы запнулся, сделал паузу, Саша ощутила ее, и добавил: – Моя жена.
Неприметная искорка мелькнула в глазах Вадима и тут же скрылась в улыбке.
– Кириллов, – представился он. – Очень рад. Я присяду, вы не возражаете?
На нем был отлично пошитый, в талию, костюм, яркая рубашка, цветастый галстук, и такой же платок высовывался из нагрудного кармана.
– А я тут мотаюсь с очередными финнами. Измаялся вконец… Группа попалась тяжелая…
– Вы переводчик? – спросила Саша.
– Гид, – коротко пояснил он, достал пачку хороших сигарет, протянул Саше, она взяла, а Илья курил свою. – Они вообще-то народ спокойный, закладывают только… Дома-то у них вроде сухого закона… – Он засмеялся, щелкнул зажигалкой и поднес огня Саше. – Журналист один, сволочь, навязался на мою душу, все время воду мутит… Ты-то как? Кого-нибудь из наших видишь?
– Редко, – сказал Илья.
– Я тут Абросимова встретил – все такой же болван… А Славка Розанов в Париже, корреспондент АПН, представляешь? – Он покачал головой. – Ты, кажется, в аспирантуре был? Кто-то из ребят мне говорил, не помню… Защитился?
Лицо Ильи вдруг стало непроницаемым, пьяные искорки в глазах.
– А меня выгнали, – сказал он. – За пьянку.
О проекте
О подписке