Полковник так Вовку вперёд и не пропустил, ну, там дверь в подъезд придержать, сам управлялся. Дошли до двери в квартиру. Не коммуналка же. Квартира. Многие всё ещё в деревнях, где война врезала, так врезала, и в землянках живут.

Игнатов снял с карниза над дверью, лежавший там ключ, и отпёр дверь. Стоит ли закрывать, если ключ вот он, доступен для любого. В однокомнатной, но довольно большой квартире было чисто и опрятно, чувствовалась женская рука. Вовка огляделся, как тут себя ведут, разуваются, тапочки тогда должны быть. Ага, вон стоят, как в музеях, сшитые из куска плотной ткани.

– Заходи, комсомолец, только обувку снимай, А то Галина придёт по ушам и тебе и мне надаёт.

Прошли, понятно, на кухню. Там все великие дела решаются, там правительству указивки выписывают. Ещё не диванные эксперты все, а кухонные.

– Чай будешь? – Игнатов мотнул головой, показывая на, стоящий на электроплитке, большой зелёный эмалированный чайник.

– Плитка у вас самодельная? – Вовка устал от примуса. Надо себе такую же.

– Так тебе плитку надо? – как-то поскучнел полковник.

– Плитку? Плитку надо. А вы что ли сами делаете? – врубился Фомин.

– Так ты за плиткой или не за плиткой? – перевалился с костыля на костыль Пётр Ильич.

– Нет, товарищ полковник, я не за плиткой, но если вы их делаете, то я две штуки куплю. – Точно надо одному генерал-полковнику плитку добыть, а то там тоже всё на примусе готовят. Вон штаны и через два месяца чуть керосином пованивают. После того как Аполлонов на него его опрокинул и разрушил эту конструкцию.

– Чего же не продать. Пятьдесят рублей. Только не говори, «ого», не хочешь, так и не бери. Другие желающие найдутся, – как-то скуксился, невместно полковнику торговать. Да, вот жизнь заставит и не так раскорячишься.

– Хорошо, Пётр Ильич, я две штуки куплю, если есть. – Фомин достал из кармана подаренный на 23 февраля мамой Тоней кошелёк, вытащил единственную оставшуюся с зарплаты сторублёвку. Там ещё рублей на тридцать оставалось мелочёвкой. Ничего, на Третьяковские деньги, что он ему оставил, уезжая в Гагры, проживёт. Плитки нужны. Давно ведь хотел купить. Срослось, – Только я не за плитками, товарищ полковник. Я хочу вам предложить артель создать по производству мебели. Есть у меня пара идей.

– Ну, ты Фомин, врезал сейчас. Комсомолец! Непман недоделанный! – а глаза весёлые.

– Я тут эскиз и как бы чертёж кровати совмещённой со шкафом нарисовал, посмотрите. – Вовка протянул доработанный с помощью учителя черчения в их вечерней школе эскиз шкафа – трансформера.

Игнатов принял листки, рассмотрел внимательно, перевернул, нет ли чего на обороте, и, хмыкнув, сунул, сложив, в карман поношенного пиджачка, в котором остался сняв шинель. Почему не в кителе? Бережёт, наверное. На парады и для встречи в коллективы комсомольцев надевать увешанный орденами мундир. Наверное? А может просто стесняется, слесарь, блин – полковник?

– Интересная штуковина. Не дурак ты Фомин. Аркадию Николаевичу спасибо скажи. Теперь давай по порядку. Что есть, что нужно? Аппетиты? На мебельную фабрику замахнулся? – выходит не обманул генерал – «Жучило».

Вовка рассказал о кровати, о дяде Паше, о том, что не плохо бы всё это организовать за колючей проволокой из расконвоированных, или как там это называется, но чтобы доступа к водке не было. Достал второй рисунок со складным столом. Рассказал о шкафе-купе, вписанном между тремя стенками. Словом, целый час бизнес план рассказывал.

Полковник чувств не выражал, слушал молча, иногда поводил бровью, но что это – неприятие или одобрение по физиономии не скажешь. Спокойное расслабленное лицо. Закончил Вовка и спросил, что думает по этому поводу Игнатьев.

– Ты, Фомин, молодец. Говорил уже. И мысли не плохие про мебель. Про зоны… Там и так мебель делают. Не такую, спорить не буду. Тут ты всех обскакал. И то, что двух убогих хочешь приставить к делу – молодец. А вот то, что ты динамовец – это плохо.

– Я не совсем динамовец, ну, в смысле я не милиционер. Я – пацан. Мне шестнадцать лет.

– Ни хрена себе поворот! – чуть не подпрыгнул на одной ноге инвалид, – Правда, что ли?

– Правда. В «Динамо» работаю на полставки тренером молодёжки. И ещё стипендию получаю.

– Тренером в шестнадцать. Да, комсомолец, умеешь ты удивить. Ну, тогда попроще. Давай так мы с тобой договоримся… – Полковник глянул на отрывной календарь, что висел на кухне, приподнялся на руках, опираясь на стол, и снял его. Полистал, потом положил на стол и припечатал ладонью. – Пятнадцатого апреля приходи. Если какие вопросы будут, я тебя через Аркадия Николаевича найду. Да, Фомин, тебя же Вовкой зовут?

– Вовкой, – согласно кивнул.

– Так вот, Вовка, ты пока этому дяде Паше ни полслова. Усёк?

– А что?

– Ну, пьяные компании языками мелят. Нам это не надо. Ну, нам, если я решусь. Пока просто поузнаю, связи кое-какие подниму. Подумаю. Пятнадцатого жду. У Аполлонова стол и кровать эта?

– Да, в квартире.

– Хорошо. Давай, освобождай помещение. Сейчас Галина придёт, не любит гостей. Ругаться будет.

Глава 6

Событие пятнадцатое

Тёлки, тачки, бабки… Милые картины родной деревни…))

Самые хорошие домашние животные – комары: кормить не надо… хоронить тоже.

Бывший старший батальонный комиссар Тимофей Миронович Семёнов, работавший сейчас комендантом общежития Высшей офицерской школы МВД СССР горькую не пил. Нет, по праздникам мог позволить себе грамм сто водочки, да и то под нормальную закуску и с двух подходов. Выпить пол стопочки, закусить, чем бог на праздник послал, и, допив остатки, уже налечь на праздничный обед, что сам себе и приготовил. Семьи не было. Погибла на войне вся. Под Запорожьем, в пригороде, в частном секторе, в доме на две семьи. Жили. Да, правильное слово «жили»… Как сказали потом соседи по улице, уже после войны, когда смог наведаться в город, бомба авиационная большая попала в их дом, и не выжил никто. Даже раскапывать никто не стал. Потом уже, после освобождения, завал разобрали и похоронили всех в братской могиле. Семёнов уже в то время работал комендантом этого общежития и возвращаться в Запорожье не захотел, что ему там делать. В Москве хоть какой угол есть, и при деле, хотя и инвалид. Жил в этой же общаге, занял на первом этаже бывшего Иоанно-Предтеченского монастыря келью кого-то из начальствующих раньше здесь монахов, и на жизнь, в смысле, на житьё-бытьё, не жаловался. Угол и неплохой есть, зарплаты на еду хватает, а главное, при том, что инвалид и руки одной нет, при деле. Весь день в заботах, с этой молодёжью, хоть они и из органов, всё проблема на проблеме, руками мало что умеют делать, вот и приходится, несмотря на то, что рука-то одна, то плотника из себя изображать, то сантехника, то кровельщика. Приноровился.

Пристроил его на эту должность по знакомству генерал-полковник Аполлонов Аркадий Николаевич бывший заместитель министра МВД. Сейчас направили Председателем Спорткомитета при Совете Министров СССР. Повышение, наверное. В этот вечер Тимофей Мирович сварил себе картошки в мундире, порезал купленное на рынке сало и глянул на тумбочку, в которой стояла початая бутылка беленькой, только потянулся, решив, что раз суббота и неделя трудовая закончилась, то остограмиться и можно бы. Тем более, сегодня – «Родительский день». Нет, шибко в бога бывший комиссар не верил, да в принципе и не шибко тоже не верил, но вера, она верой, а помянуть родителей, да и жену с двумя ребятишками никто не может и коммунисту запретить. Вспомнить, жену Людмилу и пацанчиков Вовку и Стёпку.

Встал и направился к тумбочке и тут на полочке у двери задребезжал телефон. Кому ещё чего на ночь глядя нужно? Не ждал комендант звонков. Если только с самого верха, опять кого поселить из не очень больших милицейских начальников на несколько дней. Гостиницы не забронировали вовремя. Пришлось сменить маршрут и подойти узнать, чего звонят в неурочное время.

– Слушаю вас, – поднёс тяжёлую трубку к уху Степанов.

– Привет, Тимофей Миронович. Это Аполлонов тебя беспокоит, не забыл, – ох, ты неожиданно.

– Что вы, Аркадий Николаевич, рад, что старика вспомнили. Поселить кого надо на пару деньков? – хотя, ведь не в МВД теперь служит. Ну, да ладно, найдётся местечко.

– Нет, спасибо, но по другому делу звоню. Тут… – там замялся генерал на пару секунд, – Словом, Мироныч, архиважное дело у меня к тебе есть. И это не телефонный разговор. Если не занят сверх меры, то подъеду минут через пятнадцать.

– Под водочку разговор? – сколько там осталось в начатой бутылке. Нет, на двоих не хватит.

– Нет, Мироныч. Без водочки. Очень серьёзный разговор. На трезвую голову нужно всё обдумать и обговорить.

– Понял, Аркадий Николаевич. Жду. – Интересно, чего это генералу могло от него такого серьёзного понадобиться.

Бывший старший батальонный комиссар повесил трубку и глянул на стол. Ну, раз угощать Аполлонова не нужно, то не мешает и перекусить, а то в обед и поесть не успел, со студентом одним, проштрафившимся, пару листов железа на крыше меняли. Подтекать стала. Извозюкался весь и устал, не простое это дело с одной рукой по крышам лазать. Один раз чуть не сорвался, хорошо студент придержал. А то и не с кем бы было генералу дела не телефонные обсуждать.

Поел, вымыл тарелку Семёнов и решил выйти на двор бывшего Иоанно-Предтеченского монастыря – встретить гостя. Аполлонова привезла чёрная эмка. Остановилась за воротами. Одетый в тёмное длинное пальто Аполлонов издали увидел коменданта и махнул рукой подзывая. Снял шляпу здороваясь.

– Давай, Мироныч, пройдёмся по двору твоему, а то целый день на совещаниях да бумаги подписывал, даже задница сплющилась.

– Чего не пройтись, вон там садик, правда, ещё не цветёт ничего. А когда черёмуха-то цветёт, запах, проходишь, и аж с ног валит.

– Пойдём в садик, – прошли по мощёной булыжником дорожке и оказались в монастырском, укрытым высокой стеной от любопытных, дворике.

– Мироныч, тут такое дело, – не затягивая начал Аполлонов, – Фомин, постоялец твой, учудил тут.

– Вовка, хороший же парень, а песни какие поёт, всё общежитие собирается послушать, – встал на защиту Вовки комендант.

– Слов нет, хороший парень. Зятем, даст бог, станет. Не об том сейчас. Он в Ленинской библиотеке бумажку нашёл, у какой-то графини изъятую в революцию. Нет, там… В общем, на той бумажке чертёжик есть, и написано, что там клад спрятан.

– Ох, ты. Так клад нужно государству сдать. – Даже и не раздумывал Семёнов.

– Клад, да, положено сдавать государству. Но это не клад, он спрятан после революции.

– А в чем разница? – мотнул головой комендант.

– Раз спрятан после приёма декрета о земле, то это находка. Не клад. Если там драгоценности, то нужно сдать в милицию, и они должны искать собственника, ну, а раз графиня или граф, а может и оба, сбежали за границу, то находка достаётся тому, кто нашёл. Он её всё одно должен сдать, а ему в рублях стоимость драгоценностей выплатят. – Аполлонов остановился и посмотрел бывшему старшему батальонному комиссару в глаза.

– Вот как, ясна диспозиция. Мне найти нужно? – чуть боязно. Могут обвинить в сокрытии части клада-находки.

– Да, вдвоём с Вовкой. Вот только нужно это сделать при свидетелях, чтобы точно никто не смог потом сказать, что что-то себе взяли. – Ну, значит, правильно Семёнов подумал.

– Так, как бы свидетели тоже не стали на долю претендовать, – хмыкнул Тимофей Миронович.

– Видишь сколько закавык. Да и это Вовка уверен, что клад там, а, может, и нет там ничего, – скорчил рожу генерал и руками развёл.

– И где это? В Москве? – уже включился в решение задачки комендант.

– Нет. В Ленинграде. Там ведь до революции все князья да графья жили. В доме этой бывшей графини, ну или графа.

– Обмозговать нужно, Аркадий Николаевич.

– Обмозгуй, Мироныч, и я ещё подумаю, лежал тридцать лет, ещё пару недель полежит. Давай на следующую субботу договоримся. Позвоню, опять здесь встретимся, обговорим окончательно.

– Договорились.

– Что-то и не спросил, здоровье-то как у тебя? – протянул руку, прощаясь Аполлонов.

– Да чего мне старому пеньку сделается, покопчу ещё небо.

– Жениться-то не надумал, пенёк?

– А чего, вот разбогатеем, и женюсь, а то и жену вести некуда, ни кола ни двора. А так можно будет домик купить, где под городом, чтобы на электричке добраться можно.

– Это правильно. Может и мне рядом? Всё, бывай, Мироныч. Обмозговывай. – Аркадий Николаевич ещё раз пожал руку бывшему комиссару и пошёл, чуть сутулясь, к машине.