Глава 3

Событие двадцать седьмое

Князь Баюш Разгильдеев получил царёву грамоту в своём имении Рындина. Чепкун – младший сын князя сейчас у Петра Дмитриевича Пожарского воинскую науку постигает, вот и приходится за хозяйством Баюшу самому присматривать. Старший – Богдан, после похода на шведов снова сидит в деревне Княжья и там хозяйствует. За весну и большую часть лета князь успел не мало. Он купил всем своим крестьянам по корове. В Княжьей насчитывалось двадцать восемь дворов, самое большое поселение в округе, в Рындине дворов чуток поменьше, девятнадцать было, да князь купил в Казани двух печников с семьями, получилось двадцать одна семья. Вот пятьдесят коров Баюш и купил, одну тёлку определил на свой двор, будет пробовать сыр делать, как отелится корова и молоко появится.

Кроме того он распределил полученных лошадей от Пожарского по дворам и докупил в Казани недостающих с тем расчётом, чтобы и лошадей было по две в каждом дворе. Посеяли яровые, причём с двумя то лошадьми во дворе подняли прилично целины. Туда на свежую земли, и посадили «полуяровку». Рожь отменная должна получиться уже сейчас в конце июля видно.

В Рындине за эти три месяца успели силами трёх нанятых плотников, да купленных печников поднять пятнадцать домов по образцу вершиловских. И даже бани князь своей мордве построил. Только крыши пока крыты не черепицей, а тёсом, но черепицу потихоньку начали формовать и сушить пока на солнце, формы Пётр Пожарский дал, зимой время появится, обожжём.

И тут неожиданно царская грамота с указанием людно, конно и оружно прибыть князю Разгильдееву в Москву через месяц по получении грамоты. А ведь до Москвы почитай три недели ходу. Так ведь ещё собрать людей надо. У князя их осталось, то всего ничего. Тоже «князь», а больше двадцати человек сейчас и выставить не сможет. Зато эти двадцать человек будут с настоящими шведскими мушкетами, на хороших кавалерийских конях, а не на крестьянских клячах. И кроме того за это время из доставшихся князю шведских мундиров сенные девки и две его дочери сшили на этих двадцать человек замечательную форму, по образцу польских драгун, только сине-жёлтого цвета, ну а что, не перекрашивать же ткань, вон какие цвета яркие и красивые.

Баюш поохал, что не вовремя всё, кто начатую перестройку домов продолжит, но деваться некуда, выбрал двадцать человек, что с ним в Москву поедут, в основном те же люди, что и на шведов ходили, и помолясь двинулся в сторону Нижнего Новгорода, собираясь на денёк заехать в Вершилово, повидать младшенького.

В Вершилово князя Пожарского, разумеется, не было, зато был отец княгини Пожарской князь Долгоруков. Он то и сообщил Баюшу, что началась война с ляхами и все войска стягиваются к Смоленску.

– Почему, же меня Государь требует не в Смоленск, а прямо в Москву? – спросил озадаченный князь.

– О том мне, князь, не ведомо, но зная твою храбрость и талант воинский, думаю, будет для тебя у царя батюшки особое задание, – Долгоруков осмотрел два десятка стоящих рядом людей Разгильдеева, усмехнулся и продолжил, – Сдаётся мне, что лучше, чем у тебя люди к войне ни у кого не подготовлены, кони как на подбор, мушкеты, одеяние, больших денег стоит такой отряд снарядить.

Баюш, помня, что о шведском походе распространяться не стоит, потупился и сказал, что снаряжение сделано на деньги князя Пожарского.

– Что ж, молодец зятёк, друзей не забывает, – снова усмехнулся Долгоруков.

Князь Разгильдеев обнял сына на прощанье и поспешил откланяться.

Может и зря он ткань не перекрасил?

Событие двадцать восьмое

Князь Владимир Тимофеевич Долгоруков стоял и смотрел, как покидают Вершилово драгуны князя Разгильдеева, когда прибежал один из немцев и закричал чего-то на голландском, показывая на отряд татар. Боярин не понял, но на всякий случай послал Чепкуна Разгильдеева вернуть отца с его воинами. А оказалось вона что!

Оказывается, уже перед самым отъездом князь Пётр Пожарский повелел отчеканить на своём монетном дворе медали, и теперь они готовы. А среди тех, кому эти медали положены, есть и люди князя Баюша Разгильдеева. Когда татары вернулись и спешились, переговариваясь между собой на дикой смеси татарского, русского и мордовского, пришёл запыхавшийся Янек Заброжский – воевода вершиловский и прояснил, наконец, ситуацию.

Князь Пожарский велел отчеканить два вида медалей: «За северный поход» и «За освоение Урала». Люди князя Разгильдеева участвовали в обоих этих делах. Медаль «За северный поход» была на белой ленточке и косым Андреевским синим крестом, а вторая медаль на ленточке зелёного цвета. Тех, кому положена была медаль «За северный поход», среди татар оказалось восемнадцать человек, включая Богдана и самого князя. Второй медалью наградили всех, кроме Богдана.

Князь Долгоруков сам вешал медали на грудь воинам и по тому, как загорались глаза этих храбрых рубак, чувствовал, не прогадал князь Пожарский, не зря потрачены деньги на эти «медали», теперь эти воины за него порвут, кого хочешь, только команду дай. Делов-то всего бляха размером с рубль на цветной ленточке, а человек себя по-другому чувствует. Как это удаётся зятю, уму непостижимо.

Когда татары гордо уехали во второй раз, к боярину подошёл преподаватель астрономии в вершиловской школе Иоганн Кеплер и на вполне сносном русском сказал, что им нужно отойти в укромное место и переговорить. Ну, что ж, сегодня был день сюрпризов. Они находились на главной площади Вершилова, и Кеплер предложил пойти в его кабинет в Академии Наук. Они поднялись по лестнице с резными перилами на второй этаж и по увешанному различными картинами коридору прошли в кабинет астронома. Одну из стен кабинета занимала большая карта звёздного неба, вторую чертёж какого-то прибора, судя по линзам – телескопа. На стене напротив окна была большая школьная доска, выкрашенная в чёрный цвет, и на ней мелом были написаны непонятные Долгорукому знаки.

Кеплер пригласил боярина сесть в кресло у стола и, насупившись, начал.

– Пару дней назад к моей матери приходила ваша дочь и попросила у неё яду.

– Что! – боярин подскочил как ужаленный.

– Не волнуйтесь, – астроном вернул князя в кресло, – Моя мать, как вы, наверное, знаете травница, она делает настои и отвары вместе с двумя русскими травницами. Она дала княжне не яд, а наоборот, противоядие. Человека, которого им попытаются отравить, сначала будет рвать, потом пронесёт, а через час он уснёт крепким сном, так как в состав сбора входят травы, что вызывают сон, – Кеплер медленно ходил от окна к доске и обратно.

– Я догадываюсь, кто приходил за ядом и кого хотят отравить, – сиплым голосом выдавил враз постаревший боярин.

– Я тоже догадываюсь. У нас в Вершилово так не поступают.

Это был удар. Немец, меньше трёх лет живущий в Вершилово, говорил «у нас». А князь Долгоруков и ответить на это ничего не мог. И на самом деле в семитысячном городе вообще не было преступности, не было воровства, не было пьяных драк, да и самих пьяных тоже не было. Здесь можно было посреди ночи гулять по улице и ничего не произойдёт, тут даже рогаток не было. Здесь было всего два наказание, за первое самое маленькое прегрешение отрезали прилюдно ухо, а за второе полагалось тоже прилюдное холощение. Так второго наказания ещё ни разу и не применили, до всех и с первого раза доходило. В этом городе не было кабаков и распутных девиц, не было нищих и убогих, их сюда просто не пускали, не было мальчишек попрошаек. Здесь были чистота и порядок, тут даже ни кому в голову не придёт бросить мусор на сверкающую чистотой улицу. И вдруг появляется боярин Долгоруков, и его дочь хочет отравить другого человека. И этот человек – жена князя Петра Дмитриевича Пожарского. Как бы и самому Владимиру Тимофеевичу не пришлось выметаться из Вершилова без уха, за нерадивое воспитание дочери.

– Да, дела! – совсем сник боярин.

– Я надеюсь, ты, князь, сам разберёшься со своей дочерью, – сочувственно проговорил астроном и протянул боярину стакан с водой, что наполнил сейчас из стоявшего на столе гранёного кувшина.

Владимир Тимофеевич выпил воду, лязгая непослушными зубами, встал с кресла и, поклонившись Кеплеру, вышел из кабинета астронома. Он не помнил, как попал домой, а там крик и ор. Машеньку рвало сильно, а теперь она спит, и добудиться её не получается.

Князь прикрикнул на домочадцев и, разогнав их по комнатам, схватил за рукава обеих Марф, и жену и дочь, поволок их в кабинет Петра Дмитриевича. Там он плюхнулся в кресло и не глядя на дочь, обращаясь только к жене начал.

– Марфа Васильевна, ведь неправильно мы с тобой поступили, что отдали за князя Петра Дмитриевича Пожарского Машеньку.

– Как так, что-то случилось, – встрепенулась княгиня.

– Случилось. Марфа, вот, посчитала, что это несправедливо и такой завидный муж должен был ей достаться, и отравила сестру кровную, – всё ещё не глядя на дочь, проговорил князь.

– Так что умрёт теперь Машенька, – заголосила княгиня и принялась реветь в три ручья, прося помощи у богородицы.

– А ну, цыть! – прикрикнул Долгоруков, – Жива, здорова Маша, травница Марфуше-разумнице под видом отравы продала наоборот противоядие, – теперь только оба родителя уставились на дочь.

– Ты, что же это наделала окаянная, – поднялась на дочь княгиня и залепила ей звонкую пощёчину.

Отравительница молчала и только сильнее насупливала брови.

– Ах, ты дрянь эдакая, на родную кровь руку подняла, – начала было снова голосить Марфа Васильевна, но князь остановил её.

– Стоп! То есть на родную сестру руку нельзя поднять, а на другого человека, пожалуйста. Трави Марфушка всех подряд, так что ли? – князь аж позеленел и переводил глаза только с одной дурёхи на другую.

– В монастырь её надо, змеюку, – опять замахнулась княгиня, но Марфа отпрянула за отцовское кресло.

– Думал я об этом Марфа Васильевна. Нельзя. Дознаются ведь, за что мы дочь в монастырь отправили и на всё царство позор будет. Ведь нам потом младших дочерей и замуж не выдать, кто же захочет породниться с семьёй, где одна сестра другую травит.

– Ох, горе-то какое, что же делать Владимир Тимофеевич? – княгиня даже реветь перестала, представив такую перспективу.

– Я попросил того единственного человека, который о сём ведает, никому, ничего не говорить, пообещал, что сами с Марфушкой разберёмся, – пожал плечами князь, – Может и правда, как в Вершилово заведено, ухо ей отрезать, – Долгоруков горько усмехнулся.

– А ты что молчишь, гадюка подколодная? – опять переключилась на дочь княгиня.

– Хотите резать, так режьте, – вдруг зло прокричала Марфа отцу и тоже ударилась в слёзы.

– Дура, ты – дура, кто же тебя безухую потом замуж возьмёт, в общем, так, княгиня, с этой взгляд не сводить, двух девок к ней приставь и чтобы по пятам ходили. Три раза в день пусть в церковь ходит и не давать ей лакомств вершиловских, пусть посидит на хлебе, да на яблоках, может хоть похудеет, а то вон распёрло корову на шоколаде, да масле ореховом. А как вернёмся через пару месяцев в Москву, сразу замуж её надо отдавать, я пока спишусь с товарищами старыми, поузнаю, у кого сыновья холостякуют, али вдовствуют.

Князь встал и пошёл вон из кабинета, противно ему было, но в дверях он обернулся и сказал всё же дочери:

– Машенька ведь всё для сестёр, как лучше, делает. Мы вот с ней даже разговаривали, что неплохо бы через пару годков Феденьку Пожарского на Елене женить, а ты! – он махнул рукой и хлопнул дверью.

Событие двадцать девятое

Конечно, нефтяной магнат мурза Бадик Байкубет не успел подготовить сто бочек нефти. Ну, тут его вины нет, просто предприятие ещё не раскачалось, и Пётр на целый месяц раньше с Урала удрал. Бочек было всего пятьдесят семь, и стояли они не на берегу Белой, а в большом сарае на окраине вотчины мурзы. Пришлось целый день убить на перевозку и погрузку на корабли этих бочек. В это время князь Пожарский пообщался с первым в мире нефтедобытчиком. Обговорили, что теперь нужно покупать больше девушек и женщин у ногаев, нужно ведь тем без малого тридцати мужикам пару найти. Бадик понятливо закивал.

– Тогда мужчин можно приспособить земляное масло собирать, пока и им пара не найдётся?

– Конечно, мурза. Заберу всё масло, сколько бы ты его не приготовил. Я как приеду к себе, отправлю пару лодей с освободившимися бочками, и они на обратном пути заберут всё, что ты успеешь за эти пару месяцев приготовить.

Пётр уплывал довольным, нефть пошла более мощным потоком, и ещё и целый корабль овечьей шерстью загрузили. Перед этим в Уфе он так же загрузил полный корабль шерстью и кроме того купил ещё четырёх верблюдов. Он уже и со счёту сбился, сколько их сейчас у него, тем более что первые семь самок должны были в конце весны принести верблюжат.

В Уфе от Григория Григорьевича Пушкина Пожарский узнал и про готовящуюся войну с Речью Посполитой. Оказывается король Швеции Густав Адольф, получив пинка от Петра, и сочтя это происками поляков, договорился с царём, что в обмен на крепость Ям, Русь выступит осенью против ляхов. Михаил Фёдорович вместе с думой боярской, конечно, на это купились. Они ведь не знают, что идёт тридцатилетняя война, и к концу этой войны и Швецию и Польшу можно будет брать голыми руками. Ну, да, ладно, сделанного не вернёшь. До зимы далеко. Сейчас воюют только после того, как урожай соберут и дороги замёрзнут.

Яков опять не было. Тем не менее, забирая шерсть и расплачиваясь с воеводой, Пётр Дмитриевич договорился с Пушкиным, что если китаец всё же привезёт лохматых коров, то Григорий Григорьевич их выкупит и отправит в Вершилово, если реки ещё не встанут. Если же отправлять будет уже поздно, то прокормит их до весны и отправит уже весной. Григорий Григорьевич должен был сидеть на воеводстве в Уфе как раз до весны и согласился по дороге в Москву обязательно с яками или без, посетить Вершилово и погостить пару деньков у князя Пожарского меньшого.

В Казани Петра Дмитриевича ждал сюрприз, оказывается, обоих воевод Государь затребовал в Москву. В целом, это было предсказуемо, Иван Никитич Одоевский меньшой был признанный полководец и победитель Заруцкого, а Куракин Фёдор Семёнович хоть и молод ещё, но тоже боевой товарищ, с Лисовским справился, да и ляхов под Москвой гонял. Если Михаил Фёдорович им доверит брать Смоленск, то это не самое плохое решение. Сюрприз был в другом, князя Баюша Разгильдеева царь отдельной грамоткой со всеми его людьми затребовал в Москву. Хотя и здесь было ясно, зачем. Это ведь тот самый князь Разгильдеев, который учинил погром на Белой торгутам, потом разбил зарвавшихся ногаев, потом вогульских князьков победивший и принявший деятельное участие в посрамлении шведов. Что царь прознает про то, кто навалял этим товарищам, Пётр не сомневался. Если же добавить сюда и две прежние победы Баюша, за которые он и получил княжеский титул, то не Разгильдеев какой-то получается, а Македонский.

На базаре в Казани под руку попались ещё пять верблюдов, пришлось и этих покупать. Старых знакомцев казаков, торгующих неординарными рабами, не оказалось, зато была та самая тётка, что торговала кедровыми орехами. Они и сейчас у неё были. Целый мешок, Пожарский его весь и купил, десяти рублей не пожалел. Заколосятся через сорок-пятьдесят лет кедровые рощи вокруг Вершилово. Заколосятся.

Всё теперь быстрее домой.

Событие тридцатое

Государь Михаил Фёдорович Романов всё своё время посвящал подготовке к войне с Речью Посполитой. Почти ежедневно собиралась боярская Дума, заслушивая стрелецких полковников и командиров полков нового строя. Вчера докладывал дьяк Пушечного приказа, сколько огненного зелья имеется, да сколько ещё шведы обещали поставить. Осадных орудий хватало, а вот с порохом дела обстояли не очень, но шведам нужно, чтобы Русь ввязалась в эту войну и они обещали порох продать.

Сегодня же с утра дьяк Фёдор Борисов доложил, что прибыл князь Баюш Разгильдеев и ждёт дозволения предстать перед Государем.

– Зови, – Михаил ни разу не видел этого воинственного князя, только читал от того донесения и подписывал грамоты об освобождении вотчин князя от податей.

Вошедший был среднего роста, чуть выше Михаила, и в плечах не больно широк. Царь почему-то представлял его себе богатырём. Чернявый мужчина был одет в форму драгун польских, только синего цвета и на груди у него висело две медали. Михаил Фёдорович был одним из тех немногих людей на Руси, кто знал, что это такое.

– А ну, подойди, князь, – Государь подождал пока татарин приблизится, потом встал и подошёл к тому, чтобы посмотреть, что у того за медали.

Михаил видел три медали. Одну они с отцом вручали боярам, которые открыли в Москве приюты для беспризорных мальчишек со школами. Медаль называлась: «За дела угодные Господу». Сейчас эти приюты уже второй год обучают пацанят, и навещавший свой приют Михаил видел, что детей хорошо учат и кормят, да и одеты они опрятно. Самые способные уже сносно лопочут на немецком и голландском языках.

Вторая медаль была «За лучшую на Руси ткань». Золотой медалью наградили купца Игоря Рослякова. Михаил тогда отправил в Вершилово кусок ткани и письмо Петру Дмитриевичу Пожарскому с фамилией и именем купца, да где проживает. В этом году из-за подготовки к войне смотр тканям ещё не проводили, но медали лежали в коробочке у дьяка Фёдора и образцы тканей у него же. Сейчас вспомнив это, Государь решил завтра же определиться с победителем. Дело было хорошее и его нужно обязательно продолжить. Третью медаль князь Пожарский прислал царю весной. Она называлась: «За лучшую выделку кожи». По всем губерниям были разосланы грамоты Государевым дьякам, о том, как проводить отбор и когда присылать образцы кож в Москву. Намечено это награждение было на Рождество. Только вот из-за войны, как бы не забыть.