В условиях прогрессирующей автоматизации и роботизации экономики последняя из производящей трансформируется в присваивающую, где основной экономической деятельностью становится не труд, а потребление. По мере того, как издержки вместе с рабочим временем устремляются к нулю, исчезает необходимость как работать, так и зарабатывать. По словам П. Мейсона, «информационные технологии исключают труд из производственного процесса, снижают рыночную цену товаров… и создают поколение потребителей, психологически предрасположенных к бесплатным вещам»[73]. Информация, товары и особенно информационные товары создаются в изобилии, их перманентный профицит деформирует рыночное ценообразование, так что «главное противоречие сегодня – это противоречие между возможностью беспрепятственного получения бесплатных товаров и информации и системой монополий, банков и правительств, которые пытаются добиться того, чтобы вещи оставались в частном владении, чтобы их было мало и чтобы они продавались»[74].
Пока автоматизированно производимые блага еще остаются коммодифицированными, функцией основной массы трудоспособного населения является не производство, как прежде, а потребление («потогонное потребление»[75]). Пролетариат, дифференцируясь на салариат и прекариат, превращается в консьюмтариат: по мнению А. Барда и Я. Зодерквиста, современный низший класс больше не представляет собой не только носителей рабочих профессий, но и вообще работников, «поскольку прежде угнетенные становятся потребителями»; «деятельностью, которая будет определять новый низший класс, станет скорее потребление, нежели производство, в условиях, когда примерно одинаковое количество материальных благ смогут получать все, независимо от того, трудоустроен человек или нет»[76]. Постиндустриальное общество становится рентным, и этим посткапитализм до определенной степени напоминает марксистский коммунизм. «Автоматизация производства приводит к избытку материальных благ, а потому сегодня создаются комфортные условия для освобождения от труда, – пишет Д.А. Давыдов. – <…> Иными словами, речь идет о приближении к тому, что Маркс вполне бы мог назвать коммунистическим обществом»[77]. Интересно, что в данном случае возникает ассоциация с не просто коммунизмом, а с первобытным коммунизмом: донеолитические охотники и собиратели жили за счет присвоения даров природы, являясь своего рода натуральными рантье (словами Дж. Бернала, первобытный человек вел «паразитический образ жизни за счет животных и растений»[78]). Позднейшие виды ренты, начиная с земельной, тоже понимались по аналогии с даром природы, даже если в этом качестве выступали его социальные эквиваленты, т. е. люди и их труд. При капитализме отчуждение труда опиралось на этику/религию последнего, воодушевляясь которой, работник добровольно превращал себя в дар природы для эксплуататора. По мере технологического замещения труда источником ренты для капиталистов/ посткапиталистов становятся информация и автоматизированное производство без рабочих, которые, в свою очередь, уже не хотят работать больше, чтобы получать больше – они хотят получать больше, работая меньше, а по возможности, которая уже преобразуется в неизбежную необходимость, – не работая вовсе, тем самым тоже превращаясь в рантье[79].
Новая ли это стадия капитализма, посткапитализм, протокоммунизм или что-то еще, – пусть с этим разбираются марксисты и постмарксисты. (Некоторые авторы утверждают, что на данный момент происходит формирование не только прекариата, но и социалиата, к которому относят «работников общественного сектора, создающих общественные (бесплатно присваиваемые обществом) блага, получающие свои доходы из общественных источников (государственного бюджета и т. п.)»[80]). Коммунистическое оно или нет, в обществе ренты на смену труду как основному источнику дохода приходит доступ к требующимся для жизни ресурсам, обеспечиваемый не рынком, а государством[81]. Имеется в виду уже упоминавшийся ББД – безусловный базовый (или основной) доход[82]. В условиях исчезновения массовой занятости рынок схлопнется – консьюмерам не на что будет потреблять; дабы этого избежать, предлагается ввести государственную выплату всем лицам, независимо от семейного статуса и наличия или отсутствия у них работы, на законных основаниях проживающим в стране или местном сообществе, которую они смогут тратить по собственному усмотрению[83]. Каждый гражданин будет получать от государства определенную фиксированную сумму, покрывающую его основные потребности, без каких-либо обязательств; словами В.С. Мартьянова, «фактически речь идет о минимальной ренте для каждого гражданина как гарантированном пожизненном доходе»[84]. Этот доход отрывается от труда, не зависит от него и вообще его не предполагает; государство берет на себя материальное обеспечение права на существование всех своих граждан[85]. Пилотные проекты ББД запускались и запускаются в странах как «третьего» (Кения, Намибия, Уганда, Индия, Колумбия, Никарагуа, Перу), так и «первого» (США, Канада, Финляндия, Германия, Италия, Франция) миров и, несмотря на отдельные неудачи (на референдуме в Швейцарии в июне 2016 г. большинство граждан проголосовали против базового дохода, так как его введение предполагало повышение налогов и сокращение социальных программ) и неопределенные пока результаты, количество их растет вместе с числом сторонников[86].
Теоретические и практические аспекты введения безусловного базового дохода подробно рассмотрены в объемном исследовании Ф. Парайса и Я. Вандерборхта. Авторы исходят из того, что новая волна автоматизации производства ведет к массовой потере рабочих мест, что делает ББД «ключевой составляющей институциональной структуры свободного, честного и устойчивого общества»[87]. Базовый доход должен выплачиваться на индивидуальной основе всем членам семьи/домохозяйства; за несовершеннолетних выплату (вероятно, меньшего размера) будет получать один из взрослых. Получатели ББД не имеют обязанностей работать или быть готовыми к трудоустройству, если таковое будет предложено. Конкретные суммы выплат сильно разнятся в зависимости от страны: если определить величину ББД в четвертую часть подушевого ВВП, то она составляет (на 2015 г., в долларах США) 1670 долларов в Швейцарии, 1164 долларов в США, 910 долларов в Великобритании, 180 долларов в Бразилии, 33 доллара в Индии, 9,5 долларов в Демократической Республике Конго. Если скорректировать данные цифры с учетом покупательной способности, то для Швейцарии это будет 1260 долларов, Великобритании – 860, Бразилии – 320, Индии – 130, Конго – 16 долларов. Всемирный ББД, финансируемый четвертью мирового ВВП, равнялся бы 210 долларам в месяц или 7 долларам в день[88]. Правда, о базовом доходе во всемирном масштабе говорить пока рано; первые шаги по его введению должны быть предприняты на уровне национальных государств, далее – на наднациональном уровне в географически ограниченных масштабах (Европейский союз), и только потом можно задуматься о глобальной перспективе.
Ф. Парайс и Я. Вандерборхт считают, что ББД имеет ряд преимуществ по сравнению с аналогичного предназначения проектами – базовой начальной выплатой, отрицательным подоходным налогом, принудительным сокращением максимальной продолжительности рабочей недели. Он может финансироваться любыми видами налогов при любой шкале налогообложения; это могут быть налоги на наследование, дарение, трансакции, добавленную стоимость, выбросы углекислого газа и пр. Выплата ББД для госбюджета облегчается тем, что он должен заменить собой (или вобрать в себя) большую часть других социальных выплат, налоговых и специальных вычетов. Государство может финансировать базовый доход за счет своей собственности на природные активы, подоходного налога и так далее. Таким образом, с материальной стороны введение ББД выглядит достаточно реальным. Есть, правда, затруднения этического характера: в рамках современной идеологии и морали считается, что человек, получающий доход не работая, живет за счет других – трудящихся – людей, является социальным паразитом и потому подлежит порицанию/осуждению[89]. Авторы считают подобное понимание социальной справедливости устаревшим, не отвечающим новому положению дел, когда в силу технического развития, углубления разделения и повышения производительности труда, накопления капитала, для удовлетворения базовых потребностей (пища, одежда, жилище) требуется труд уже не 9/10, а лишь 1/10 населения. Любой человек так или иначе получает ренту от природы, научных открытий, технических изобретений, опредмеченного труда предшествующих поколений, социальных преобразований, культурных инноваций и т. д., однако распределяется она крайне неравномерно, и задача ББД – «гарантировать, что каждый член общества будет получать справедливую долю того, к чему никто из нас не приложил руки»[90]. Введение базового дохода послужит не только установлению социальной справедливости, но и формированию нового, лучшего общества. Это выглядит утопией, но не так давно утопиями считались социальное страхование, подоходный налог, всеобщее избирательное право, всеобщее бесплатное образование и др. Безусловный базовый доход вряд ли будет введен единовременно, повсеместно и в большом размере; скорее всего, выплаты (или отрицательный подоходный налог) будут небольшими, дополняемыми государственной помощью и социальным страхованием, сам ББД может быть не совсем безусловным (а связанным с какими-то обязательствами) и не вполне базовым (а частичным), но это в любом случае лучше, чем если большинство окажется не только без работы, но и без средств к существованию[91].
Формирующееся посткапиталистическое общество предстает посттрудовым, где наемные работники превратятся в досужих рантье. И это дело не столь отдаленного будущего: по некоторым прогнозам, при сохранении существующих тенденций к середине текущего столетия половина трудоспособного населения развитых стран станет безработной, а к концу века это произойдет и с остальным миром[92]. Введение безусловного базового дохода даст возможность каждому выбирать – работать ему или нет; возникнет принципиально новая ситуация, когда любой пожелавший сможет прожить жизнь, не трудясь[93]. В связи с этим высказываются соображения, что такое свободное тунеядство встретит негативное отношение со стороны носителей преобладающей еще трудовой морали (из-за рассогласования ценностей вероятен и внутриличностный конфликт). Ряд авторов считают, что этическое давление на выбравших отказ от труда будет значительным, поэтому добровольных бездельников не может быть много. Говоря о возможности того, что часть получателей ББД ограничится выдаваемой суммой и перестанет работать, М. Форд справедливо отмечает, что «все это, разумеется, очень трудно увязать с общим нарративом протестантской трудовой этики», и высказывает предположение совершенно в духе последней, что на отказ от работы в результате свободного выбора «пойдут только самые безынициативные и ленивые», и что «доля таких людей будет очень небольшой»[94]. «Подавляющее большинство не станет довольствоваться одним лишь базовым доходом, – уверен Г. Стэндинг. – Они хотят работать и рады возможности улучшить свое материальное и социальное положение. Набрасываться на крошечное меньшинство из-за их “лености” – это знак нашей слабости, а не доблести»[95].
Впрочем, пока что на беззастенчиво предающихся радостям досуга добровольных безработных из числа получателей ББД никто не набрасывается, так как последний ни разу еще не вводился в полном размере, на постоянной основе и в национальном масштабе. В то же время труд/работа действительно становятся не столь необходимыми для выживания/жизни, что ведет к идентификационным сдвигам: все меньше людей во все меньшей степени продолжают определяться и самоопределяться через профессию и рабочее место. М. Кастельс отмечает, что «традиционная форма работы, основанная на занятости в течение полного рабочего дня, четко очерченных профессиональных позиций и модели продвижения по ступеням карьеры на протяжении жизненного цикла медленно, но верно размывается»; З. Бауман утверждает, что «работа больше не может являться осью, вокруг которой группируются самоопределения, идентичности и жизненные планы»; Г. Стэндинг указывает, что принадлежность к состоящему в основном из временных работников растущему классу прекариата подразумевает «отсутствие надежной профессиональной самоидентификации»[96].
Но дело не только в кризисе распространенной в индустриальном обществе профессиональной идентичности, альтернативами которой одновременно и разновременно выступали и выступают национальная, классовая, сословная, конфессиональная и т. д. Вопрос заключается в том, чем будет заниматься новый useless class, не имеющий ни возможности, ни необходимости работать, в свое свободное время, когда все его время станет свободным, и в чем смогут обрести смысл жизни люди, who are not just unemployed, but unemployable?[97] В антропологической модели жизни как достигания человек предстает существом принципиально целерациональным. Он взыскует осмысленности и находит ее через предназначение, связывая смыслы с целями; если его основной деятельностью становится не труд, а досуг, последний все равно должен включать в себя целенаправленные активности, иначе неизбежен экзистенциальный смысложизненный конфликт[98]. Эта проблема тоже обсуждается: так, Г. Стэндинг считает, что «вместо идеи рабочих мест следует поставить во главу угла право человека на деятельность. Для этого нужно дать людям больше возможностей заниматься делом, которое не является трудом, причем эти возможности должны быть равны для всех»[99]
О проекте
О подписке