Читать книгу «Как убивали Советский Союз. Выгодоприобретатели крупнейшей геополитической катастрофы XX века» онлайн полностью📖 — Андрея Савельева — MyBook.

Другой стороной процесса внезапного отпадения государства от общества стало усиление потребительских настроений, обострившихся в связи с широкомасштабными акциями по введению разнообразных льгот, которые, тем не менее, не были в состоянии покрыть даже минимальных потребностей «осчастливленных» категорий населения. Реформаторы обещали наступление быстрого изобилия (или, по крайней мере, обещали короткий путь к изобилию). Поэтому требование льгот стало интерпретироваться как правозащитная деятельность. Либеральные теоретики как участники и исполнители этого абсурда, очевидно, не могут видеть истинных причин обострения социального конфликта, сочетая свою правозащитную риторику с поддержкой общего курса грабительских реформ.

Перейдем к идеологическому принципу «общечеловеческих ценностей». Даже временное воплощение этого принципа обернулось для России идеологическим СПИДом – разложением защитных механизмов государства, оберегающих интересы общества и предохраняющих его от распада. По сути дела, в системе государственной власти возник целый слой чиновников либерально-номенклатурного толка, для которых «общечеловеческие ценности» имели приоритет перед государственными интересами. За вывод войск с территорий других стран, за обвальное разоружение, за вспыхнувшие региональные конфликты, за исчезновение рынков сбыта и разрушение экономических связей заставили расплачиваться именно Россию, российских граждан.

Ради «общечеловеческих ценностей» России было предложено в очередной раз «заклать себя на алтаре всечеловеческой демократии» (К. Леонтьев). К этому склоняла ее наша творческая интеллигенция, зараженная мифом о дружественности бескорыстного Запада, который будто бы только и мечтает о соблюдении прав человека во всем мире. Этот миф нанес существенный материальный ущерб подавляющему большинству граждан России. За свою легковерность каждая российская семья поплатилась лишением половины, а то и ⅔ своих доходов.

Либеральная мифология правового государства, главная мысль которой вполне проста и доступна каждому – жить не по произволу, а по закону, – также оказалась совершенно несостоятельной и лживой. На практике эта доступная мысль концентрировалась исключительно в принципе – «разрешено все». Это позволило чиновникам и нуворишам криминально-номенклатурной экономики обогащаться, открыто используя дыры в законодательстве. Именно им позволено было все и все было не запрещено.

В современной России до сих пор найдется немало образованных людей, с придыханием повторяющих заповедь Вольтера: «Я не согласен с вашим мнением, но готов отдать жизнь за ваше право высказывать его». Забывают, правда, что Вольтер прожил до преклонных лет. Да и его последователи никогда не торопились бросаться грудью на амбразуру. И сегодня не торопятся, но фразу Вольтера все равно помнят и чтут. Как и «руссоистскую» концепцию «общественного договора» – хотя неясно, с кем и как общество договаривалось, чтобы порушить основы нашей государственности, провести приватизацию и отъем денежных вкладов населения.

Здоровое русское общество относилось к «вольтерьянцам и руссоистам» не лучше, чем к «якобинцам». Эти определения были почти ругательными. И сегодня в России есть не только последователи Вольтера и Руссо, но и «другие мнения», за которые вольтерьянцы вовсе не собираются сложить свои жизни. Более того, «иным мнениям», оказывается, просто нет места ни на телевидении, ни в радиоэфире, ни в прессе. А если и возникает где-то щель, через которую иное мнение все-таки просачивается, «вольтерьянцы» начинают гневаться, брезгливо поджимать губы и даже выдумывать «русский фашизм», якобы грозящий всему миру только оттого, что где-то высказано «иное мнение», не уложившееся в рамки Декларации прав человека.

Разделение труда и поликультурность современных обществ приводят к необходимости накладывания на них сложной коммуникативной ткани и выделения особого профессионального сословия – журналистов. Вместе с тем, возникает отчуждение коммуникативной системы от общества, подмена коммуникации ее имитацией. Журналисты начинают оттеснять из сферы коммуникации не только ученых, но и политиков, которые вынуждены обращаться к народу только при посредничестве газетчиков и телевизионщиков и только в рамках интересов журналистской корпорации.

Мы, фактически, имеем дело с узким социальным слоем, приватизировавшим СМИ и безраздельно пользующимся правом на свободное изложение своего мнения. На базе подаренной этому слою собственности вместе со всей инфраструктурой, доводящей информацию до граждан, возникло новое сословие, причем со своим пониманием этических норм и своими жизненными интересами.

Свобода слова в рамках этой корпорации понимается только как монополия этой корпорации на СМИ, дающие для представителей этой корпорации практически неограниченные возможности частного обогащения.

В рамках нового сословия выработался и особый язык, почерпнутый в значительной мере из блатной «фени». Язык диктует выбор тем и героев. Пропагандируются блатные «сатирики», блатные эстрадники, герои из «бывших», ведутся съемки из тюрем и изоляторов, демонстрируются подробности зверских убийств и их исполнители, в деталях показываются манипуляции наркоманов со жгутом и шприцем, обсуждаются детали половых извращений…

Где же вся эта «творческая интеллигенция», которой дали, наконец, свободу? Другим не дали, а ей выделили. И что? Где обещанные достижения изящной словесности? Их нет и быть не может, пока выделенная по списку свобода (список – в ельцинской администрации) используется, точно половая тряпка. Поэтому астрономию у нас заменяет астрология, медицину – колдуны-целители, информацию – сенсация (проще говоря – вранье). Репортаж подменяется эпатажем, интервью – словоблудьем двух приятелей, анализ общественных событий – словесными упражнениями невежд…

Вместо действительной свободы мнений безнадзорная печать и эфир заполняются освобожденным от любых барьеров сквернословием, свободой сквернословия. Слово «дерьмо» уже не только исключено из разряда ругательных, но даже из разряда вульгарных. Его можно услышать в эфире даже от бывшего президента СССР, оценившего перед телевизионными камерами в 1998 году «дефолт». Анально-генитальные шуточки и постельные сцены беспрепятственно попадают в общедоступные издания и в прайм-тайм для детей и юношества. Англоязычная брань в эфире даже не считается чем-то зазорным.

Можно возразить, что СМИ у нас таковы, какова публика. Но это полуправда. Публика сегодня не вольна выбирать – она не имеет никаких прав в сравнении с журналистской корпорацией, образованной по заказу враждебной народу власти. Когда выбор был, эта же самая публика выстраивалась в очереди за многотомными собраниями сочинений Карамзина и Соловьева, скупала миллионные тиражи Пушкина и литературных журналов. Теперь ее отгораживают от культурных ценностей баррикады «желтых» изданий и «желтых» передач, которые в культурном отношении меж собой ничем не различаются.

Если либералы не обрушиваются на государство как таковое (подобного рода нигилизм может быть принят обществом только в переломные эпохи, когда народные массы готовы жечь собственный дом и убивать своих близких), то пытаются представить дело так, будто именно русское государство не имеет права на существование, а все безобразия давней и современной истории – чисто русская специфика.

С откровенными мракобесами всегда выгодно бороться, поэтому в политике призрак мракобесия часто используется, чтобы продемонстрировать собственную незаменимость в борьбе с ним и встать в позу защитника чести и достоинства общества. Поэтому либеральными идеологами был воссоздан миф о «русском фашизме», который в 1991 году подавался как ужас «красно-коричневой угрозы».

Либералы от номенклатуры пустили газетную утку об угрозе фашизма со стороны национального движения и немало нажились на разработке этой темы. На угрозу России указывали те, кто сам был источником ее погибели. Дело в том, что утверждение об опасности русского национализма не только для народов России, но и для всего мира, скрывало совершенно другую установку – установку на подавление структур, защищающих национальные интересы России (армии, спецслужб, дипломатии…).

Новое открытие мифа о фашистской опасности в конце 1994 – начале 1995 гг. было связано с чеченской войной, цепью убийств известных журналистов и предпринимателей. Тем не менее, время либералами было упущено. Их сил хватало лишь для того, чтобы поддерживать пропагандистский напор «периода ранней демократии» лишь в течение нескольких дней.

Весной 1995 года патриарх отечественной «демократии» А. Яковлев на съезде РПСД продолжил традицию антифашизма словами: «Открыв шлюзы националистическому фашизму, вожди большевиков пошли на хаотический развал Союза, надеясь тем самым вернуться к тоталитарному режиму через национал-социализм». В данном случае мы видим попытку списать все грехи собственной политики на мифическую угрозу фашизма, попытку подогнать под этот термин всех своих политических оппонентов.

В этом смысле симптоматичными были публикации газеты «Президент» периода октябрьской трагедии 1993 года. Из многочисленного набора пылающих ненавистью статей приведем такой фрагмент: «…нет оппозиции, есть откровенные фашисты, бандиты, погромщики, с которыми неприменимы язык дискуссий и парламентский протокол. Мы должны быть твердыми, а если потребуется, то и жестокими. Страна больна коммуно-фашистским раком, ей нужен хирург, а не бабки-шептуньи».

В 1998 году Яковлев организовал Антифашистский конгресс, который не вызвал интереса в обществе – ну никак отставному партноменклатурщику не удавалось доказать, что в России фашизм таки есть. Приходилось измышлять загадочные сюжеты – мол, борцов с сионизмом организовало КГБ, «чтобы выпустить из общества пар диссидентства». А в результате возник, якобы, российский фашизм. Вот Яковлев и побежал к Ельцину – вынудил того подписать пустой указ о борьбе с «российским фашизмом», хотя даже в Академии наук затруднились сказать, что это такое. Сам Яковлев предложил Ельцину считать фашизмом «разжигание национальной розни, пропаганду исключительности одной нации за счет другой, пропаганду войны и насилия». Таковое разжигание, разумеется, относилось не к Дудаевым и Шаймиевым, рахимовым и гусинским, а лишь к своим бывшим соратникам по партии – ко всем, кто Яковлеву не нравился.

«Уголовщина, освященная идеологией, – эта формулировка подходит как коммунистам, так и фашистам», – говорил Яковлев. Ну да, в «фашистской» КПСС Яковлев сделал карьеру, а потом стал выдавать себя за анти-Штирлица: «У нас был единственный путь – подорвать тоталитарный режим изнутри при помощи дисциплины тоталитарной партию. Мы свое дело сделали».

Воспринимая мафиозную организацию от олигархии, элитарные троечники превратились в цеховиков гуманитарных профессий. Здесь сложились свои «мафии», создающие и пропагандирующие фиктивные авторитеты. А те главным своим делом сочли оправдание олигархического режима.

Один из идеологов олигархии излагает суть дела так: «…полагаю, что, в конце концов, мы должны стать обществом, где основными действующими лицами политической жизни не будут те, кто занимает официальные посты. Так во всех странах. Так должно быть. Политик – это футболист, которого выпустили на поле, он должен быть прекрасно подготовлен: забивать мячи, срывать аплодисменты, быть кумиром публики. Но решают вопрос, когда его выпустить, в каком матче, на сколько минут и т. д., уже другие. Я думаю, что когда-нибудь у нас в стране ключевые решения в политике будут принимать не политики. Когда такое время настанет – это будет нормальная страна» (Г. Попов. «НГ» 10.12.93).

Отец новой либеральной бюрократии в интервью «Радио Франс Интернасьональ» говаривал («Гласность», август 1992 г.): «Вопрос о мафии искусственно раздувается противниками преобразований, и в последнее время это уже совершенно стало нагло, если так можно выразиться. Всякий, кто борется с рынком и переходом к капитализму, изображается как борец с мафией. В нашей стране, где десятки запретов на всякую нормальную экономическую деятельность, мафия – это в основном нормальная деятельность». И ему верили: мафия, терзающая город – это нормально!

Общий принцип дележа собственности как-то раз выразил председатель Госкомимущества А. Чубайс («РГ», 22.01.92): «Есть значительная часть сделок, совершенных до того, как был утвержден закон. И принимать какие бы то ни было решения по ним не приходится. Закон обратной силы не имеет. Далее, есть масса сделок, которые явно не соответствуют духу закона. Но дух – не буква. Нормативных документов нет, и не к чему привязываться». Короче – ворье неуязвимо, а законодательство беспомощно. К нему добавлена политическая воля ставленника олигархии, позволившего легализовать многомиллиардные капиталы: «Пересмотра приватизации не будет». Это и есть главная программа либеральной бюрократии и главный пункт противостояния с патриотами, которые знают, что человек без власти и собственности – раб. Знает это и олигархия, но ей нужны рабы, а национальным силам – свободные граждане, любящие свою страну и не позволяющие унижать ее.

Два паразитических слоя – либеральная интеллигенция и либеральная бюрократия – положили всю свою энергию на разрушение России. Но эта энергия в значительной мере выработалась. Ее не хватило, чтобы разгромить страну. Олигархия, получившая в руки невиданные денежные ресурсы, на короткое время взяла страну в свои ежовые рукавицы: все должно было быть продано, обращено в деньги, а деньги – в личные богатства «верхов». Но и этот ресурс вырабатывается на глазах. Деньги ничто в депрессивной экономике. Поэтому особую роль в олигархии занимают высшие чиновники и «силовики». Они вливаются в олигархию и получают свою долю в грабительских процедурах, организованных в 90-е годы XX века.

Интегрально оценив воззрения ельцинистов, мы видим, что в них сконцентрировались все болезни, которыми болела Россия в XX века. Не только в частных суждениях, становящихся общим местом трибунной риторики, но и в документах организаций, рассматривавших Ельцина как своего лидера, вполне очевидно были видны ненависть к России, ее истории и традициям. И болезненная страсть обогащения, которая вовремя не была выявлена только потому, что общество само было больно – в нем были сильны установки коммунистического периода, когда с младых ногтей воспитывались принципы потребительского общества – «все для человека, все во имя человека». Мелкое и всеобщее воровство на производстве было предтечей растаскивания государственной собственности при Ельцине. Примитивные потребности, которые так и не смог удовлетворить коммунистический режим, неимоверно возросли, когда власть объявила, что все позволено. И потребовали себе компенсации, не ограниченной никакими разумными пределами.

1
...